Избыток гомилетики и дефицит символики в ораторике девяностых годов
В политической ораторике девяностых годов отмечается явное преобладание гомилетики, что в условиях плюрализма позиций и открытого характера общественной жизни выглядят довольно странно. Можно не спорить, а проповедовать там, где собрались единомышленники. Можно не спорить, а проповедовать там, где инакомыслящие лишены голоса и отрезаны от внешнего мира. Но там, где думают по-разному, не проповедуют, а спорят. Главная гомилетическая черта, мешающая собственно ораторике, – это неумение говорить для «других». Для риторики девяностых годов типичны ситуации, когда оратор говорит исключительно для своих, а временами создается впечатление, что он просто уговаривает сам себя. Аргументы противной стороны всерьез не разбираются. Сама эта противная сторона мыслится не как живой участник диалога, а как персонаж собственной речи оратора, как нарисованная им карикатура. Советская «полемика» с зарубежными авторами и лишенными права на публичное слово инакомыслящими внутри страны создала хорошую школу для таких «споров». Разница лишь в том, что при советской власти такая позиция была эшелонирована силой. Полемист девяностых годов говорит со своим оппонентом так, словно у того по-прежнему во рту кляп. Но кляпа нет. Оппонент не молчит. Правда, он и не спорит – он проповедует среди своих. Гомилетический «перекос» в ораторике беда не только говорящих, но и слушающих. Речь проповедника и речь оратора выслушивается по-разному. Речь политического оратора, воспринятая как проповедь, некритично, «закрывает уши», не позволяет выслушать другую сторону. Все это превращает политический дискурс в клубы по интересам, где каждая сторона все глубже и глубже погружается в разбор собственной позиции, игнорируя реальность существования других сторон, а значит, игнорируя саму действительность. Такое «вслушивание в себя» можно длить до бесконечности. На деле это означает утрату чувства реальности. Особенно ощутимо и нефункционально выглядит обилие гомилетики при отсутствии общепризнанной символики. Советская политическая символика с ее изначальной революционной и консервативной двойственностью перестала быть чем-то цельным. Из нее выдергивались отдельные концепты, вроде необходимости революционных изменений в общественной жизни и осуждения «застоя». В то же время и практически теми же устами доказывалась необходимость укрепления государственности, «стабильности». При этом и оптом, и в розницу эта символика подвергалась осмеянию, демонтажу, после чего вновь следовали ссылки на нее и так далее. В девяностые годы советская символика стала колодцем, в который плюют и из которого пьют. В таком же положении находились и два другие колодца. Эти колодцы условно можно назвать славянофильством и западничеством. Традиционное представление о «культурной отсталости России» и «цивилизованных странах» трансформировалось достаточно своеобразно. Культурная отсталость – общее место, очень плохо вяжущееся с охлаждением к идее прогресса и разрушением исторического мировоззрения. Собственно, незаметно для западников эта «отсталость» из мысли о неразвитости тех или иных внешних форм отечественной жизни переросла в констатацию нашей нравственной порчи. Идея же «цивилизованных стран» сильно пошатнулась из-за несовпадения идеала с действительностью, потому что с ликвидацией железного занавеса эти страны оказались не другой Россией, улучшенной и дополненной, а другими странами. Из более или менее ясной картины «у них трактор, а у нас нет» сложилась странная картина «мы испорчены, а у них трактор». В сторону этой же самой картины эволюционировали и славянофилы, дав такую ее редакцию: «мы испорчены, оттого что у них трактор». В реальности же трех колодцев нет. Есть один общий колодец эклектической символики. Это особенно очевидно в дидактике. В школьном преподавании литературы, на которое традиционно ложится воспитательная функция, как в зеркале отразилось отсутствие общего идейного знаменателя. Дело не в том, что одни писатели «за красных», а другие «за белых», а в том, что совершенно не показано, что их объединяет и на чем можно строить единое общественное здание. Характерно, что даже разговоры о социальном примирении не вели к поискам общего знаменателя. Примирение мыслилось как эклектическое соединение несоединимого.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Избыток гомилетики и дефицит символики в ораторике девяностых годов» з дисципліни «Політична риторика»
