Антицерковные движения Средневековья, Возрождение, Реформация, последующая секуляризация сознания, становящаяся массовой с эпохи Просвещения, оставляют человека Нового времени "наедине с собой". Внешние авторитеты (церкви, монархии, сословной чести) предстают перед судом разума и дискредитируются им. Свобода индивидуальной мысли становится для стряхивающих традиции и предрассудки интеллектуалов "пиршеством духовным", формируя и обосновывая ценности североатлантического либерализма. Однако внутренняя потребность в таком вольтеровском полете духа ощущалась лишь крайне малочисленной группой западных интеллектуалов. Следующие же за их ходом мысли представители образованной и полуобразованной части общества уже обращали их выводы в практическое русло, в конце концов в якобинскую диктатуру гильотины. При этом абсолютное большинство людей всегда ощущало и продолжает ощущать психологическую потребность в самоидентификации с чем-то якобы высшим, более важным и ценным, чем их собственное "Я". И когда отпали (или поблекли) прежние формы самоидентификации (конфессиональная, монархическая — в качестве верности правящей династии, сословная), при том что сама идея внутреннего, духовного, сопричастного Богу начала (основы) человека, не очень-то пропагандировавшаяся и ранее официальной церковью, была поставлена под сомнение (или даже просто осмеяна) сперва философами Просвещения, а затем позитивистами и материалистами, — у масс, во-первых, появилась потребность в новых формах самоидентификации и, во-вторых, утратилось ощущение трансцендентного, божественного измерения бытия. И в этих-то условиях, в похмелье разочарования, последовавшего за Великой французской революцией, начинают выдвигаться на первый план такие формы "одномерной" самоидентификации, как социально-классовая и этнона-циональная. При этом утрачивается вселенская масштабность понимания места личности в структуре бытия, еще актуальная для Ф. Вольтера и Г.В. Гегеля, но уже неощущаемая в О. Конта и К. Маркса, тем более у социал-дарвинистов типа Л. Гумпловича или большевиков вроде В. Ленина. Но утратившие живое религиозное чувство звезды эпохи Просвещения и немецкой классической философии уже рассматривали человека преимущественно одномерно — в одной, рациональной, плоскости. Разум был провозглашен высшей ценностью, критерием истины, норм общественного устройства и принципов переустрой-Катаклизмы XX века___________________________________________________623 ства мира. Жертвы Великой французской революции и наполеоновских войн показали цену такой установки. Идея сознательного преобразования мира по "законам разума" не только обернулась в последнем десятилетии XVIII в. страшным кровопролитием но и способствовала формированию у республиканских, затем — наполеоновских солдат ощущения своего национального превосходства над представителями других народов. Теоретические основания этого невольно заложил Ж.-А. Кон-дорсе, считавший, что прогресс человечества в каждое время возглавляется неким ведущим народом, в частности греками в Древности и французами в Новое время. Несколько позднее о том же, но уже имея в виду, разумеется, немцев, говорили И.Г. Фихте и Г.В. Гегель. Вызов со стороны Наполеоновской империи порождал подъем национальных чувств (осмысливавшихся в контексте культуры формировавшегося романтизма) у немцев, русских, итальянцев, испанцев и пр. Национальное, как это подчеркивает В.Л. Скуратовский, после того как конфессиональное, династическое и сословное оказались в значительной степени дискредитированным, стало все более выдвигаться на первый план. С другой стороны, внедрение лозунгов свободы, равенства и братства происходило на фоне неприкрытого обогащения одних за счет других, при том что имущественное неравенство после отмены сословных привилегий утратило какое-либо идейное оправдание. Формальное гражданское равенство перечеркивалось фактическим экономическим неравенством, оборачивавшимся неравенством социальным, политическим и пр. В обществе обнажились классовая структура и классовые противоречия. Неимущие ощутили себя обманутыми, тем более что в среде западных интеллектуалов вскоре нашлись проповедники социализма и коммунизма. Начиная с Г. Бабефа идея равенства осмысливается в таких кругах в плане равенства социально-экономического, на