В 632 г. умер Магомет. Вся жизнь его была посвящена распространению основанной им религии. Рядом с этой главной целью другие не находили места в его душе. О научном стремлении или хотя бы о терпимости к науке не могло быть, поэтому и речи ни у него, ни у ближайших его преемников. «Если науки учат тому, что написано в Коране, они излишни; если они учат другому, они безбожны и преступны». Таково в начале убеждение фанатических арабов, и они служат ему огнем и мечом. Следует, впрочем, отметить, что предание, будто халиф Омар именно этими словами приказал своему полководцу Амру сжечь александрийскую библиотеку, не соответствует действительности. Чем сильнее, однако, бродило и кипело новое направление, тем скорее оно пришло в состояние зрелости; чем могущественнее оказалась новая вера в борьбе с враждебными влияниями, тем раньше появилось у правоверных стремление к терпимости по отношению к наукам и искусствам. Спустя 100 лет с небольшим после смерти Магомета, когда арабы распространили свою власть на обширное пространство и прочно утвердили свою религию, когда к блестящему двору пышных халифов начали со всех сторон стекаться богатства, а затем также ученые и художники,— ярые защитники веры превратились в столь же ревностных поклонников науки; фанатические арабы, которые недавно еще нанесли последний удар древней науке, оказались с течением времени почти единственными ее почитателями и хранителями. В V веке несторианские христиане учредили в Эмезе (Сирии) И Эдессе (Месопотамии) знаменитые школы, в которых процветала греческая наука. Когда в 431 г. на Эфесском соборе епископ Несторий был низложен и вынужден бежать, школы эти утратили свою былую славу и мало-помалу закрылись. Сами несториане, однако, только переменили место своей деятельности, перенеся свою школу в Джудайсабур (в персидской провинции Кузистане), где их приняли под свое покровительство цари Сассанидской династии. Несториане эти перевели многих греческих писателей на сирийский язык, а когда арабы завоевали сассанидское царство, то перевели их с сирийского на арабский язык. Такой окольный путь оставался, однако, недолго в практике арабов. Арабские ученые вскоре обратились к подлинникам. Некоторые халифы учредили особые переводные академии, где этим делом занимались с таким рвением, что не только весь Аристотель, но и все комментарии к его сочинениям были переведены с греческого на арабский язык. Внезапное вступление арабов в науку, уже значительно развитую, недостаток продолжительной подготовки и отсутствие постепенного усвоения, соответственно росту самой науки, объясняют многие особенности арабских ученых. Они входят в здание, происхождение которого им было неизвестно, но которое должно было смущать их своим величием и смелостью. Весь метод греческой науки был мало приспособлен к изучению путей ее возникновения; строго логическая математическая форма доказательств требует только признания, не открывая хода своего развития. Арабы, смущенные массой новых познаний, не имеют возможности относиться к ним критически. Им нужно, прежде всего, знакомство с целым зданием и понимание частностей. Всякий, кто постиг то, что знали греки, уже является великим ученым, и ему предстоит не мало потрудиться над передачей своих знаний другим. О дальнейшем исследовании, об умножении научного материала ему нет пока возможности думать. При таких условиях арабская наука приобретает характер комментариев, обнаруживает известную несамостоятельность, боязнь идти далее учителя. Мало-помалу развивается род идолопоклонства перед учителями, слепая вера в авторитет, задерживающая, в конце концов, движение вперед. Филологически-пояснительный характер, покорность авторитету, даже в случаях, доступных прямому наблюдению, и школьное довольство раз установленным, — все эти свойства, присущие всей средневековой науке, являются, в основном, последствием указанных выше обстоятельств. Арабы брали науку такой, какой она им досталась, со всеми ее преимуществами и недочетами. Они усвоили себе не только истинные науки, но и обманы, прикрывавшиеся этим именем. Магия и астрология были у них в таком же почете, как и у римлян, а алхимия обязана им своим особым развитием. В связи с пассивным восприятием находится и степень интереса, внушаемого арабам отдельными науками, а также последовательность разработки отдельных учений. Арабы увлеклись, прежде всего, философией и относились к величайшему из всех философов — Аристотелю — с суеверным уважением. Далее, они сделались хорошими математиками, удачно дополнившими геометрические методы древних введением алгебры, отчасти заимствованной от индийцев. В астрономии они ушли далее древних, по крайней мере, по точности своих наблюдений, и отчасти превзошли своих учителей в медицине и грамматике. Физикой же они занялись всего позже, проявив здесь в отношении метода и материала еще большую зависимость от своих образцов. Оптика, которую наряду со статикой греки разработали лучше других учений, обратила на себя и преимущественное внимание арабов. В этой области они могут похвалиться наибольшими успехами. К механике они обратились позже оптики, и здесь проявили гораздо меньше самостоятельности. В других отделах физики, в учении о теплоте, акустике, магнетизме и электричестве, их заслуги, насколько мы знаем, почти равны нулю. По примеру Гумбольдта, арабов не раз называли родоначальниками физических наук в том смысле, какой мы теперь придаем этому выражению 2, т. е. изобретателями опытного исследования 3. Не отрицая заслуг арабов в искусстве производить наблюдения в астрономии, медицине и химии, мы не можем разделить этого взгляда по отношению к физике. Как