Автономный этос является, с одной стороны, функцией ядерного этоса, с другой — материала, использованного в данной метаболе. Возьмем две метафоры, в одной из ко-
269 торых используется арготическая лексика, а в другой — изысканные выражения; их эффекты будут довольно различными. Лексические или синтаксические элементы языка маркированы стилемами общего характера: независимо от контекста canasson 'кляча' вызывает представление об отрицательном отношении к референту, a coursier 'скакун, боевой конь' производит впечатление изысканности. Следуя указаниям Балли (Bally 1951, с. 104 — 105 и сл.), можно составить синонимические серии, например mourir 'умереть', décéder 'скончаться', crever 'издохнуть', passer l'arme à gauche 'дать дуба', dévisser son billard 'сыграть в ящик', trépasser 'преставиться' и т. д. Вокруг основного понятия образуется целый ряд способов выражения, каждый из которых получает свою значимость (более или менее ясно выраженную) в результате сравнения (имплицитного или эксплицитного) со всеми элементами парадигмы, которые могут заменять его без изменения денотативной соотнесенности. Разумеется, понятие синонимии может быть перенесено из лексики в синтаксис. Два выражения: je voudrais aller te voir и je te voudrais aller voir 'я хотел бы прийти к тебе' — образуют пару синонимов, в которой первая конструкция играет роль нейтрального терма, а вторая — маркированного. Но чему соответствуют стилемы и откуда они возникают? Очевидно, что словесный материал сам по себе, в силу некоей имманентной потенции, не обладает способностью вызывать представление о каком-либо уровне языка; значимость терма является, скорее, результатом суммирования языкового опыта, которым обладает получатель сообщения. Слова ouïr 'внимать', choir 'падать' вызывают у него представление о поэтическом стиле лишь потому, что он встречал эти слова только в тех текстах, которые ему были даны как поэтические. Здесь уместно обратиться к понятию экологии, естественнонаучной дисциплины, изучающей типы сред, благоприятных для развития того или иного вида жизни. Общую стилему можно определить как работу памяти, относящую языковую единицу к той или к тем более или менее специализированным средам, в которых она обычно «обитает». Из связей, которые говорящий устанавливает с идентифицированной средой или средами, проистекает особая окраска значимости языковой единицы. Перечислим вкратце типы значимостей, проистекающих из работы памяти, не предвосхи-
270 щая направления нашего будущего анализа1: а) Локализация. — Определенный литературный жанр (бурлеск, поэзия и т. д.). — Историческая эпоха (архаизм и т. д.). — Географическая среда (провинциальное просторечие, креольский язык и т. д.). — Социальная и культурная сфера, классы. — Профессии и другие сферы человеческой деятельности. — Межличностные отношения (между людьми одного пола, различного возраста, состоящими или нет в родстве, и т. д.). б) Употребительность единицы. — Очень высокая, средняя, низкая частотность в языке (устанавливаемая эмпирически). — Большая или меньшая способность к деривации, словосложению и т. д. — Заполненные метаболы на пути к кодификации, остаточные архаизмы, традиционные сравнения, неологизмы, стоящие на грани потери своей стилистической значимости, цитаты, иноязычные слова, устаревшие и обновленные метаболы и т. д.2 Исследование описываемых явлений, несомненно, заставит нас вновь обратиться к «Traité de stylistique française» Ш. Балли * и рассмотреть в новом свете понятие «выбора», столь дорогого стилистам. Ш. Балли интересовала аффективная значимость фактов организованной речевой деятельности и взаимодействие факторов, которые принимают участие в формировании выразительных
1 По материалам «Trésor de la langue française». [Dictionnaire de la langue du XIX-е et du XX-e siècle (1789 — 1960). Publ. sous la dir. de P. Imbs. Paris, 1971 — .], предоставленными П. Имбсом. 2 Таким образом, в плане этоса уже на уровне автономной функции метаболы могут исчезать или снова появляться. Поэтому оправданна критика М. Риффатера в адрес Дж. Холландера: «Семантическое отклонение... интерпретируется как метафорическое и образное употребление, по необходимости более „оригинальное”, чем буквальное употребление; однако дело обстоит не так просто: многие образные употребления клишированы, многие другие в насыщенном контексте служат только для придания стилистической рельефности слову, употребленному буквально» (Riffaterre 1961, с. 334). * См. русск. перевод: Балли Ш. Французская стилистика. М., ИЛ, 1961. — Прим. ред.
