Вашингтон, получивший в свои руки весомый военно-стратегический козырь в виде атомной бомбы, конечно же захотел использовать его в политической игре, и в первую очередь — против Советского Союза. У Трумэна и его команды на этот счет не было никакого сомнения — еще накануне первого испытания бомбы президент, поти- 41 рая руки, говорил: «Если она взорвется, а я надеюсь, что это случится, у меня будет управа для этих парней» (7). «Парнями» Трумэн назвал членов советской делегации, которая прибывала в Потсдам на конференцию стран-победительниц в июле 1945 года. Правда, были и более взвешенные суждения. Их, как правило, высказывали политики из окружения покойного президента Рузвельта: Г. Гопкинс, Г. Уоллес, Дж. Дэвис и другие. Они были сторонниками сотрудничества с СССР, особенно в деле создания системы международной безопасности. Даже военный министр Стимсон, ранее выступавший за жесткую линию в отношениях с Советским Союзом, в меморандуме на имя президента в сентябре 1945 года решительно высказался за установление отношений взаимного доверия между США и СССР, справедливо подчеркивая при этом, что удовлетворительные отношения с Советским Союзом не только связаны с проблемами атомной бомбы, но и подчинены им. Он предложил приступить к переговорам с СССР по этим проблемам. При этом Стимсон считал, что надо вести дело к тому, чтобы в ответ на обязательство Соединенных Штатов прекратить дальнейшее совершенствование и производство атомного оружия, Советский Союз и Великобритания обязались не приступать к его производству. В предложении предусматривался также обмен научной информацией в области мирного использования атомной энергии. Результатом проявленной Стимсоном инициативы стала его отставка с поста военного министра— президент решил, что подобные высказывания явно идут вразрез с возникшей у Вашингтона «постоянной и жгучей необходимостью руководства миром», о чем Трумэн заявил в послании конгрессу в декабре 1945 года (8). Будь Соединенные Штаты расположены где-то в Европе или в Азии, то и при наличии атомной бомбы они были бы более осторожны в своих устремлениях и поступках — как-никак Советский Союз обладал в то время самыми мощными в мире сухопутными силами. Но США были за океаном, и это порождало чувство безнаказанности, а наличие атомного оружия и средств его доставки — чувство вседозволенности и возможности «наказать Советы», если их поведение будет выходить за рамки, которые в Вашингтоне считали допустимыми. Правда, от открытого проведения такой политики удерживало то, что Со- 42 ветский Союз еще так недавно был союзником и продолжал пользоваться высоким международным авторитетом. Поворот от сотрудничества к конфронтации требовал существенной обработки общественного мнения. Это и стало предметом особой заботы соответствующих ведомств, как в Вашингтоне, так и в столице Великобритании. Именно к этому времени относится внедрение в сознание западной общественности тезиса о «советской военной угрозе», ставшего на несколько десятилетий теоретическим обоснованием «холодной войны» и связанной с нею невиданной в мирное время гонки вооружений. Между тем Советы Америке вовсе не угрожали. Людям в Вашингтоне, придумавшим в тиши кабинетов «советскую военную угрозу», следовало бы принять во внимание то, что реально в СССР от его западных границ до рубежа Волги простиралось обширное разрушенное пространство, а гражданская экономика и сельское хозяйство всей остальной части страны находились на грани истощения. Говорить о «военной угрозе» со стороны государства, которое в течение четырех лет вело кровавую борьбу за выживание и более трех лет подвергалось немыслимому разрушению, в котором практически не было семьи, не потерявшей на войне отца, мать, брата, сестру, сына или дочь, мог только тот, кто не испытал ничего подобного или заведомо игнорировал любые доводы здравого смысла. Эти люди в тихих кабинетах наверняка знали, что даже если Советы и захотели бы «угрожать Америке», то не могли бы это сделать— у них не было ни атомного оружия, ни межконтинентальных средств его доставки. Не было океанского флота и военных баз вблизи американской территории, откуда можно было бы нанести удар по США. Не угрожали Советы и Европе — достаточно вспомнить, что начиная с 1945 года СССР начал демобилизацию своих вооруженных сил. В течение трех лет были демобилизованы 33 призывных