Влияние Люсьена Леви-Брюля как ученого было велико. Его книги читали философы, психологи, антропологи и историки. Он успел приобрести репутацию философа благодаря обстоятельным трудам о Якоби и Конте, прежде чем, подобно другому своему современнику и тоже философу, Дюркгейму, обратился к изучению первобытного человека. Именно как философ он и вступил в область социальной антропологии, интересуясь главным образом вопросами формальной логики. Публикация «Морали и науки о нравах» (Levy-Bruhl [далее — L.B.] 1903) ознаменовала переключение его интересов на изучение первобытного мышления, которое оставалось исключительным объектом его исследований до конца жизни. В 1912 г. вышла книга Леви-Брюля «Мыслительные функции в низших обществах», а в 1922 г. — «Первобытное мышление» (L.B. 1912; 1922). Обе книги были вскоре переведены на английский язык (L.B. 1926; 1923). Это его наиболее известные труды. Долгое время они служили объектом критики, причем известная доля этой критики происходила из непонимания того, о чем он говорил. В трудах, вышедших позже, Леви-Брюль развил и уточнил свои положения, задействовав новые сведения о представлениях первобытных людей, а также разнообразные данные, которые были недоступны ему во время работы над первыми книгами. Труды эти появились в следующем порядке: «Душа первобытного человека» (L.B. 1927; перевод на английский — L.B. 1928); «Сверхъестественное в первобытном мышлении» (L.B. 1931; перевод на английский — L.B. 1936); «Первобытная мифология» (О. 1935) и «Мистический опыт и символы у первобытных народов» (LB. 1938). Идеи, изложенные в этих трудах, Леви-Брюль обобщил в лекциях под общим названием «Первобытное мышление», прочитанных на Спенсеровских чтениях в Оксфорде в 1931 г. Его последние размышления на эту тему были опубликованы посмертно по материалам его записных книжек (L.B. 1949). Во Франции и в Германии взгляды Леви-Брюля подверглись тщательному изучению и обстоятельной критике, и трудно понять, почему британские антропологи отнеслись к ним с таким предубеждением и невниманием. Возможно, их реакция объяснялась в какой-то мере набором терминов, которыми Леви-Брюль оперировал: «прало-гическое» (prelvgique), «коллективные представления» (representations collectives), «мистическое» (mystique), «сопричастия» (participations) и т.д. Нет сомнения, что в какой-то мере она объяснялась и той некритической манерой, в которой Леви-Брюль излагал свой материал (часто недоброкачественный). Однако ответственность нужно возложить и на самих критиков, которые не приложили достаточных усилий, чтобы добраться до сути идей, лежавших за громоздкой терминологией, и слишком часто довольствовались выискиванием пробелов в деталях его аргументации вместо того, чтобы тщательно разобраться в его основных тезисах. Нередко они попросту повторяли его идеи, полагая, что они их опровергают. Несмотря на то что фундаментальные понятия, которые использовал Леви-Брюль, были социологическими, он всегда отказывался отождествлять себя с группой «дюркгеймианцев», поэтому говорить о нем как о «сотруднике Дюркгейма», как это делает Ч.Уэбб, можно только формально (Webb 1938, 13—41). Его всегда более занимала философская сторона дела — соответственно, он интересовался скорее системами мышления, чем социальными институтами. Он полагал, что изучение социальной жизни с полным основанием может быть начато с анализа как способов мышления, так и типов поведения. Пожалуй, уместно заметить, что Леви-Брюль подходил к изучению своего материала преимущественно как логик, ибо вопросы логики имеют решающее значение в его книгах — как, впрочем, это и должно быть при изучении систем мышления. Теория первобытного мышления была изложена Леви-Брюлем в общих чертах рке в двух его первых книгах («Мыслительные функции в низших обществах» и «Первобытное мышление») — дальнейшие работы, по сути, были дополнением к уже сказанному ранее. Впрочем, в них Леви-Брюль постепенно видоизменял свои первоначальные положения в свете последних полевых данных, ибо он был человеком честным. Если судить по записным книжкам, в конце жизни он был близок к тому, чтобы пересмотреть свои научные позиции — кто знает, может быть, он их и действительно пересмотрел бы. Как бы то ни было, нам следует рассмотреть его взгляды в том виде, в каком они были изложены в его первых книгах, поскольку именно они определили его специфический теоретический вклад в антропологию. 150 История антропологической мысли Глава 12. Леви-Брюль 151
