Эволюционистские воззрения занимали центральное место в изучении общества в XIX веке. Некоторые комментаторы склонны были рассматривать любое изменение как эволюционное, однако основные социологические школы подчеркивали упорядоченную и направленную природу изменения. В качестве одного из основоположников эволюционного течения в социологии можно рассматривать А. Сен-Симона, который начал с идеи, общепринятой в консерватизме конца XYIII — начала XIX века, о жизни общества как некоем органическом равновесии. Состояние стабильности достигается, главным образом, за счет того, что индивиды и социальные классы в своем выживании зависят от того, насколько успешным окажется выживание целого. Он дополнил эту мысль эволюционной идеей социального развития как последовательного продвижения органических сообществ, представляющего собой восходящие уровни прогресса. Каждое общество соответствовало своему времени, но позднее вытеснялось более высокими формами. Он считал, что эволюцию определяет и детерминирует прирост знания. Его идея о трех стадиях эволюции знания была позднее развита в эволюционной схеме О. Конта. Конт связывал процессы развития человеческого знания, культуры и общества. Общества проходят через три стадии — примитивную (теологическую), промежуточную (метафизическую) и научную (позитивную), которые соответствуют формам человеческого знания, расположенным вдоль аналогичного континуума теологических, метафизических и позитивных аргументаций. Все человечество (равно как и отдельно взятая социальная общность, и каждый человеческий индивид) неминуемо проходит эти три стадии по мере своего развития. При этом предполагается как нелинейность, так и прогрессивный (в конечном счете) характер движения. Кроме того, Конт смотрел на общество как на организм, целостность, составляемую взаимозависимыми частями, которые находятся в равновесии друг с другом и создают интегрированное целое. Он рассматривал эволюцию как рост функциональной специализации структур и улучшение адаптации частей. Что касается Г. Спенсера, то он придерживался линейной концепции эволюционных стадий. Степень сложности общества представляла собой шкалу, которой он измерял прогресс. Тенденцией развития человеческих обществ было движение от простых неразделенных целостностей к сложным гетерогенным образованиям, где части целого становились все более специализированными, оставаясь в то же время интегрированными в единое целое. Он работал с органической аналогией, однако не описывал общество как организм. Интерес к изменениям и стадиям развития можно также найти в неорганизмических теориях второй половины века среди антропологов, интересовавшихся сравнительными исследованиями культур, преемственностью способов производства, очерченных К.Марксом и Ф.Энгельсом, а также во взглядах Э. Дюркгейма на прогрессивное разделение труда в обществе. Вообще эволюционная теория развития включает в себя целый ряд принципов, которые используются в различных формах. Хотя полного согласия по вопросу о ее сущности не сложилось, тем не менее, можно говорить о двух основных типах эволюционной теории: (1) о той, что просто постулирует нелинейную, но достаточно упорядоченную прогрессивную природу социальных изменений; (2) о той, которая основана на более или менее прямых аналогиях с процессом эволюции растительного и животного мира. Мощным толчком для появления и бурного развития второго типа эволюционных концепций послужила дарвиновская теория естественного отбора. При этом основные принципы эволюционизма как социальной теории основывались на убеждении, что прошлое человечества в целом и любого отдельно взятого общества можно восстановить, во-первых, изучая одновременно сосуществующие с индустриальными примитивные общества, а во-вторых — по тем реликтовым или рудиментарным пережиткам и обычаям, которые сохранились в развитых обществах (подобно тому, как палеонтолог по нескольким сохранившимся окаменелым костям восстанавливает облик доисторического чудовища). Наиболее последовательных сторонников эволюционной традиции нередко (и, видимо, небезосновательно) подвергали критике за несколько вольное обращение с историческими фактами и активное использование метода "ножниц и клея", т.