возраста. Прекратили деятельность Государственный комитет обороны и Ставка Верховного Главнокомандования. Были резко сокращены военные расходы. Их удельный вес в общих расходах госбюджета снизился с 52% в 1944 году до 24% в 1946 году и до 18% в 1947 году. Полным ходом шла конверсия военной промышленности. Страна приступала к возведению крыш над головами миллионов бездомных, и к восстановлению сельского хозяйства. Так к войне не готовятся. При всей закрытос- 43 ти тогдашнего советского общества все это было на виду, и Запад, конечно, об этом знал. В одном из документов Объединенного комитета начальников штабов, учтенном за номером 1545 в октябре 1945 года, были проанализированы «намерения и возможности» Советского Союза. В качестве исходного постулата принималось намерение СССР «захватить всю Европу», включить в сферу своего влияния Турцию и Иран и двигаться дальше на восток. Однако аналитики были вынуждены оговориться, что Советскому Союзу сейчас не до этого, поскольку ему присущи такие слабости, как: «а) Военные потери в людской силе и промышленности, откат назад от уровня развитой промышленности (15 лет). б) Отсутствие технических сил (5—10 лет). в) Отсутствие стратегических ВВС (5—10 лет). г) Отсутствие ВМФ (15—20 лет). д) Плохое состояние железных дорог, военного транспорта — систем и оборудования (10 лет). е) Уязвимость нефтяных источников, жизненно важных промышленных центров для бомбардировщиков дальнего действия. ж) Отсутствие атомной бомбы (5—10 лет, возможно раньше). з) Сопротивление в оккупированных странах (в течение 5 лет). и) Численная военная слабость на Дальнем Востоке, особенно ВМС (15—20 лет)» (9). (В скобках указано количество лет, которое потребовалось бы СССР для устранения соответствующей «слабости».) Неправда ли, удивительный документ: СССР «намерен», но не может. А не означало ли это, что он вовсе и не был намерен делать то, что ему приписывалось аналитиками? Но столь очевидный вывод авторам документа делать не поручали. И они решили: пусть СССР будет одновременно и «намерен» и «не может». То, что Советский Союз «намерен» осуществить агрессию — это вывод для конгресса и общественности, а то, что «не может» — для реального планирования: пока СССР не может ответить тем же на американское давление и угрозы, надо отказаться от сотрудничества с ним и использовать момент для утверждения США в качестве мирового гегемона. В этих же целях, в том же 1945 году в ОКНШ — этом 44 военном центре США — были выработаны «Основы формирования американской военной политики» (док. 1496/2) и «Стратегическая концепция и план применения вооруженных сил США! (док. 1518). В комментариях подчеркивалось, что документ 1496/2 демонстрирует переход США от традиционной политики «пассивной обороны» к активной, с упором на превентивные действия. Документы имели глобальную направленность, но, в первую очередь, они были нацелены на Советский Союз. В соответствии с выработанной в них политикой в ноябре 1945 года в записке Объединенного разведывательного комитета Пентагона были перечислены 20 крупнейших советских городов, которые в случае начала войны должны были стать жертвами атомной бомбардировки. Список открывался столицей СССР Москвой. Затем следовали: Горький, Куйбышев, Свердловск, Новосибирск, Омск, Саратов, Казань, Ленинград, Баку, Ташкент, Челябинск, Нижний Тагил, Магнитогорск, Молотов, Тбилиси, Сталинск, Грозный, Иркутск и Ярославль. Обращает на себя внимание, что в списке отсутствуют такие крупные города, как Киев, Минск, Днепропетровск и др. Практичные пентагоновцы рекомендовали не тратить на них бомбы, так как эти города все еще находились в развалинах. За них эту «работу» сделали гитлеровцы. Рекомендации были учтены. В директиве ОКНШ № 432/Д от 14 декабря 1945 года в качестве целей были указаны все 20 рекомендованных разведкой советских городов и, кроме того, трасса Транссибирской магистрали. На карте были также указаны авиабазы, с которых действовала бы американская авиация. В этом и в других документах ОКНШ, так же как и в открытых западных публикациях, наметившееся изменение отношения США к своему недавнему восточному союзнику оправдывалось все той же «нарастающей военной угрозой» со стороны СССР. В Вашингтоне знали, что это ложь, что, наоборот, у американской стороны имеется «решающее» преимущество, поскольку «в настоящее время СССР не располагает возможностью причинить аналогичные разрушения промышленности США» (10), но тем не менее словосочетание «советская военная угроза» повторялось на все лады. Между тем о реальном положении дел в СССР знали не только военные. В секретном документе госдепартамента, подготовленном в декабре 1945 года, говорилось, что Со- 45 единенным Штатам не было «никакой необходимости беспокоиться о нынешних непосредственных намерениях Советского Союза». Опираясь на этот факт госдепартамент делал вывод, что Соединенные Штаты «имеют широкий выбор в определении политики в отношении СССР <...