Так же как и Дюркгейм, Леви-Брюль осркдал представителей английской школы за то, что они пытались объяснять социальные факты процессами индивидуального мышления, характерными для их собственной эпохи, — процессами, являвшимися продуктом совершенно не тех условий, в которых формировалось первобытное сознание. Эти ученые, по мнению Леви-Брюля, пускались в рассркдения по поводу того, как бы они сами дошли до тех или иных верований и обрядов, а потом делали вывод, что первобытные народы, должно быть, пришли к ним тем же самым способом. Леви-Брюль полагал, что пытаться объяснять понятия первобытных народов терминами индивидуальной психологии бесполезно. Мыслительные процессы индивида порождаются коллективными представлениями его общества, они обязательны для человека и проявляются в функционировании институтов. Отсюда следует, что определенные типы коллективных представлений и соответственно мышления характерны для определенных типов социальной структуры. Другими словами, при изменении социальной структуры будут изменяться и коллективные представления, а следовательно, и индивидуальное мышление Каждый тип общества характеризуется особой ментальностью, ибо каждому типу присущи особые обычаи и институты, которые в основе своей являются одним из аспектов коллективных представлений (это, так сказать, коллективные представления в их объективном выражении). Леви-Брюль не считал, что представления людей в чем-то менее реальны, чем их социальные институты. Человеческие общества можно классифицировать по-разному, говорит Леви-Брюль, но в самом широком смысле надо выделить два их основных типа: первобытные и цивилизованные. Они характеризуются двумя противоположными типами мышления, о которых можно говорить как о первобытном и цивилизованном соответственно, поскольку различаются эти два типа не просто по уровню развития мышления, но по его внутреннему качеству. Следует заметить, что именно на качественные различия между первобытными и цивилизованными народами и стремится обратить основное внимание Леви-Брюль — в этом, по сути, заключается оригинальность его теоретической позиции. Большинство авторов, писавших о первобытных народах, по разным причинам старались подчеркивать сходства (или по крайней мере то, что им представлялось сходствами) между «нами» и «ними» (современными людьми и первобытными народами. — Пер.). Леви-Брюль счел, что ради смены точки зрения следовало бы обратить пристальное внимание и на различия. Основная критика, упрекавшая его в том, что он не понял, насколько перво- бытные люди похожи на нас, теряет свою силу, если мы примем во внимание действительные намерения Леви-Брюля: своей задачей он считал выявление различий; и, для того чтобы четче показать их, он останавливался на каждом их проявлении, оставляя сходства в стороне. Он понимал, что создает лишь приближенную картину реальности (идеальную конструкцию, как ее называют некоторые), но никогда и не утверждал, что делает что-либо большее, а его исследовательские приемы были методологически оправданными. Мы, европейцы, говорил Леви-Брюль, опираемся на многовековую традицию интеллектуального мышления и анализа. Соответственно, наше мышление логически ориентировано в том смысле, что мы обычно ищем причины явлений в естественных процессах; даже в тех случаях, когда мы сталкиваемся с явлением, которое не поддается научному объяснению, мы принимаем за данность, что дело просто в недостаточности наших знаний. Первобытное мышление имеет совершенно иной характер. Оно ориентировано на «сверхъестественное». Склад ума первобытного человека совсем другой. Окружающая среда, в которой он живет, предстает перед ним в совершенно ином свете. Как предметы, так и живые существа вовлечены в единую сеть мистических сопричастий и запретов. Последние, собственно, и определяют строение и фактуру этой сети. Именно мистические сопричастия и запреты в первую очередь останавливают внимание первобытного человека и практически всецело им завладевают. Если человека заинтересовывает то или иное явление и если, так сказать, пассивное восприятие его не удовлетворяет, он сразу же, на основании как бы мыслительного рефлекса, сообразит, выражением какой конкретной оккультной и невидимой силы это явление может быть (L.B. 1928, 17-18). Если бы мы спросили, почему первобытные люди в отличие от нас не задаются вопросом об объективных причинных связях, ответ Леви-Брюля был бы таков: их удерживают от этого их коллективные представления, которые имеют пралогический и мистический характер. Подобные утверждения были напрочь отвергнуты британскими антропологами: приверженность эмпирическим традициям заставила их относиться с недоверием ко всему, что было отмечено печатью умозрительных философских рассуждений. Для них Леви-Брюль, как и все его французские коллеги, был всего лишь кабинетным ученым-теоретиком, который никогда не видел первобытного человека и уж тем более не говорил с ним. Пожалуй, я могу утверждать, что при- 152 История антропологической мысли Глава 12. Аеви-Брюль 153