основе ликвидаци частной собственности (о чем в свое время писал уже Платон и что на практике осуществляли еще эссеи в Палестине на рубеже эр). Наиболее последовательно такое его понимание получило разработку у К. Маркса. Таким образом, ко времени проведения Венского конгресса 1815 г. в Европе в эмбриональном виде уже сформировались две тоталитарные по своим потенциям, но долгое время казавшиеся освобождающими идеологемы массовых движений следующих десятилетий: националистическая (в своем пределе — фашистская) и социалистическая (как ее крайняя форма — коммунистическая), в равной мере противостоящие духу либерализма, но находящиеся между собой в самых различных отношениях — от симбиоза до противоборства. Социально-психологические их основания достаточно подобны. Определенная совокупность людей, имеющих некоторые сходные черты, отличающие их от других и конституирующие в их глазах их идентичность, ощущают себя обездоленными, несчастными и угнетенными по вине некоей иной общественной группы. Если основой самоидентичности избирается национальный момент, то и угнетателей (шире — обидчиков) видят в представителях другого народа. Если же идентичность понимается преимущественно в социальном, классовом плане, то и "силы зла" персонифицируются в виде господствующего класса. Обе идеологемы предполагают "образ врага" и пафос "борьбы за справедливость". В контексте социалистической (особенно коммунистической) парадигмы главной шкалой определения качества людей является их классовая принад-624__________Западная цивилизация, макрохристианский мир и глобализирующееся человечество лежность. Правда на стороне бедных, не имеющих собственности и испытывающих эксплуатацию. Они должны объединиться, сбросить иго богачей, которым принадлежат средства производства, обобществить собственность и утвердить на этом справедливость и счастье. В контексте националистической парадигмы главное, что характеризует и отличает людей, — их этнокультурно-языковая принадлежность. Как само собою разумеющееся принимается положение о том, что последняя определяет не только сущность каждого отдельного индивида, но и задает базовые параметры сплочения и противостояния людей, причастных или не причастных к данной этнической общности. Если данная этническая группа является доминирующей в пределах некоего полиэтнического государственного образования, у ее представителей развивается комплекс превосходства по отношению к другим народам, что порождает шовинизм. Шовинизм является родимым пятном всех империй, существовавших в мире, — от Персидской, Ханьской и Римской до Британской, Германской или Российскрй. Если же народ занимает подчиненное положение, тем более если его представители ущемлены в правах именно в связи с их этнической принадлежностью, у его представителей развивается комплекс неполноценности, компенсирующийся ростом ненависти к господствующему этносу и фантазиями относительно собственного былого и будущего величия. Доминирующий народ (в целом, как таковой) объявляется виновником всех бед и страданий. На этой основе и формируется собственно националистическая идеология. Социализм и национализм, предельными формами которых стали коммунизм и фашизм, как ведущие массовые идеологии первой половины XX в. сознательно стремились к построению общества такого типа, которое получило название тоталитарного. Классическими образцами такого общества являются советский и китайский коммунизм и немецкий национал-социализм. В условиях тоталитарного общества, возглавляемого построенной по военизированному образцу партией "нового типа" во главе с вождем-фюрером, человек полагался средством для достижения неких высших целей на благо якобы более высоких, чем он сам, ценностей — передового класса и высшей нации (расы), при том что последние провозглашались "солью земли", некими авангардными отрядами человечества, тогда как их антиподы, "реакционные" классы или "низшие" народы (расы), подлежали ликвидации. Экономической стороной тоталитаризма является, как известно, государственная собственность (как при коммунистических режимах) или жесточайший государственный контроль (как при фашистских) на все основные средства производства. Власть опять соединяется с собственностью, как то изначально было в древнейших деспотических