Новое политическое мышление и происходившие в мире изменения — в том числе в военно-стратегическом взаимоотношении СССР и США, ОВД и НАТО, изменения в характере и боевых возможностях вооружений, свя- 408 занные с появлением новых систем оружия — привели к необходимости переосмысливания военно-политических концепций и вообще военной доктрины государства. И эта новая военная доктрина стала вырисовываться. Военная доктрина Советского Союза, действовавшая до 1986 года, отражала реалии «холодной войны» и определялась как официально принятая система взглядов в государстве на военное строительство, на подготовку страны и вооруженных сил к отражению военной агрессии, а также на способы ведения вооруженной борьбы в целях защиты Отечества в случае агрессии. Как подчеркивал Маршал Советского Союза Н. В. Огарков, бывший в 1977—1984 гг. начальником Генштаба ВС СССР, в военной доктрине СССР были воедино слиты миролюбивый характер внешней политики Советского государства и его постоянная готовность дать решительный отпор любому агрессору. При этом важнейшим требованием военно-технического содержания доктрины являлось поддержание Вооруженных Сил СССР в высокой боевой готовности, обеспечивающей своевременное их развертывание для отражения любого, в том числе внезапного, нападения противника, нанесение по нему мощных ответных ударов и успешное выполнение поставленных задач по защите социалистического Отечества. При этом советская военная доктрина требовала от вооруженных сил не просто умения обороняться, противопоставляя агрессору пассивные средства и способы защиты, но и обладания способностью нанести по нему сокрушительные ответные удары, разгромить его в любых условиях складывающейся обстановки (12). Исходя из этого требования, осуществлялось строительство вооруженных сил, предусматривались такой состав группировок и их дислокация, которые позволяли бы быстро остановить агрессора, а затем путем наступательных операций — разгромить его. В том, что касается ядерного оружия, положения советской военной доктрины соответствовали принятому Советским Союзом обязательству не применять его первым. Поэтому стратегические ядерные силы СССР никогда не назывались «стратегическими наступательными силами», как они именуются в США. Этот термин употребляется лишь в переговорных документах и советско-американских соглашениях. Он был предложен американцами и используется лишь в целях обозначения предмета переговоров. Официально провозглашенное обязательство СССР не применять ядерное 409 оружие первым не было поддержано ни США, ни Англией, ни Францией. Из всех ядерных держав того времени лишь Китай положительно откликнулся на советский призыв. С приходом к руководству страной Горбачева и постепенным «углублением» под воздействием окружения «нового политического мышления», возникла необходимость внесения корректив и в военную доктрину. Теперь Генеральный секретарь считал, что «невозможно более строить безопасность на страхе перед неизбежным возмездием, то есть на доктринах «сдерживания» или «устрашения». Единственно верный путь — путь ликвидации ядерного оружия, сокращения и ограничения вооружений вообще» (13). Этому, хорошо звучащему но, прямо скажем, утопическому тезису, вторил министр обороны СССР Маршал Советского Союза Д. Т. Язов. На встрече с главами посольств 29 апреля 1988 года он заявил: «Новое политическое мышление, которое исходит из всесторонней оценки реальностей современного мира, наличия огромных арсеналов оружия и угрозы его применения, настоятельно требует отрешиться от устаревших взглядов на проблемы национальной и международной безопасности, отказаться от догм «ядерного устрашения», избавиться от накопившихся за многие десятилетия взаимной подозрительности и недоверия». И Генсек и министр обороны еще недавно, говорившие о «подлинной, равной безопасности», связывавшие ее с «более низким уровнем стратегического баланса», что означало «сдерживание» противника на более низких уровнях военного противостояния, теперь призывали вообще отказаться от «сдерживания». Новая советская доктрина, подчеркивал Язов, «направлена не на подготовку к войне, а на ее предотвращение». Действительно, о предотвращении войны в прежней советской военной доктрине не говорилось, поскольку, как считалось, такая задача была прерогативой внешней политики Советского Союза. Всеми связанными с нею проблемами занималось высшее партийное и государственное руководство. Как рассказывал С. Ф. Ахромеев, сменивший на посту начальника Генштаба Н. В. Огаркова, «создать новую военную доктрину было чрезвычайно трудно», но еще труднее было ее реализовать, так как это требовало «крутой ломки армии и флота». Но доктрина была выработана. Как воспринимали в военно-научных кругах ее перво- 410 начальную редакцию, рассказал сам Ахромеев в книге «Глазами маршала и дипломата» (14). Он выступил с докладом о новой советской военной доктрине перед профессорско-преподавательским составом Академии Генштаба, в котором осветил пять вопросов, разрешаемых доктриной. 1. О военных противниках. Ими являются США и НАТО, поскольку они открыто провозгласили своими противниками СССР и Организацию Варшавского Договора (ОВД). Правда, одновременно Ахромеев говорил о готовности к демонтажу военного противостояния между названными вероятными противниками. 