> от умеренной и сознательно дружественной политики до политики накапливания максимальных сил против Советского Союза» (11). Знали ли об этом Трумэн и его окружение? Не могли не знать. Следовательно, дело было не в «советской военной угрозе», а в осознанном намерении покончить с политикой сотрудничества и доверия, установившейся в годы Второй мировой войны между государствами, принадлежащими к разным социально-политическим системам, сделать крутой поворот в сторону восстановления и усиления конфронтации между ними. Именно об этом свидетельствовала речь президента США, произнесенная им 27 октября 1945 года по случаю дня американских военно-морских сил. Она дышала откровенным антисоветизмом. Откровенность президента окончательно прояснила подоплеку многих фактов недружественного поведения Вашингтона по отношению к Советскому Союзу. К ним относятся и уже упоминавшийся грубый разговор Трумэна с Молотовым 23 апреля 1945 года, и отказ от обещанной помощи СССР на послевоенное восстановление в размере 6 млрд. долларов. Теперь, когда шок, вызванный событиями в Арденнах, чуть не кончившимися трагедией для союзных войск, отошел в прошлое, государственный департамент потребовал прекратить рассмотрение вопроса о помощи до тех пор, пока советская политика «не будет полностью соответствовать нашей официальной международной экономической политике» (12). Как на все это реагировало советское правительство? Во-первых, с сожалением, во-вторых, с осуждением. В известной речи перед избирателями 6 февраля 1946 года Сталин выразил озабоченность складывающейся международной обстановкой. В своих выводах он, естественно, опирался не только на официальные заявления должностных лиц США и Великобритании, но и на поступающие по другим каналам сведения, которые стали известны широкой общественности лишь спустя десятилетия. Именно поэтому он вновь вспомнил об «агрессивной природе империализма». Те американцы, которые не были 46 причастны к повороту политики США в сторону конфронтации с СССР, верно поняли разочарование советского руководства. Не случайно бывший вице-президент США Г. Уоллес в своем дневнике 12 февраля 1946 года записал, что «речь Сталина в определенной мере отражает очевидность того, что наши военные готовы к войне с Россией, что они создают базы на всем пути от Гренландии, Исландии, северной Канады и Аляски до Окинавы... Сталин явно знает, что означают эти базы... Мы бросаем им вызов, и эта речь говорит о том, что они принимают этот вызов» (13). В Вашингтоне и Лондоне неплохо поработали над тем, чтобы развернуть общественное мнение от симпатии к СССР, которую народы США и Англии испытывали к нему как к союзнику, наиболее пострадавшему во время Второй мировой войны и внесшему наибольший вклад в победу, к «образу врага», замышляющего советизацию восточноевропейских стран, нападение на Западную Европу и Соединенные Штаты и вообще «насаждение коммунизма» во всем мире. Именно этот тезис и стал основным в выступлении бывшего английского премьера Черчилля 5 марта 1946 года в американском городе Фултоне. Он заявил, что Советский Союз хочет «безграничного распространения своей силы и своих доктрин». А так как русские больше всего восхищаются силой, то надо объединяться и вооружаться против «советской угрозы». При этом Черчилль возлагал весьма большие надежды на сохранение монополии Соединенных Штатов на атомное оружие. «Было бы преступным безумством, — воскликнул он, — отдать бомбу на волю случая в этом все еще возбужденном и необъединенном мире». Трумэн, присутствовавший в зале, горячо приветствовал слова оратора, как нельзя лучше соответствовавшие его мыслям и настроению, а главное — еще более утверждавшие его в том, что идея поворота к конфронтации с Советским Союзом разделяется и определенными