надлежу к числу очень немногих англоязычных антропологов (в Великобритании или Америке), которые заступались за Леви-Брюля — не из-за того, что были согласны с ним, а из-за того, что ученого, как мне кажется, следует критиковать за то, что им было сказано, а не за то, что ему приписывают. Моя защита Леви-Брюля в данном очерке имеет поэтому экзегетический характер — я попытаюсь объяснить то, что он подразумевал под своими ключевыми понятиями, которые вызвали столь враждебное к себе отношение: пралогическое мышление, коллективные представления и мистические соприча-стия. Эта терминология (по крайней мере для британского читателя) и на самом деле затемняет мысли Леви-Брюля настолько, что порой трудно понять, что конкретно он хотел сказать. «Пралогическими» Леви-Брюль называет те самые типы мышления («магическо-религиозного» мышления — он не проводил различия между магией и религией), которые представляются столь правильными первобытному человеку и столь абсурдными современному европейцу. Под этим словом он подразумевает нечто в корне отличное от того, что ему приписывают его критики. Он имеет в виду не то, что первобытные люди не способны мыслить последовательно, а всего лишь то, что ббльшая часть их представлений не согласуется с критическим и научным взглядом на мир. С нашей точки зрения, эти представления содержат очевидные противоречия. Леви-Брюль вовсе не утверждает, что первобытные люди невежественны — он говорит лишь то, что их представления не понятны нам. Это, впрочем, не означает, что мы не можем следовать за ходом их размышлений. Мы можем понять его, ибо рассуждают эти люди действительно логично, — разница в том, что они отталкиваются от иных посылок, и эти посылки для нас абсурдны. Они рассудительны, но рассуждают они в категориях, отличных от наших. Они логичны, но принципы их логики — это не принципы, логики Аристотеля. Леви-Брюль, стало быть, не полагает, что «принципы логики чужды умам первобытных людей — абсурдность такого утверждения обнаруживается рке в момент высказывания. „Пралогическое" не означает ни „нелогическое", ни „антилогическое". Понятие „пралогическое" в применении к первобытному мышлению означает только то, что такое мышление не стремится устранить противоречия в отличие от нашего мышления. Для такого мышления наши логические требования не всегда существенны — оно часто допускает без каких-либо затруднений то, что, на наш взгляд, кажется невозможным или абсурдным» (L.B. 1931, 21). Здесь Леви-Брюль выразился очень ясно, ибо он подразумевал под «пралогическим» на самом деле всего лишь «ненаучное» или «некритическое» мышление, т.е. имел в виду, что первобытный человек мыслит разумно, но ненаучно и некритично. Когда Леви-Брюль высказывает мысль, что первобытный тип мышления является пралогическим и безнадежно некритическим, он говорит не об индивидуальной способности или неспособности к рассуждению, а лишь о тех категориях, которыми мыслит первобытный человек. Он говорит не о биологическом или психологическом отличии первобытных людей от нас, а об отличии социальном. Соответственно, он не говорит о типе мышления в том смысле, в каком его понимают некоторые психологи и другие ученые: интуитивное, логическое, романтическое, классическое и т.д. Он говорит об аксиомах, ценностях и чувствах (т.е. более или менее о том, что порой называют «моделями мышления»). Его точка зрения состоит в том, что у первобытных народов модели мышления, как правило, имеют мистический характер, отличающийся несогласием с опытом, безразличием к противоречиям и, следовательно, невозможностью какой-либо логической проверки с нашей точки зрения. Занимая по этому вопросу ту же позицию, что и Дюркгейм, Леви-Брюль утверждает, что модели мышления представляют собой факты социальные, а не психологические и что, подобно другим социальным фактам, они едины для всех, обязательны и передаются из поколения в поколение. Они существовали до рождения индивида, который приобретает их, и продолжают существовать после его смерти. Даже эмоциональные состояния, которые сопровождают такие модели мышления, социально обусловлены. В