цивилизациях Шумера, Египта или Перу. Человек оказывается материально (как и во всех других отношениях) полностью зависимым от государства, не имея других средств к существованию кроме тех, которое оно ему предоставляет. Следовательно, он является совершенно бесправным в общественно-политическом и социально-юридическом отношении. Полнота человека как общественного существа расщепляется: массы оказываются бесправным объектом эксплуатации, управляемым и контролируемым партийно-государственным аппаратом, а господствующие верхи, сосредоточивая в своих руках всю полноту власти и собственности (неразделенной власти-Катаклизмы XX века 625 собственности по Л.С. Васильеву), обладают утвержденным ими же правом на насилие над покорной им массой. При этом во всех слоях общества наблюдается тотальная объективация, отчуждение индивида, растворение человека в массе через подведение его под безличные общие стандарты. Психологической стороной тоталитаризма, как о том уже писалось, является массовое сознание "равенства" всех как "братьев" и "сестер" по отношению к вождю-фюреру как "Отцу", при либидозной привязанности всех к нему и выработке на этом основании чувства идентичности каждого с другими членами общества. Обратной стороной последнего выступает ненависть и агрессивность по отношению ко всем "чужим", "не нашим", в происках которых усматриваются первопричины постигающих общество трудностей, бед и неудач. Человек оказывается идеологически запрограммированным лозунгами и штампами, манипулируемым при их посредстве носителями тотальной власти. Полнота его как психологического субъекта расщепляется: как элемент массы он оказывается лишенным возможности свободного выбора, а следовательно, и моральной ответственности, тогда как внешние по отношению к его разуму силы в соответствии с собственными потребностями возбуждают его эмоционально-волевую (бессознательную) природу, используя ее энергию в собственных целях. Персональные сознание и чувство ответственности, нравственное начало отчуждаются от человека точно так же, как и средства производства (собственность) или политические права. Однако тоталитаризм самоуничтожает себя и экономически, и психологически. И это относится не только к нацизму, самоубийственно запрограммировавшему себя на военную экспансию, но и к коммунизму, на заре своего существования не менее агрессивному, но смирившемуся, казалось бы, в эпоху "разрядки" с правом господствовать не на всей планете. Его идеология основана на том, что лидеры ("ум, честь и совесть нашей эпохи") во главе с сакрализован-ным вождем (Сталиным, Мао), побеждая бесчисленных врагов и раскрывая их новые преступные замыслы, ведут массы к некоторой конечной, материально выразимой цели, условно говоря — к земному раю. Но второе и тем более третье и четвертое поколение "ведомых", не будучи удовлетворенным бесконечным, весьма утомительным путем, утрачивает веру в мудрость вождей и правильность избранного пути. Тем более этому способствует образ жизни лицемерных верхов и просачивающаяся информация о действительном уровне жизни в развитых (со слаборазвитыми себя еще не сравнивали — это наша теперешняя участь) государствах, за пределами ограждений "соцлагеря". В такой ситуации дряхлеющая тоталитарная государственно-идеологическая машина (вожди и организаторы которой все более сами пропитывались сугубо корыстными умонастроениями, утрачивая интерес к обеспечивающей лигитимность их господства идеологии) уже не была способна аккумулировать, трансформировать и направлять в нужное ей русло энергию вытесненных неудовлетворенных влечений отдельных индивидов и социальных групп, хотя пропагандистский аппарат все еще в значительной степени сохранял влияние на общественное сознание. Однако в целом накапливавшаяся в психике огромного большинства людей неудовлетворенность находила себе уже иные, незаидеологизированные выходы — от бытового пьянства до организованной преступности. Более того, психологическая невозможность мириться и далее с беспросветным убожеством626__________Западная цивилизация, макрохристианский мир и глобализирующееся человечество все ухудшавшейся жизни определяла стремление некоторых к активным публичным проявлениям протеста, предполагавшим идейное обоснование — альтернативную существующей доктрину. Но такая