2. О характере войны. Здесь также все ясно. Поскольку США и НАТО ведут подготовку и к ядерной, и к обычной войне, советские вооруженные силы должны быть готовы к тому же. 3. Какие нужны вооруженные силы? Их состав, количество и качество вооружений должны строго соизмеряться с уровнем военной опасности. По мере снижения этой опасности Советский Союз готов к двусторонним и многосторонним сокращениям вооруженных сил и вооружений. Этот тезис также не вызвал отрицательных эмоций. 4. Далее Ахромеев сказал то, что и поныне не воспринимается многими военными специалистами — и теоретиками, и практиками. Он заявил, что Советский Союз в случае агрессии против него «отказывается от перехода в короткий срок после ее начала к наступательным операциям» и «одновременно стремится с помощью политических мер ликвидировать конфликт». Преднамеренно отдавая стратегическую инициативу в войне агрессору, вооруженные силы будут «вести оборону в течение нескольких недель» (?!).Только если эти меры и параллельные политические акции не приведут к успеху, тогда будут развернуты широкомасштабные действия по нанесению поражения агрессору. (В зале воцарилась недоуменная тишина, потом оживление.) 5. Наконец, докладчик высказал еще одно новое положение, вновь вызвавшее оживление в зале. «Теперь, — сказал он, — наша военная доктрина приобрела новое качество. В нее как составная часть включена деятельность политического и военного руководства по предотвращению войны. Предотвращение войны стало как теоретической частью военной доктрины, так и частью практической деятельности военного руководства Советского Союза». 411 Ахромеев закончил. В зале нарастал шум. Посыпались вопросы. Как вспоминал сам Ахромеев, ни его положение начальника Генерального штаба, ни высокое воинское звание не могли сдержать резкую критику новых положений доктрины со стороны профессорско-преподавательского состава Академии. Особенно досталось четвертому пункту. Спрашивали, как представляют себе авторы ситуацию в стране спустя «несколько недель» после ядерного нападения и безынициативной обороны, и кто после этого будет разворачивать «широкомасштабные действия по нанесению поражения агрессору»? Не путают ли они войну с применением ядерного оружия с войной, ведущейся чугунными ядрами XVIII века? Не возводят ли в закон действия, аналогичные вынужденным действиям советских войск в начале Великой Отечественной войны? И т. д. Спустя месяц, по словам Ахромеева, Академия Генштаба «активно включилась в дальнейшую, более детальную разработку новой военной доктрины». Однако, думается, что эта активность была скорее следствием свойственной советским военным дисциплины, чем согласия с новыми доктринальными положениями. Но так или иначе, а новая советская военная доктрина была выработана. В военных кругах отмечалась ее высокая политизированность — сказывалось прямое воздействие провозглашенного Генсеком «нового политического мышления», которое, как говорили, страдало несовпадением желаемого с действительным. Основные положения доктрины были опубликованы и неоднократно разъяснялись высшими военными руководителями. Правда, тезис об «обороне в течение нескольких недель» впоследствии не упоминался. Возможно, полнее других изложил суть новой советской военной доктрины генерал армии М. А. Моисеев, ставший начальником Генштаба после Ахромеева. Это произошло на встрече начальников генеральных штабов, военных представителей высокого ранга, дипломатов и ученых 35 стран, состоявшейся в Вене в январе 1990 года. Сказав несколько слов о «новом политическом мышлении», он дал следующее определение советской военной доктрины: «Советская военная доктрина представляет собой систему официально принятых основополагающих взглядов на предотвращение войны, военное строительство, подготовку обороны страны и Вооруженных Сил СССР к отра- 412 жению агрессии, а также на способы ведения вооруженной борьбы по защите социалистического Отечества». Он подчеркнул, что по своему содержанию эта доктрина согласована с доктриной ОВД, и назвал следующие «ключевые положения» политической стороны доктрины: Первое. «СССР не связывает свое настоящее и будущее с военным решением международных проблем. Он безоговорочно отвергает войны как средство разрешения международных споров и противоречий...» (Здесь и далее цит. по тезисам, опубликованным на встрече в Вене 16 января 1990 г.) (15). Второе. СССР «никогда, ни при каких обстоятельствах не начнет первым военные действия против какого-либо государства. Вообще не прибегнет к таким действиям, если сам не станет объектом агрессии... Мы никогда не применим первыми ядерное оружие». Третье. СССР никому не угрожает, ни к кому не имеет территориальных претензий, ни к одному народу мира не относится как к своему врагу, «мы готовы со всеми странами мира строить отношения на основе взаимного учета интересов безопасности и мирного сосуществования». «Советский Союз свою безопасность рассматривает как составную часть всеобщей, равной безопасности и связывает ее с прекращением гонки вооружений, осуществлением реального разоружения». Четвертое. Поскольку существующее примерное военное равновесие остается пока решающим фактором недопущения войны, «СССР будет прилагать усилия для его поддержания, но на все более низком уровне. К военному превосходству СССР не стремится и рассматривает взаимное сокращение ядерных и обычных вооружений как задачу огромного исторического значения». В числе основных положений военной доктрины Моисеев особенно подчеркнул то, что при решении вопросов о составе советских вооруженных сил, их структуре, военного строительства в целом Советский