кругами Европы. Выступление Черчилля в Фултоне принято считать началом «холодной войны», хотя, как это было сказано выше, корни ее уходят глубже, по крайней мере, к времени прихода в Белый дом Трумэна. Если же говорить о военной угрозе, то во второй половине 1940-х годов Советский Союз имел более веские основания опасаться военной угрозы со стороны США. Военные базы «от 47 Гренландии до Окинавы», о которых упоминал Г. Уоллес, а также поступающие сведения о разработках концепций и планов войны с применением атомных бомб, ведущихся в американском военном ведомстве, о наращивании количества бомб и средств их доставки, а также другие факты свидетельствовали о том, что опасность становилась все более реальной. В Советском Союзе складывающаяся ситуация постепенно притормаживала, а затем вообще практически остановила процесс демобилизации и разоружения, столь активно начатый после завершения Второй мировой войны и успешно осуществлявшийся в первые послевоенные годы. Бывшие союзники — США и Великобритания — добились того, чтобы СССР замедлил темпы восстановления разрушенного войной народного хозяйства, вновь переключив существенную часть средств на оборонные нужды. К этому же времени следует отнести и начало процесса преобразований в странах Восточной Европы, который на Западе назвали «советизацией». Началась «холодная война» — период противоборства и конфронтации, опасным детищем которого стала беспрецедентная гонка вооружений. Ее последствия в то время никто не мог предсказать. В России любят искать виновных. До сих пор дискутируется вопрос: кто же все-таки виноват в развязывании «холодной войны»? Весь наш предыдущий ход рассуждений вроде бы ведет к однозначному выводу: виноваты наши бывшие западные союзники. Однако нередко высказываются и другие оценки. Говорят, например, что да, Сталин действительно желал продолжения сотрудничества, особенно с Соединенными Штатами. И если бы на смену Рузвельту пришел не Трумэн, а кто-то другой, который смог бы продолжить политику Рузвельта, то, скорее всего, все так и было бы. Но пришел Трумэн, и советско-американские отношения стали охлаждаться. Сделал ли Сталин все возможное, чтобы не допустить такого охлаждения? Не использовал ли Сталин предложенную конфронтацию в интересах «закручивания гаек» внутри страны и форсирования «советизации» стран Восточной Европы? Не помог ли он тем самым разрушению сложившихся в ходе войны добрых советско-американских отношений? Допустим, что Сталин действительно решил использовать ситуацию для названных целей, что, впрочем, 48 вполне соответствовало его характеру. Но что он мог предпринять для недопущения конфронтации, если эта конфронтация была необходима Вашингтону для утверждения своего единоличного лидерства в послевоенном мире? По существу, Советскому Союзу предлагалось сдать позиции и отказаться от заслуженного влияния в соответствующей части мира. В предшествующей истории никто не делал таких уступок добровольно. К тому же в условиях идеологического противостояния и монопольного обладания Соединенными Штатами атомным оружием, США, скорее всего, не удовлетворились бы этим и потребовали переустройства Советского Союза по американскому идеологическому и экономическому образцу. Для советского руководства это было абсолютно неприемлемо. Некоторые аналитики высказывают тезис, что, возможно, все произошло из-за излишней закрытости советского общества, из-за того пресловутого «железного занавеса», о котором говорил Черчилль в Фултоне (а еще раньше — Геббельс в Берлине). Недостаток информации позволял-де западным столицам гадать и предполагать худшее и в отношении намерений советского руководства, и в отношении состояния советских вооруженных сил. Вряд ли этот тезис имел право на существование в марте 1946 года, когда Черчилль произнес свою речь в Фултоне. Прошло всего несколько месяцев с момента встречи «Большой тройки» в Потсдаме, где они могли получить информацию из первых рук. За эти месяцы ничего существенного с советскими вооруженными силами произойти не могло, разве что их численность стала интенсивно сокращаться в результате начатой массовой демобилизации. Официальное вступление США на тропу «холодной войны» с СССР состоялось в 1947 году. 12 марта Трумэн в конгрессе изложил основы политики «мира по-американски», вошедшей в историю под названием «доктрины Трумэна». Глава Белого дома