доктрина должна была быть понятной сформированным при засилии старой идеологии массам. А потому она не может по своему интеллектуальному, этическому или эстетическому уровню принципиально отличаться от прежней, с такой яростью теперь (с "перестроечных" лет) отвергаемой столь превозносившими ее ранее отечественными средствами массовой информации. Отсюда как альтернатива коммунизма поднимается национализм, пытающийся локализировать отрицательные эмоции масс на другом народе, из которого создается образ врага. И в стране начинаются погромы (Сумгаит, Фергана и пр.), за которыми следуют уже настоящие межнациональные войны (Нагорный Карабах, Южная Осетия, Приднестровье, Северная Осетия и Ингушетия, Абхазия и, наконец, Чечня). Однако выход заторможенной агрессивности в виде вспышек массового психоза, ненависти и насилия неизменно, по открытому 3. Фрейдом закону амбивалентности чувств, у многих обычно сменяется угрызениями совести, глубоким переживанием своей вины, а также — иррациональным страхом. Социализация человека, основы которой закладываются в семье, сопряжена с внедрением в его психику системы запретов и оценочных нормативов, порождающих негативные ответные реакции, вытесняемые и сублимируемые в виде страха. Это протекает на фоне осознания ребенком прав отца на внимание со стороны матери. Следствием является, во-первых, формирование в детской душе репрессивной структуры, названной основоположником психоанализа "Сверх-Я", замещающей отца и призванного следить за соблюдением социальных норм поведения, а следовательно, и вызывающей страх перед высшим, надличным авторитетом, и, во-вторых, боязнь потерять любовь того, кто заботится и оберегает, — матери. Обратной стороной такого развития можем считать как тягу к одобрению, поддержке со стороны "Сверх-Я", сопрягающегося с отцом или его последующими социокультурными заместителями (до Бога включительно), так и стремление завоевать любовь других. Сказанное выводит нас на новый тематический пласт, который можно было бы определить как проблему страха в связи с историческими формами объективации "Сверх-Я". Речь идет о социально-религиозном страхе, сопряженном с тягой, влечением и, в то же время, мучимой сомнениями верой в любовь и заботу со стороны того, кто, выполняя функции отца, оказывается объектом локализации страха — будь-то, в традиционных обществах, Бог или, как часто в истории XX в., харизматический лидер, вождь-фюрер, поставивший себя в роли земного бога, безгрешного, всеведущего и всемогущего. Страх перед неизвестным и неопределенным, т. е. собственно невротический страх, как его определяет психоанализ, преследовал человечество на протяжении всей его истории. Проблема исторических форм невротическою страха может стать одной из интереснейших тем социокультурного исследования. Не имея возможности остановиться на ней специально, отмечу лишь два основных образа общественной персонификации "Сверх-Я", вызывающие глубинный страх и священный трепет людей: Бога (особенно в монотеистических религиях) и харизматического лидера-вождя. Их образы в индивидуальном сознании, строго говоря, друг друга не исключают, однако в принципе конкурируют между собой.Катаклизмы XX века_____________________________________________________627 При господстве религиозного мировоззрения Бог, понятно, имеет более широкую среду почитателей (в Него, в конечном счете, верят и земные властители). Однако в условиях начавшейся в эпоху Просвещения массовой секуляризации, тем более — при диктатуре атеистических режимов, образ вождя-фюрера становится (или по крайней мере пытается стать) живым и единственным воплощением коллективного "Сверх-Я" — "отцом нации" или "отцом народов", а то и "вождем всего прогрессивного человечества". Важно подчеркнуть, что, как показывает исторический опыт, такого рода страх-любовь (к Богу или вождю-фюреру) тем сильнее, чем жестче запретительные нормы эротического поведения в соответствующем обществе. Скажем, для раскованных в сексуальном отношении Античности или тем более традиционной Индии, практически не знавших столь актуализировавшейся в Европе и России (кроме 3. Фрейда можно вспомнить и В. Розанова или Д. Мережковского) "проблемы пола", такого рода чувства к персонализированному "Сверх-Я" не были характерными. На материалах XX