е. за склонность к произвольной подборке примеров из различных эпох и обществ, вырванных из целостного социального контекста. В наибольшей степени различные теории социальной эволюции господствовали в социологии конца XIX века. Среди них одной из наиболее влиятельных был социал-дарвинизм. Эта доктрина (кстати, практически ничего общего не имеющая с самим Ч. Дарвином) принимала различные формы, но большинство вариантов сводилось к двум основным положениям. (1) В развитии обществ существуют мощные и практически непреодолимые силы, подобные силам, действующим в живой и неживой природе. (2) Сущность этих социальных сил такова, что они продуцируют эволюционный процесс (в направлении прогресса) через естественную конкурентную борьбу между социальными группами. Наиболее приспособленные и удачливые группы и общества, выигрывая такого рода борьбу, дают жизнь новым поколениям, обладающим более сильными адаптивными свойствами, и тем самым повышают общий уровень эволюции общества, что выражается в выживании наиболее приспособленных. У некоторых авторов, в особенности у Л. Гумпловича и в некоторой степени у У. Самнера, эта концепция приобретала расовые обертона: утверждалось, что некоторые расы, обладая от природы признаками превосходства, прямо-таки с неизбежностью призваны господствовать над другими. Острый спор по поводу правомерности эволюционных теорий не утих и по сей день. Обычно он вращается вокруг проблемы применимости дарвиновских принципов к эволюции человеческого общества, имеющего все же качественно иную природу. В самом деле, если строго придерживаться этих принципов, то мы должны рассматривать общество как некую совокупность элементов (или же свойств), лишенную какой-либо упорядоченности. В природе отбор идет вслепую, стихийно и хаотично отбирая лучшие образцы различных видов живых и неживых существ (лучшие — в смысле наилучшим образом приспосабливающиеся к изменению окружающей среды). В таком случае и социальная эволюция представляет собой процесс изменения во времени их относительной частоты вследствие случайных вариаций и естественного отбора. Конкуренция между людьми, социальными группами, обществами и социальными явлениями ведет к тому, что некоторые типы социальных явлений начинают преобладать, поскольку лучше приспосабливаются (или помогают обществу приспособиться) к изменению условий, а другие, напротив, сходят на нет и отмирают. Позитивистский социальный эволюционизм был убежден в единообразии действия законов природы в различных мирах — физическом, биологическом и социальном. Принципы развития, по мнению позитивистов, универсальны для всех наук. Вспомним, что Г. Спенсер, к примеру, сосредоточился на поисках сходств и всеобщих закономерностей эволюционных процессов. Для него эволюция социальная представляет собою пусть важную, но все же только часть Большой Эволюции, которая изначально представляет собою некий направленный процесс возникновения все более и более сложных форм существования неорганической и органической природы. Процесс эволюции по Спенсеру состоит из двух взаимосвязанных "подпроцессов": (1) дифференциации — постоянно возникающей неоднородности и нарастающего разнообразия структур внутри любых систем; (2) интеграции — объединения этих расходящихся частей в новые, все более сложные целостности. Поэтому и понятие "прогресс" Спенсер, по сути дела, употребляет не столько в интеллектуальном, моральном или оценочном смысле, а, скорее, в морфологическом, подобно биологам, которые различают "высшие" и "низшие" организмы по степени их сложности. Понятно, что такого рода трактовки встретили весьма активное противодействие со стороны философов, социологов и теологов. Их критическая аргументация была довольно убедительной. В самом деле, социальную эволюцию невозможно прямо калькировать с биологической (не говоря уже о процессах, идущих в неорганической природе). Общество — это не хаотическое, неупорядоченное скопление индивидов. Ему всегда присущи определенная структура и организация. Поэтому вряд ли возможно трактовать социальную эволюцию и вызываемые ею социальные изменения как случайные мутации. Отбор, совершаемый в результате этого процесса, не может носить полностью пассивный характер. Общество состоит из людей, обладающих высшей нервной деятельностью и развитым опережающим отражением (а, следовательно, целеполаганием). Другими словами, отбор социальных изменений производится в значительной степени самой социальной средой. Между тем среда эта, как уже было сказано, организованная, она не только производит отбор, но и сама создает нововведения или заимствует их извне, внедряет, апробирует, модифицирует и т.п. Такого рода нововведения, как правило, не являются предметом свободного или случайного выбора, поскольку в значительной степени обусловлены всем ходом предшествующего исторического развития. Эти критические замечания уже в значительной степени учитывали социологи последующих поколений — Дюркгейм, Ковалевский, Радклифф-Браун. Используя сравнительный подход, они подчеркивали важную взаимозависимость институтов внутри социальной системы. Общество рассматривалось как саморегулируемый организм, потребности которого удовлетворяются определенными социальными институтами. Индивиды же приспосабливают свое поведение к требованиями институтов, сложившихся в этом обществе. Благодаря этому они постепенно приобретают наследственную предрасположенность к определенным типам социального поведения. В чем-то этот процесс схож с естественным отбором — в том смысле, что "полезные" обычаи и правила поведения помогают обществу выжить и более эффективно функционировать (что и определяет "положительную", прогрессивную направленность социальных изменений). Поэтому они закрепляются в последующих поколениях, подобно тому, как "полезные" (т.