провозгласил, что «политикой Соединенных Штатов должна быть поддержка свободных народов, сопротивляющихся попыткам подчинения вооруженным меньшинствам или внешнему давлению», сопротивление «советскому экспансионизму» повсюду в мире (14). В качестве первого шага в этом направлении Трумэн призвал конгресс в интересах «национальной безопасности США» в срочном порядке оказать помощь Гре- 49 ции и Турции, над которыми якобы нависла «коммунистическая опасность». Всем стало ясно, что речь идет о выбранном направлении главного удара на формирующихся фронтах «холодной войны». Как следует из событий, описанных в первой главе, с приходом в Белый дом Трумэна поворот Вашингтона от политики сотрудничества с Советским Союзом к конфронтации был предрешен. Разработка основ новой политики началась еще до речи Черчилля в Фултоне. Определенное ускорение процессу дала так называемая «длинная телеграмма» упомянутого в первой главе поверенного в делах США в Москве Дж. Кеннана, направленная им в Вашингтон 22 февраля 1946 года. Многие считают эту телеграмму первым известным документом «холодной войны». СССР в ней представлялся «неумолимой враждебной силой». Прямо не говоря об агрессивности СССР, Кеннан фантазировал о возможности захвата им ряда населенных пунктов в Иране и Турции, либо даже порта в Персидском заливе. Призывал к «сдерживанию» Советского Союза, рекомендовал «в гигантской мере увеличить нагрузки, при которых должна действовать советская система», что в конечном счете должно было, по его мнению, «привести либо к уничтожению, либо к постепенной эрозии Советской власти» (15). Вашингтон был доволен. Он получил прямо из Москвы моральное оправдание уже начавшимся нападкам на своего недавнего союзника. Впоследствии Кеннан оправдывался, что вводя в обиход термин «сдерживание» («deterrence»)1, он вовсе не имел в виду военное сдерживание путем наращивания американской военной мощи. Он писал, что тогда просто 1 Следует заметить, что употребленное в телеграмме Кеннана английское слово «deterrence» переводится на русский язык как «сдерживание» и как «устрашение». Из пояснений Кеннана можно сделать вывод, что, скорее всего, он придерживался понимания «сдерживание». Однако стоило слову «deterrence» попасть в военно-силовую сферу, как оно сразу же стало «устрашение». Это более точно выражало намерения США относительно Советского Союза. Сдерживанием США от военного нападения пришлось заниматься как раз Советскому Союзу. И, как будет показано дальше, не безуспешно. Во всяком случае, когда годы спустя СССР добился с США военно-стратегического равновесия и уже «устрашать» его не стало безопасно, американцы вернулись к кеннанскому пониманию слова «deterrence». И тогда в разговорах с русскими американцы обязательно предупреждали переводчиков, чтобы они это слово переводили как «сдерживание» а не как «устрашение». Впрочем и после этого, употребляя слово «сдерживание», стороны исходили из разного его понимания. Но об этом позже. 50 хотел сказать следующее: «Не идите ни на какие дополнительные ненужные уступки этим людям. Ясно покажите им, что им не позволят установить господствующее влияние в Западной Европе и в Японии». «В тот момент, — продолжал он, — я никак не мог вообразить, чтобы Советский Союз представлял военную угрозу для нашей страны. Россия в то время была полностью истощена усилиями и жертвами недавней войны. Было убито около 25 млн ее граждан. Разрушения сами по себе были ужасающими. На значительной части европейской территории России разрушения были настолько страшными, что поверить в это можно было только увидев это воочию. Одно только восстановление, очевидно, должно было занять несколько лет... Мобилизовать вновь советские вооруженные силы в то время для новых военных усилий, и особенно агрессивных, было бы немыслимо. Тогда у России практически не было военно-морских сил, по существу, вообще не было стратегической авиации...» (Из статьи Кеннана в весеннем номере за 1987 г. журнала «Форин Афферс») (16). Вот ведь как получается: Кеннан «не мог вообразить», но тем не менее представил Вашингтону так необходимые ему псевдоаргументы против союзника, все еще не оправившегося от миллионных потерь и ужасающих разрушений. В Москве правильно поняли Кеннана. В 1952 году, пробыв в должности посла США в СССР чуть больше полугода, он был отозван с этого поста по требованию