в. явственно просматривается связь между существованием в условиях тоталитаризма и массовым распространением невротического страха, накатывающейся приступами ненависти к демонизируемым "врагам" (объектам локализации такой же невротической ненависти) и страстного восторга, любви к вождю — "Отцу", обратной стороной которого выступает такой же бессознательный страх перед ним. При этом тоталитаризм XX в., т. е. тоталитаризм как таковой в его коммунистической и фашистской разновидностях, выступает неизменно сопряженным с атеизмом и табуацией сексуальной свободы. Бога-Отца, коллективное "Сверх-Я" предшествующей эпохи, замещает Отец-вождь, на которого переносятся сопряженные между собой страх и любовь, тогда как адресованные ему же (по закону амбивалентности чувств), но вытесненные агрессивные эмоции выплескиваются в виде ненависти к его врагам — "врагам народа". Сам же накал этих чувств и их сила прямо зависят от объема вытесненной энергии, т. е., в конечном счете, от степени нереализованное™ естественных человеческих влечений и стремлений, прежде всего либидозных (рассмотренных 3. Фрейдом особенно внимательно), но также и всех прочих, в том числе и связанных с удовлетворением как элементарных материальных, так и высших духовных потребностей. Этим объясняется связь социально-политической атмосферы, порождающей тоталитаризм, с бедствиями и лишениями широких масс — в России, Германии или Китае XX в. С 1914 г. страх шаг за шагом, год за годом, регион за регионом охватывал и заполнял мир, достигнув кульминации (в планетарном масштабе) в годы Второй мировой войны. Периодически он поражал даже благополучные Соединенные Штаты, продуцируя не только естественную и необходимую реакцию, направленную на самосохранение — вступление в обе мировые войны на стороне противников Германии из опасения перед установлением ее господства в Европе, но и "охоту на ведьм" времен маккартизме, обусловленную уже невротическим страхом эпохи "Холодной войны". Страх порождал и порождает подозрительность, могущую приводить к жестокости и насилию, гекатомбам двух мировых войн, революций и гражданских войн, в конечном счете — к массовым репрессиям, геноцидам и голодоморам, под знаком которых и прошел XX век.628__________Западная цивилизация, макрохристианский мир и глобализирующееся человечество Что-то, если и не вполне похожее, то по крайней мере сопоставимое с экзистенциальным опытом нашего столетия, человечество испытывало в эпоху ран- і них цивилизаций — в Месопотамии или доколумбовой Америке, когда победи- * тели в войне, опасаясь последующего сопротивления побежденных (поскольку действенных методов контроля над ними еще не существовало), поголовно истребляли попавших в плен мужчин, инкорпорируя в свой состав в качестве неполноправных лиц женщин и детей (в Бабином Яру или Освенциме уничтожались и женщины с детьми — сравнение опять не в пользу XX в.). Поэтому трудно не согласиться с одним из патриархов советского востоковедения И.М. Дьяконовым, когда он проводит параллели между психологическим состоянием общества ранней Древности и лишь недавно пережитыми нами десятилетиями. Он пишет, что люди его поколения, как древние люди, жили рядом со смертью, более ожидая умереть, чем выжить. Эту параллель можно дополнить и сопоставлением трагического мировидения ранней Древности и XX в., обусловленного (естественно — в качественно различных формах) ощущением распада прежних органических связей, чувством покинутости, заброшенности в мир, беззащитности человека. Согласно наблюдениям В.Н. Топорова, человек периода ранней Древности утрачивает связь с космологией, с прежней гармонией макрокосма, с вселенским ритмом, но еще не находит достаточной опоры в истории, не оброс историческими связями, не укоренился на исторической почве. Отсюда чувство неприкаянности, одиночества, безнадежности, породивших эсхатологические видения Ипусе-ра и Неферти в Древнем Египте, а позднее, добавлю, и ветхозаветных пророков Подобным образом человечество XX в. (а в Западной Европе этот процесс, предвосхищенный уже постренессансным, гамлетовским "распалась связь времен", начался с эпохи Великой французской революции) ощутило распад естественных, органических социальных связей, основанных на патернализме и традиционалистском авторитаризме, жестко освященных издревле сложившейся системой ценностей. В только что минувшем столетии это чувство неприкаянности и потерянности для массового человека было порождено утратой веры в Бога как гаранта высших ценностей и конечной справедливости. В XIX в. об этом предупреждал Ф.