Специфика политической риторики. Специфика русской риторики
Со времен Аристотеля красноречие принято делить на три рода: судебное, совещательное и торжественное. Не следует, однако, понимать это деление так, что судебное относится только к судам, совещательное – к совещаниям, а торжественное – к торжественным случаям. Деление это имеет гораздо более глубокие основания. В своей «Риторике» Аристотель писал: "Слушатель бывает или простым зрителем, или судьей, притом судьей или того, что уже совершилось, или же того, что может совершиться" (Аристотель, 1358b). В зависимости от того, какую позицию занимает слушатель, и строится трихотомия Аристотеля. Если слушатель выступает судьей того, что уже совершилось, перед нами судебное красноречие. Поэтому судебные речи обвиняют или оправдывают, говорит философ. Это, в самом деле, особый случай, и он может иметь место не только в настоящем суде. Суть именно в том, что события уже свершились и надо принять ту или иную их версию. Причем от слушателей, что для риторики существенно, ход самих событий не зависит. Если же слушатель выступает «судьей» того, что должно случиться (например, бросает в урну бюллетень), перед нами совещательное красноречие. Дело совещательных речей, говорит философ, склонять или отклонять. Это существенно иной случай. Решая вопрос о том, имел ли место поджог или пожар был случайностью, слушатель не вправе сказать: «Я хочу, чтобы это был поджог, и да будет так!» Но, решая вопрос о выборе президента, слушатель может и даже должен рассуждать следующим образом: «Я хочу, чтобы выбрали моего кандидата, да будет так! Я сам приложу к этому свои силы». Поэтому эмоциональные аргументы получают здесь гораздо большее оправдание, чем тогда, когда мы решаем, что же именно произошло на самом деле. Третий случай, по Аристотелю, состоит в том, что слушатель является простым зрителем. Назначение торжественной речи, по словам философа, хвалить или порицать. Разумеется, такая речь формирует определенное мнение, на основании которого слушатель в будущем будет поступать так или иначе, но в момент произнесения речи слушатель не стоит перед выбором, от него не требуется никаких действий, и именно поэтому Аристотель выделяет этот случай как самостоятельный. В остальном же торжественное красноречие близко к совещательному, так как обращено только в будущее потенциальное, возможно, очень отдаленное, возможно, размытое. Так, восхваление героя может привести к тому, что слушатель когда-нибудь станет ему подражать. Совещательное же красноречие обращено в актуальное, ближайшее будущее. Вот яркий пример торжественного красноречия. Перикл произносит речь на могиле павших воинов. При этом он прославляет и пропагандирует определенные политические идеи: «Наш государственный строй не подражает чужим учреждениям; мы сами скорее служим образцом для некоторых, чем подражанием другим. Называется этот строй демократическим, потому что он зиждется не на меньшинстве, а на большинстве их [граждан]» (цитируется по Фукидиду). Точно так же знаменитое торжественное слово митрополита Иллариона, произнесенное в храме Софии Киевской, не преследуя конкретных политических целей, пропагандирует политическую и нравственную доктрину Руси. Итак, мы видим, что классификация Аристотеля обнимает самые общие случаи и не связана с тематическим делением, как конкретные виды красноречия: торговое красноречие, судебное (в узком смысле этого слова), военное, академическое. Эти отдельные виды красноречия изучаются так называемыми частными риториками, в отличие от общей риторики, посвященной, соответственно, общериторическим проблемам. Политическое красноречие именно такой частный вид красноречия – это красноречие, относящееся к сфере политики. К какому же из трех родов оно относится? Как нетрудно догадаться, политическое красноречие – это в первую очередь красноречие совещательное. Сам Аристотель, говоря о совещательных речах, называет их темами финансы, вопросы войны и мира, охраны страны, снабжения ее продовольствием, выработку законодательства. Политическое красноречие обращено в будущее. От воли его слушателей зависит не только принятие решения (скажем, при голосовании), но и в определенной мере общественное поведение (трудолюбие, лень, решимость, мужество, терпение, скепсис – все это персонажи общественной драмы). Поэтому политическое красноречие захватывает и зону красноречия торжественного, направленного на воспитание определенных качеств, на мобилизацию определенных психологических ресурсов. Кроме того, в наше время, когда предвыборные кампании длятся месяцами, возникает и красноречие промежуточного вида – совещательное, ибо в конечном счете речь идет о единовременном акте выбора, и в то же время торжественное, так как реальный выбор все-таки далеко. В отдельных случаях, когда речь идет об анализе прошлого, политическое красноречие сближается с судебным, но эта связь слаба. Итак, политическая риторика изучает красноречие в сфере политики, учитывая специфику рода и вида этого красноречия. В чем эта специфика? Выше отмечалось, что может риторика: она может научить, как подбирать доводы, как располагать части риторической речи и какими языковыми средствами эти доводы выражать. Политическая риторика имеет свою специфику в каждом из этих пунктов. В аргументации политическая риторика должна опираться на соответствующие общие места, которые она заимствует как из политических, так и из других текстов. Во второй части нашей книги мы покажем, как взаимодействуют разные типы убеждающих речей и какими общими местами располагает политическая риторика. В области композиции специфика политического красноречия состоит в разработке системы жанров. На этом вопросе мы остановимся в третьей части книги. В отношении языковых средств необходимо учитывать сложившиеся речевые формулы и традиции. Об этом мы поговорим в ходе изложения теории фигур в третьей главе первой части. А