советского правительства. Было бы неплохо, если бы все сказанное в 1987 году Кеннан включил в свою «длинную телеграмму» в 1946 году. Впрочем, вряд ли это что-либо изменило в политике Вашингтона — там знали все это и без Кеннана. Курс на мировое господство был взят еще до телеграммы, и он не мог проводиться без конфронтации с Советским Союзом. Телеграмма Кеннана не только способствовала созданию у Трумэна настроя единения с взглядами Черчилля, высказанными в Фултоне, но и стала основным материалом при подготовке секретного официального документа «Американская политика в отношении СССР», утвержденного президентом в сентябре 1946 года. В этом ныне рассекреченном документе с предельной откровенностью говорилось: «США должны быть готовы вести атомную и 51 бактериологическую войну против Советского Союза. Высокомеханизированную армию, перебрасываемую морем или по воздуху, способную захватывать и удерживать ключевые стратегические районы, должны поддерживать мощные морские и воздушные силы. Война против СССР будет «тотальной» в куда более страшном смысле, чем любая прежняя война, и поэтому должна вестись постоянная разработка как наступательных, так и оборонительных видов вооружений» (17). «Доктрина Трумэна» лишь озвучивала уже принятое направление американской политики в отношении Советского Союза. Обратите внимание, уважаемый читатель, на дату документа — сентябрь 1946 года. Всего год назад закончилась война, в ходе которой русские и американцы были союзниками. Наше поколение в сентябре 1946 года все еще продолжало считать американцев своими братьями по оружию. Итак, что же хотели «сдержать» Соединенные Штаты, не останавливаясь перед применением атомного и бактериологического оружия? Военной угрозы со стороны СССР не исходило. Об экономической экспансии в условиях «ужасающих разрушений» не могло быть и речи. Кеннан признавал все это. Следовательно, предполагалось с помощью атомного и бактериологического оружия сдерживать идеи? Но это же чудовищно! Именно поэтому вопреки фактам и здравому смыслу прибегали ко лжи — говорили о «советской военной угрозе». И это было столь же чудовищно. Доктрина Трумэна вела к дальнейшей активизации действий на фронтах «холодной войны». Одновременно она стала оправданием предпринятых Вашингтоном мер по усилению военно-стратегического превосходства США. Постулат о необходимости «сдерживания советской военной угрозы» стал стержнем, на который впоследствии нанизывались все американские военные планы, военно-стратегические концепции и реальные шаги в области наращивания и совершенствования всех видов вооружений. Он также учитывался при выработке концепций и позиций для будущих переговоров с Советским Союзом по ограничению и сокращению стратегических и других видов вооружений, а также при подготовке и ведении многосторонних переговоров по военно-политическим проблемам. 52 Логическим следствием реализации доктрины Трумэна стал выход на политическую арену военно-промышленного комплекса. Высшие военные структуры США вплотную приступили к составлению детальных планов возможных военных действий, а промышленные корпорации — к обеспечению этих планов оружием. Военные составляли списки объектов для ядерных ударов, не смущаясь их последствиями для мирного населения. Видный американский деятель Ф. Икле впоследствии писал: «Учитывая, что мы в то время по-прежнему занимались планированием ведения, а не предотвращения войны, массовые убийства гражданских лиц рассматривались как „дополнительная премия", полезный побочный продукт бомбардировок, с помощью которых мы рассчитывали выиграть третью мировую войну. Наш „нокаутирующий удар" должен был парализовать Красную Армию не только тем, что были бы уничтожены железнодорожные станции, заводы и партийные штаб-квартиры, но и истреблением городского населения, сокрушая, вероятно, таким образом „мораль России"» (18). Если принять во внимание такой образ мыслей послевоенного руководства США (а также имея в виду, что это руководство в 1945 году уже решилось смести с лица Земли два японских города вместе с их жителями), то уже не вызывают удивления многочисленные в те годы американские планы нападения на Советский Союз, и другие страны с неугодными Вашингтону режимами
Ви переглядаєте статтю (реферат): «ОТ СОТРУДНИЧЕСТВА К «ХОЛОДНОЙ ВОЙНЕ»» з дисципліни «Супердержави XX століття. Стратегічне протиборство»