М. Достоевский и пророчествовал Ф. Ницше (его знаменитая фраза, повторяющаяся во многих местах "Так говорил Заратустра": "Бог умер"). До какого-то предела такие чувства в условиях тоталитаризма компенсировались инфантильным доверием к власть имущим — в особенности к вождю-фюреру (что не мешало в практической жизни за спиной властей нарушать все установленные ими запреты). Но вот весь привычный строй в социалистических странах зашатался, треснул и посыпался... И общество вновь охватил страх — перед неопределенностью будущего, перед неизвестностью. Государство патерналистского типа — социалистическое — расписалось в полнейшей неспособности справиться с порожденными им же самим проблемами. И люди, в нем выросшие и им воспитанные, в своем абсолютном большинстве вдруг осознали себя "беззащитными", т.е. не имеющими защитника, "доброго пастыря" — даже в лице какого-нибудь очередного Брежнева, не говоря уже о Боге, которого лишились давно. Добавим сюда колоссальный объем энергии вытесненных, нереализованных, неудовлетворенных элементарных человеческих желаний, равно как и объективное, неизменное год от года ухудшение качества жизни (обнищание масс, ростКатаклизмы XX века 629 преступности, возрастающая безработица, страх перед возможностью кровавых конфликтов — по типу чеченского или карабахского, потери работы и пр.). Так что охвативший постсоветское пространство страх становится вполне понятным. Как пишут известные киевские социологи Е.И. Головаха и Н.В. Панина, оказавшись в ценностно-нормативном вакууме, посткоммунистическое общество ощутило себя "безумным", не ведающим границ нормативного поведения. Эта ненормативность, всеобщая аномия сама по себе является формой социальной патологии, общей для всех радикально преобразующихся систем. В этом смысле ее предлагают называть "социопатией", понимая под ней такую форму социальной патологии, которая в условиях "безнормности" сама задает "патологическую" (с точки зрения стабильного общества) норму поведения. Если психопатология является болезненным нарушением механизмов адаптации индивида к социальным нормам и требованиям, то социопатии возникают в тех социальных условиях, когда разрушается сам объект адаптации — социальные нормы и требования, и люди утрачивают привычные ориентиры сознания и поведения. Таким образом, пока массовая идеология не дискредитирует себя в глазах ее рядовых адептов, пока люди сохраняют веру в то, что через ненависть и насилие по отношению к "чужим", в борьбе с ними, можно достичь счастья для самих себя и "своих", масса во главе с ее вождем-фюрером, облекаясь в форму тоталитарного режима, "живет и побеждает", уничтожая в тенденции всех, кто отличен от нее. Ибо, как пелось: "Кто не с нами, тот против нас", а на уровне высокой политики разъяснялось: "Если враг не сдается, его уничтожают". Но, с другой стороны, когда экономические, репрессивно-политические и психологические основания тоталитарного общества подтачиваются и оно начинает разваливаться, сплоченная ранее масса быстро атомизируется, и ее члены уже не имеют никаких общих целей, осознавая лишь собственные — мелкие и узко эгоистические. Начинается гоббсовская "война всех против всех", а люди никому (на общественном уровне) не доверяют, имея, как правило, для того все основания. Единственно, что может противостоять озлобленной и разочарованной, в тенденции — всегда тоталитарной массе, — это личность: сознательная, причастная к ценностно-духовному общечеловеческому достоянию и ощущающая внутреннюю ответственность за свои поступки, а потому — нравственная. И дело не в том, что она может остановить ведомые фюрерами или беснующиеся на стадионах при выступлениях "рок-звезд" толпы, хотя и здесь от каждого конкретного человека может многое зависеть (Гаутаме Будде, как известно, удалось предотвратить одно сражение, когда войска уже выстроились друг против друга в боевом порядке).
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Массовые идеологии и тоталитаризм» з дисципліни «Історія світової цивілізації»