Союз «исходит из принципа разумной достаточности для обороны». «В отношении стратегических наступательных вооружений этот принцип означает примерное равновесие в таких вооружениях между СССР и США». «Для обычных вооруженных сил оборонная достаточность подразумевает такой их боевой состав, при котором стороны способны отразить возможную агрессию, но вместе с тем не обладают возможностями осуществить нападение и вести крупномасштабные наступательные операции. Это озна- 413 чает: придание вооруженным силам ненаступательной структуры; ограничение состава ударных систем вооружений; изменение группировок вооруженных сил и их дислокации с учетом решения оборонительных задач; снижение масштабов военного производства, военных расходов и военной деятельности в целом». Кстати, тезис о невозможности ведения крупномасштабных наступательных операций также не воспринимался большинством профессиональных военных. Они говорили, что, не обладая такими возможностями, вряд ли можно рассчитывать на разгром агрессора или даже на выдворение его за пределы собственной территории. Об этом свидетельствует опыт Великой Отечественной войны. Именно приобретенная возможность ведения крупномасштабных наступательных операций позволила советским вооруженным силам осуществить разгром немецко-фашистских войск вначале на советской территории, а затем и на территории агрессора. В заключение Моисеев остановился на возможности и необходимости внесения корректив в систему взаимоотношений государств Востока и Запада. Он заявил, что соответствующая структурная перестройка обоих союзов — ОВД и НАТО — с целью придания им в большей степени политического характера позволит создать условия для существенного понижения военного потенциала противостоящих друг другу группировок вооруженных сил в Европе и в мире в целом. И новая советская военная доктрина, и заключительные слова Моисеева полностью соответствовали провозглашенному Горбачевым «новому политическому мышлению». Мировая общественность рукоплескала идущим с Востока заявлениям «о необходимости создания всеобъемлющей системы международной безопасности, целью которой был безъядерный и ненасильственный мир». Горбачев рассчитывал на то, что и в Вашингтоне откликнутся на его призывы. Однако, дружелюбно похлопывая советского лидера по плечу и поощряя его к дальнейшим шагам в сторону сокращения оборонительного потенциала СССР, американское политическое и военное руководство явно не спешило последовать примеру Москвы. Ожидали, что, может быть, что-то изменится с приходом в Белый дом нового президента США Дж. Буша. Однако и его первое послание конгрессу 20 марта 1990 года, 414 и прилагаемый доклад, где излагалась «Стратегия США в области национальной безопасности», мало чем отличались от докладов предшественников. Правда, президент писал, что теперь отношения США и СССР «будут носить характер все большего сотрудничества» и что США будут «расширять контакты во взаимных интересах». Однако его понимание «взаимных интересов» вновь свелось к односторонним интересам США. «В военной сфере, — повествовал он, — когда будут заключены соглашения и уничтожено оружие, претерпят конверсию его (Советского Союза. — Авт.) производственные линии, демобилизованы вооруженные силы, любое будущее советское руководство найдет дорогостоящим, долгим и трудным возобновить стремление к военному господству и невозможной такую попытку, не дав при этом ясного стратегического предупреждения». Но это было только начало. Дальше все в большей мере просматривался традиционный американский эгоизм, на этот раз в области конкретных мер по развитию вооружений. В докладе расписывались решения президента, которые он принял, «используя преимущество наиболее обещающих технологий в каждой из составляющих частей стратегической триады». В частности, пояснялось: «Бомбардировщик Б-2 обеспечит нашу способность проникать сквозь советскую оборону и играть ту роль, которую бомбардировочные силы успешно играли на протяжении сорока лет. Ракета Д-5 на подводных лодках «Трайдент» <...> значительно увеличит возможность атаковать упрочненные цели». И т. д. Буш не забыл упомянуть и о силах передового базирования: «наше присутствие на передовых рубежах останется критически важной частью нашей обороны в обозримом будущем. Наши зарубежные базы служат необходимой частью наших союзов и способствуют сотрудничеству в борьбе против общих угроз. Нет большей гарантии приверженности США в области безопасности, чем присутствие американских сил... мы будем поддерживать силы в Европе — на земле, на море и в воздухе, обычные и ядерные — так долго, как они будут нужны и желательны...» Все точно так же, как и год, и десять лет назад. И вовсе не чувствовалось реакции на пламенные призывы Горбачева повернуть к неядерному и ненасильственному миру. Более того, расценивая миролюбивые призывы Москвы как признак слабости, президент заговорил с еще большей самонадеянностью: «Мы, — изрек он, — будем поддерживать гарантированный доступ в космос и, в случае необходимости, лишим этого вражеские космические 415 системы». Сказано так, как будто космос уже приватизирован Соединенными Штатами. Становилось все более ясным, что мир еще не готов к восприятию «общечеловеческих ценностей». К сожалению, Горбачев это понял слишком поздно, если вообще понял.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «НОВАЯ ПОЛИТИКА- НОВАЯ ВОЕННАЯ ДОКТРИНА» з дисципліни «Супердержави XX століття. Стратегічне протиборство»