е. позволяющие эффективно адаптироваться к изменяющимся природным условиям) физиологические характеристики закрепляются в организме и передаются его потомству. Абсолютное большинство теоретиков социального эволюционизма согласны с наличием действующего в обществе интеллектуального и технического прогресса. Что же касается морального прогресса, то с наличием его согласны не все эволюционисты. Те, кто разделяют точку зрения о его существовании, принадлежат к течению так называемой эволюционной этики. Они исходят из того, что само наличие морали — это один из важнейших факторов выживаемости общества, поскольку она является основой взаимодействия и взаимопомощи людей. Правда, имели место разногласия и внутри самого этого течения. Одни утверждали, что главное в морально-эволюционном процессе — это своего рода формирование социально-индивидуальной наследственности, когда общество, исходя из потребностей своего развития и эффективного функционирования, навязывает индивидам и социальным группам собственные требования, и они волей-неволей вынуждены воспринимать и интериоризировать их. Таким образом, индивидуальная воля и сознание как бы исключены из этого процесса. Другие же доказывали, что подлинная социальная эволюция осуществляется только в процессе морального и рационального выбора. При этом некоторые сторонники первой точки зрения считали, что моральная эволюция вовсе не отменяет борьбы за существование, а лишь смягчает, гуманизирует ее, заставляя, чем дальше, тем чаще использовать в качестве орудий борьбы мирные (моральные) средства. Среди сторонников социального эволюционизма имели место также дискуссии по поводу того, какие из факторов сильнее влияют на процесс эволюции: внутренние или внешние. Сторонники первой, или эндогенной, концепции считали, что развитие общества объясняется исключительно (или главным образом) решением для данного общества проблем внутреннего происхождения. Таким образом, социальная эволюция, во многом уподоблялась органической эволюции и шла по тем же стадиям — отбор наиболее приспособленных, передача по наследству качеств, помогающих выжить и адаптироваться, закрепление их в последующих поколениях и т.д. Приверженцы второй, экзогенной, теории, напротив, утверждали, что основу общественного развития составляют процессы заимствования полезных обычаев и традиций, распространения культурных ценностей из одних социальных центров в другие. Появилось даже особое течение — диффузионизм (от лат. diffusio — просачивание). В центре его внимания находились, прежде всего, каналы, по которым эти внешние влияния могли проникать, передаваться, внедряться в данное общество. Среди таких каналов рассматривались завоевания, торговля, миграция, колонизация, добровольное подражание и т.п. Так или иначе, любая из культур (кроме, может быть, искусственно замкнутых, отгородившихся от внешнего мира) неизбежно испытывает на себе влияние других — как более древних, так и современных им. Этот процесс взаимопроникновения и взаимовлияния в социологии называют аккультурацией. Обычно он проявляется в виде восприятия одной из культур (как правило, менее развитой, хотя иногда случается и наоборот) элементов другой. Так, американские социологи в 20-30-х гг. нашего века изучали влияние на индейцев и черных американцев продуктов белой культуры и пришли к выводу о необходимости выделения двух групп — донорской и реципиентной. Диффузионизм — это так или иначе во многом встречный, взаимный процесс. Так, мы отмечаем, как под воздействием процесса конвергенции (о чем речь пойдет ниже) в развивающиеся общества Азии и Африки вместе с фундаментальными принципами экономики и организации производства проникают многие социальные институты и элементы общей культуры, выработанные западноевропейской цивилизаций, вплоть до господства нуклеарной семьи. Однако разве мы не наблюдаем в большинстве западных обществ повальной моды на целый ряд восточных религиозных культов (тоталитарные секты, например, — продукт отнюдь не западной цивилизации), на восточные единоборства, медитацию, стили и направления в искусстве, несущие на себе явный отпечаток восточных традиций (классический американский джаз, например, сложился в значительной степени под влиянием чисто африканских тенденций в музыке). О японском менеджменте говорят как о выдающемся социальном феномене, и делаются попытки перенесения многих его элементов на западную почву. По сути дела, между этими двумя концепциями имеется весьма существенное различие. Эндогенисты ближе к биологической трактовке, уподобляя общества и индивидов внутри них конкурирующим организмам, которые стремятся вытеснить и даже по возможности уничтожить друг друга. Диффузия же культуры, по сути, не имеет аналогов в биологической эволюции. Она подразумевает способность "конкурентов" не просто сотрудничать (случаи симбиоза широко известны в растительном и животном