уже было замечено, арабы имели кое-какие достижения только в двух отделах физики, и именно в тех, которые были наиболее разработаны у греков; здесь, помимо разрозненных наблюдений, мы действительно находим у них два планомерно поставленных опыта: измерение углов преломления и определение удельного веса; но известно, что оба эти измерения встречаются уже ранее у греков. Говоря о Птолемее, мы подробно остановились на них и, как тогда мы не могли допустить, чтобы с них начинался нынешний экспериментальный метод физики, так не можем мы допустить этого и в настоящем случае, где те же измерения были воспроизведены лишь с большой точностью. Н. Ханыков, переводчик важнейшего для механики арабского сочинения «Весы мудрости», ссылается на приведенную цитату из «Космоса» Гумбольдта, утверждая 4, что наше знакомство с арабской физикой, — которая, повторяем опять, представляет мало доказательств применения арабами систематического опыта, — недостаточно и что дальнейшее изучение физической литературы арабов докажет верность взгляда автора «Космоса». Мы, со своей стороны, тоже надеемся, что новые исследования покажут нам физику арабов в истинном свете, и находим в словах Ханыкова прямое подтверждение нашего мнения, что в известной до сих пор арабской литературе нельзя найти экспериментальной физики в нашем смысле. Предаваться же надеждам, что будущее откроет ее существование, мы не видим основания. Если бы арабы действительно владели экспериментальным методом, то могли ли бы средневековые христианские физики, познакомившиеся впервые с древней наукой через их посредство, пренебречь этим методом до такой степени, чтобы от него не осталось ни малейшего следа к тому времени, как занялась заря новейшей физики. Прямой пользы собственными самостоятельными работами арабы почти не принесли позднейшей средневековой физике. Они произвели более точные измерения и в нескольких случаях провели далее тропу, «проложенную ранее греками; но, в сущности, они не умножили наследия, полученного от древних, ни в отношении метода, ни в отношении материала. Тем большую пользу принесли они, однако, косвенным образом как наукам вообще, так и физике в частности. Они сохранили для нас памятники древней письменности, которые без них могли бы погибнуть в бурях народных переселений, и, что еще важнее, в самое смутное время этих бурь они поддерживали научную работу и научную жизнь до тех пор, пока христианский мир не созрел до возможности перенять от них заботу о дальнейшем развитии науки. Вместе с языческими учеными исчезла из Европы и их наука. Христианские ученые, поглощенные заботой о распространении и догматизации своей религии, не находили в то тревожное время досуга хотя бы только вспомнить про языческую науку, а чем долее продолжалось забвение, тем невозможнее становилось воспоминание. Труды древних в области естествознания как бы не существовали для Запада в этом периоде; но когда по удовлетворении духовных интересов он, в свою очередь, почувствовал стремление к просвещению, явилась потребность и, по счастью, возможность идти в буквальном смысле в учение к арабам Испании, чтобы получить от них древнюю науку. Только здесь наука нашла себе убежище, и если арабы не умножили ее богатств, то, во всяком случае, они оказались верными хранителями их — верными хранителями, которые погасили огни, лишь только христианские ученые зажгли свой светоч, чтобы начать проверку и разработку приобретенных сокровищ. Когда политическое могущество арабов в Испании и передней Азии пало, когда халифы, энергичные покровители науки, утратили свою власть, научная деятельность оказалась парализованной, и арабы безвозвратно исчезли из летописей науки. Это внезапное исчезновение арабов из научной области возбуждало столько же удивления, как и внезапный научный их расцвет. Его старались объяснить отсутствием научных наклонностей в характере самих арабов, а процветание науки в их среде — тщеславием их правителей. Неоспоримо, что багдадские халифы первые обратили внимание на науки и что сосредоточием последних был двор властителей. Если, однако, представителями арабской культуры считать только их халифов, то трудно понять, каким образом в отдельных государствах, где правили князья различных династий и племен, арабы могли так легко и быстро выйти из варварского состояния. Внезапный упадок арабской учености вместе с «падением политического господства объясняется отчасти тем, что наука действительно выросла под солнечными лучами покровительства князей и поддерживалась ими, но отчасти и тем, что она не имела еще времени окрепнуть на новой почве, сделаться действительной собственностью, достоянием самого народа, благом, выработанным собственными трудами арабов. Гадать же о том, что произошло бы при других условиях, т. е. если бы расцвет арабов не был насильственно прерван, если бы семя успело созреть и дать жизненные ростки, не только невозможно, но и бесполезна. Не все ученые, писавшие по-арабски, принадлежали по национальности к арабам. Напротив, новейшие исследования арабской литературы все более и более убеждают в том, что сирийцы, евреи и персы составляли здесь большинство. Ханыков предлагает, поэтому заменить выражение «арабская цивилизация» более общим выражением «участие востока в цивилизации». Мы не будем выяснять удельного веса различных национальностей, но заметим, что указанная выше безусловная зависимость культуры этого периода от политических судеб арабов вполне оправдывает установившееся название этой науки, как арабской науки.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Период арабской физики (От 700 до 1150 г. н. э.)» з дисципліни «Історія фізики»