271 средств языка (Bally 1951, с. 1). Но он был не прав, когда в одном из разделов своей книги, часто цитируемом не без злого умысла, выразил желание «навсегда и бесповоротно отделить стиль от стилистики» (Bally 1951, с. 19) *; ведь как бы писатель ни деформировал сознательно и произвольно язык, свои материалы он черпает все же из самого этого языка. Впрочем, женевский ученый признавал двусмысленность своего утверждения и оставлял за «спонтанной речью» право всегда «потенциально содержать красоту» **, иными словами, быть способной интегрироваться в литературное произведение и выполнять в нем какую-либо функцию. При нынешнем состоянии наших знаний мы не можем с уверенностью формализовать все нюансы употребления или локализации языковых единиц. Наш очерк дает скорее перечисление, чем классификацию. И к тому же эта классификация, во-первых, произвольна, во-вторых, может быть продолжена до бесконечности. Тем не менее можно указать на попытки произвести структурирование некоторых экологических сфер. С этой точки зрения особый интерес представляют работы Э. Косериу (который различает «лингвистическую зону» и «внешнюю среду», «структурированную лексику» и «номенклатурную лексику», «технику дискурса» и «повторный дискурс», «синхронию языка» и «синхронию структур» и особенно «архитектуру» и «структуру» языка) 3. То же можно сказать и о хорошо известной теории понятийных полей (Begriffsfelder) Трира и Вайсгербера. Доклад Л. Ельмслева о структурации лексики на 8-м Международном конгрессе лингвистов также содержит ценные мысли по этому поводу (Hjelmslev 1958). Правда, в указанных теориях много паралингвистических моментов. Но здесь нам приходится покинуть пределы чистой лингвистики, поскольку этос зависит от действия не только структурных механизмов, но и от влияния психологических и социологических факторов. В статье, содержащей ряд спорных положений, Жану Муро удалось снова завести досье на стилистику и «поставить вопрос, не заключается ли истинно научный подход к литерату-
* Цит. по русск. переводу, с. 37. — Прим. ред. ** Цит. по русск. переводу, с. 213. — Прим. ред. 3 См. Соseriu 1964, с. 139 — 186 и его курс лекций «Лексическая структура и преподавание лексики», читаемой в Тюбингенском университете.
272 ре — при наличии всех необходимых предварительных сведений исторического и филологического характера — в социологическом анализе формирования литературных ценностей» (Mourot 1964, с. 79). Поскольку значимость, приписываемая литературному факту, является также функцией индивида, интегрированного в определенный социальный и культурный контекст, естественно, внимание исследователя должно быть направлено на эти два фактора, создающих и разрушающих систему нормы и систему членения, благодаря которым воспринимается литературное произведение. Вспомним, как в романе Хаксли [1] «The Brave New World» персонаж, называемый «дикарем», выучился читать по-английски, имея под руками только собрание сочинений Шекспира. Его язык, насыщенный цитатами, обрывками реплик и типично шекспировскими образами, производит, конечно, ошеломляющее впечатление на фоне выхолощенной речи других персонажей. Столкновение человека с обществом, уничтожающим его, тем более потрясает, что для этого «дикаря» гений Шекспира представляет собой одновременно и норму и код образцового английского языка. Этот утрированный пример мы привели для того, чтобы показать необходимость учета культурного контекста, иногда трудно улавливаемого, при анализе суммарной значимости риторической фигуры... Читатель, вероятно, заметил еще одно сходство между нашим подходом и традиционной риторикой. Понятие среды действительно каким-то образом напоминает теорию трех стилей, которую комментаторы постклассического периода конкретизировали в «Колесе Вергилия» [2] и которой все специалисты по риторике следовали до XVIII в., совершенствуя и разнообразя ее, но сохраняя в то же время ее догматическую форму изложения (Guiraud 1969, с. 17 — 19). Первой попыткой освобождения из-под власти традиционной риторики и создания описательной, а не нормативной и априорной риторики, мы обязаны Балли4. Необходимо уточнить, что в стилемах нет ничего постоянного. В диахронии замена значимостей может происходить быстро и быть полной; архаизм, который в век романтизма производил благородный эффект,
4 П. Гиро (Guiraud 1969, с. 12) отмечает это сходство. Современная лингвистика не пошла далее в использовании этого аспекта «теории цвета».
273 в XVII в. вполне мог считаться чем-то низким, бурлескным. С другой стороны, можно принципиально утвержу дать, что в плане синхронии, если оставить в стороне техническую терминологию, лингвистический статус которой иногда трудно определим, не существует однозначной принадлежности слова только к одной определенной среде. Итак, стилистический прием, рассматриваемый автономно, обладает несомненной поливалентностью, и связь, существующая между этого рода этосом и специфическим эффектом фигуры, помещенной в определенный контекст, оказывается слабой. Даже в том случае, если автономная внутренняя значимость метаболы представляется достаточно характерной — что далеко от общего правила, — эта значимость не защищена от нивелирующего влияния контекста; она также существует только в потенции5. Констатируя этот, можно сказать, почти тривиальный фант, мы тем самым отвергаем всякий статистический подход и литературному произведению, анализ, при котором стилистические приемы описываются только на уровне их автономной значимости, не подвергаясь упорядочению и иерархизации. Еще раз подчеркнем, что речь идет о литературном произведении, а не о поэтическом феномене как таковом.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «АВТОНОМНЫЙ ЭТОС» з дисципліни «Загальна риторика»