мире), но и учиться друг у друга. Следует отметить, что сегодня влияние эволюционистских теорий в значительной степени ослабло. Исключение составляет всплеск, который наблюдался среди американских функционалистов в 1950-х и 60-х гг. Это оживление иногда называют неоэволюционизмом. В основе этого течения лежало утверждение о тенденции к утилизации принципов естественного отбора и адаптации, вытекающих из эволюционной теории в биологических науках. Функционализм использовал организмическую модель общества и находил в дарвиновской теории объяснение того, каким образом изменяются и выживают социальные организмы, совмещая эти объяснения с собственными базовыми положениями. Исходный пункт состоял в утверждении необходимости адаптации обществ к своему окружению. Окружение включает как природную среду, так и другие социальные системы. Изменения в обществе, исходящие из какого бы то ни было источника, обеспечивают базовый материал эволюции. Эти изменения, которые наращивают адаптивную способность общества, измеряемую протяженностью его собственного выживания, отбираются и институционализируются, следуя принципу выживания наиболее приспособленных. Социологический функционализм определял в качестве основного источника адаптации дифференциацию, т.е. процесс, посредством которого основные социальные функции разделялись и назначались к исполнению специализированными коллективностями в автономных институциональных сферах. Функциональная дифференциация и следующая параллельно ей структурная дифференциация предоставляют возможность для того, чтобы каждая функция выполнялась все более эффективно. При этом антропологические подходы часто ссылались на специфическую эволюцию (адаптацию индивидуального общества к его конкретному окружению), в то время как социологи сконцентрировали внимание на общей эволюции, которая представляет собой эволюцию высших форм в рамках развития человеческого общества в целом. Эта общая перспектива предполагала нелинейное направление изменений и тот факт, что некоторые общества расположены на шкале прогресса выше, нежели другие, — предположения, которых не делали представители специфической эволюции. Завершая разговор о проблемах теории социальной эволюции, попытаемся в нескольких словах остановиться на перспективах ее дальнейшего развития. Речь идет о переносе акцентов с признания в качестве центрального критерия непрерывно возрастающих производительных сил в качестве центрального критерия исторического прогресса на проблемы иного порядка. Эти проблемы достаточно тесно связаны с идеями выдающегося русского мыслителя В.И. Вернадского о ноосфере. Вернадский рассматривает человечество как некую целостность, возникшую внутри биосферы Земли, но приобретающую все большую автономность от нее. Разумеется, автономность эта имеет свой предел, поскольку самоорганизация любого живого вещества (во всяком случае, до поры до времени) имеет своими пределами ресурсы планеты, на которой она обитает. А Вернадский усматривает единство эволюции и истории в том, что жизнь, как и человечество, — планетные явления. Живое вещество, преобразуя косное вещество планеты, образует биосферу, человечество же, преобразуя не только косное вещество, но и биосферу (к которой оно само принадлежит), формирует ноосферу. Давление живого вещества на окружающую среду осуществляется через размножение; научная же мысль, создавая многочисленные технологические устройства, по существу, ведет к новой организации биосферы. Будучи частью биосферы, человечество должно соблюдать "правила" включенности в биосферный круговорот вещества. В то же время наличие разума как бы выводит человека из круга непосредственного подчинения этим правилам. Пока человек ощущал себя частью природы, пока мощь его научной мысли и сила ее воздействия на природу были несравнимы с планетарными силами, он мог ощущать себя частью окружающей природной среды. Сегодня положение существенно меняется прямо на глазах: происходит не только уничтожение отдельных видов животных и растений (а вместе с этим — и нарушение структуры биосферы), но и истощение невозобновимых минеральных и органических ресурсов. Возникает ситуация, названная экологическим кризисом (некоторые ученые мрачно рассматривают его как преддверие экологической катастрофы), ведущим к нарушению гомеостазиса в планетарном масштабе. Возникает объективная необходимость положить границы этому дестабилизирующему воздействию разума. Это может сделать лишь сам же разум — путем осознания заданных биосферой параметров, за пределами которых не может осуществляться нормальная жизнедеятельность вообще. Другими словами, то, что "прежде рассматривалось лишь как условия жизни человека — природа и демографический фактор, сегодня превращается в исторические пределы, ограничивающие человеческий разум как геологическую силу".
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Эволюционистская традиция в социологии» з дисципліни «Основи соціологічних знань»