сейчас, прежде чем приступить к изложению основного материала, скажем несколько слов о специфике русской политической риторики. Более обстоятельно эта специфика будет показана во второй части книги уже после ознакомления с риторическими средствами. Русское красноречие в своих истоках было красноречием исключительно торжественным, эпидейктическим. Многие годы не было нужды ни в совещательном, ни в судебном красноречии. Жанры торжественного красноречия вызвали к жизни адекватные им языковые средства и адекватную теорию слова. Впоследствии, когда палитра русского красноречия расширилась, исконные черты русской риторики, присущие торжественному красноречию, оставались для нее неизменными. Остаются они таковыми и сегодня. Древнерусское красноречие не столько риторика, сколько публицистика. Разумеется, публицистическая мысль далеко не аморфна, она связана с пропагандой идей, часто весьма полемичных и, уж конечно, актуальных. Однако публицистика именно пропагандирует идеи, воспитывает слушателя, наращивает и расширяет уже имеющиеся у него мысли и представления, но не переубеждает его. Это, как в зеркале, отражается в излюбленном приеме торжественного красноречия - риторической амплификации (амплификация буквально "расширение"), состоящей в повторе синонимов, в возвращении к одной и той же мысли с постепенным ее углублением, как бы в бережном взращивании идеи для сохранения ее на долгие годы. Почувствовать особенности публицистического (консолидирующего), но не риторического (конфронтирующего) красноречия можно обратившись к знаменитому "Слову о законе и благодати" Иллариона Киевского (XI в.). Главная политическая мысль «слова» – о равенстве Руси среди других христианских государств – не просто патриотична и актуальна, но еще и содержит скрытую полемику с греками, рассматривавшими Русь как варварскую страну, которую они просветили. Однако само "слово" обращено к русским, а не к грекам. Обращение к единомышленникам, к своим – главная черта торжественного красноречия. Как сказал о торжественном красноречии современник его расцвета, "Не к неведущим бо пишем, но преизлиха насыштьшемся сладости книжныа, не к странныим, но к наследником небеснаго царьства". Это означает, что слово адресовано не просто единомышленникам, но тем, кто опирается на тот же культурный фундамент, тем, кто поймет все аллюзии, все намеки и отсылки, т.е. к посвященным, к своим. Торжественное, или эпидейктическое красноречие получило распространение уже в Древней Греции, и было довольно прохладно встречено в Риме, где высочайшего расцвета достигли два других жанра ораторского искусства – судебное и совещательное. Даже Марк Фабий Квинтилиан, риторическое искусство которого, по мнению современных авторов, отличает "школьно-парадный идеал" (по сравнению с сугубым прагматизмом Цицерона), рассматривает торжественное красноречие как нечто периферийное для риторики. В проводимой им аналогии между ораторским словом и оружием такие задачи оратора, как убеждать (persuadere) и услаждать (delectare), выглядят далеко не равнозначными: "...мы же, ораторы [в противоположность поэтам], сражаемся на поле битвы... и должны бороться за победу. Но я хочу, чтобы оружие оратора не было ржавым, чтобы оно сверкало, как сталь, ослепляя глаза и умы противника своим сверканием, и не уподоблялось оружию, сделанному из серебра или золота, оружию, опасному для того, кто его носит, а не для врага". Как эта метафора не похожа на уподобление слова меду, накапливаемому пчелами! А ведь "сладость книжнаа", содержащаяся в "Пчеле", "Златоструе", "Златой чепи" и других древнерусских сборниках, включала в себя выдержки из публицистических "слов" торжественных проповедей или сами эти "слова". После христианизации эпидейктическое красноречие, по свидетельству известного исследователя древнерусской литературы И. П. Еремина, получает распространение именно в православном мире. Христианская риторика, сложившаяся весьма своеобразно, особенно на византийской почве, была скорее публицистикой, нежели риторикой в точном смысле этого слова. Недаром, как отмечают многие исследователи, традиции гражданского, политического красноречия рано замирают в Византии. Недаром и собственно риторическая теория (теория ведения спора) в Византии была разработана слабо, а на Руси первый собственно риторический трактат появился лишь в XVII веке. При всем том "консолидирующая" риторика православного мира имела огромные достижения как в области практики, создавшей подлинно художественные образцы христианского красноречия, так и в области теории: именно на этой почве вызревает учение Дионисия Ареопагита о символе, предвосхитившее современные теории художественного образа. Именно от этой риторики лежит кратчайший путь к теориям художественного слова. В этой связи глубоко закономерным представляется литературоцентризм русского XIX века, когда художественная литература воспринималась как главный вид искусства и решала едва ли не все задачи, стоявшие перед общественной мыслью. Русская литература не была бы столь публицистичной, если бы русская публицистика не была столь художественной. Эти родовые черты русской риторики не следует рассматривать ни как ее великое преимущество перед риторикой западной – преимущество консолидации над словесной агрессией, ни как ее роковой недостаток – неумение переубеждать и вступать в реальный спор с инакомыслящим оппонентом. Более того, эти черты вообще не следует абсолютизировать. Русская риторика, как и любая другая национальная риторика, обладает, конечно, своей свободой маневра, в ней уживаются различные, в том числе и противоположные тенденции. Но не следует, и забывать о присущих ей особенностях. Мы еще вспомним о них во второй части нашей книги. Сейчас же перейдем к изложению азов риторической науки.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Специфика политической риторики. Специфика русской риторики» з дисципліни «Політична риторика»