этом смысле менталь-ность общества представляет собой нечто объективное. Если бы она была индивидуальным явлением, то имела бы субъективный характер. Универсальность, однако, делает ее объективной. Данные образы, или модели мышления, которые в своей совокупности определяют сознание, или ментальность, людей, и есть то самое, что Леви-Брюль называет «коллективными представлениями». Это выражение было широко распространено среди французских социологов того времени и было заимствовано, по моему мнению, как калька с немецкого Vorstellung. Оно подразумевает нечто глубокомысленное и трудное для понимания, но Леви-Брюль вкладывал в этот термин не многим более того, что мы вкладываем в наши обычные слова «представление», «понятие», «поверье». Когда он говорит, что представление является коллективным, он имеет в виду лишь то, что оно присуще всем или большинству членов общества. Для каждого общества характерны свои коллективные представления. 154 История антропологической мысли Глава 12. Леви-Брюль 155
В современном обществе они имеют тенденцию быть научными и критическими, в первобытном обществе — мистическими. Леви-Брюль, впрочем, согласился бы, как мне кажется, с тем, что для большинства людей оба типа одинаково убедительны. Если бы Леви-Брюль хотел намеренно пробудить у англичан самые худшие подозрения, то он не смог бы сделать этого лучше, чем употребив слово «мистическое». И все же он постарался прояснить, что подразумевал под ним практически то же самое, что имели в виду сами английские авторы, когда говорили о вере в сверхъестественное, т.е. о магии, религии и тому подобном Он пишет. «Я использую этот термин за неимением лучшего — не с намеком на религиозный мистицизм наших собственных обществ, который представляет собой нечто совершенно иное, а в том строго определенном смысле, в каком слово „мистическое" употребляется для обозначения веры в силы, влияния и действия, не воспринимаемые нашими чувствами, но тем не менее существующие» (L.B. 1912, 30). Коллективные представления первобытных людей, по Леви-Брюлю, по преимуществу относятся к таким невоспринимаемым силам. Следовательно, как только ощущения первобытного человека становятся осознанными, они тотчас же получают мистическую окраску и концептуализируются в мистические категории мышления. Концептуальный образ доминирует над ощущением и накладывает на него свой отпечаток.. Пожалуй, можно сказать, что первобытный человек видит предмет так же, как и мы, но воспринимает его иначе, потому что, как только предмет становится объектом его осознанного внимания, мистическое представление о предмете становится на пути восприятия и преображает объективные свойства предмета. Мы тоже воспринимаем предметы через призму коллективных представлений нашей культуры, но, поскольку последние согласуются с объективными качествами предметов, мы воспринимаем их объективно. В первобытном обществе коллективные представления имеют мистический характер, и, следовательно, человек воспринимает предметы мистически, совершенно чуждым и действительно абсурдным для нас способом. Мистическое восприятие непосредственно. Когда первобытный человек, например, видит тень, он не думает о ней в соответствии с религиозной доктриной общества, которая гласит, что тень — это одна из его душ. Когда он видит тень, он чувствует присутствие души. Мы можем лучше понять точку зрения Леви-Брюля, если скажем, перефразируя его аргументацию, что верования возникают достаточно поздно в развитии человеческого мышления, когда «восприятие» и «представление» разделяются. Тогда уже можно говорить, что человек воспринимает свою тень и верит, что это его душа. Но вопрос о вере не возникает у первобытных людей. Вера и заключена в самой тени. Тень и есть вера. Точно так же, когда первобытный человек видит леопарда, он не верит в то, что это его тотемный брат. То, что он воспринимает, и есть его тотемный брат. Физические качества леопарда слиты с мистическими представлениями о тотеме и подчинены им. «Действительность, в которой существуют первобытные люди, сама по себе мистична. Практически все, что мы усматриваем в ней (живые существа, конкретные предметы и явления природы), ускользает от внимания первобытных людей, или они просто безразличны к этому. Но, с другой стороны, они видят в своей реальности много такого, о чем мы даже и не догадываемся» (L.&. 1912, 30—31). Леви-Брюль идет дальше в своих рассуждениях. Он говорит не просто о том, что восприятия первобытных людей воплощают в себе мистические представления, но на самом деле о том, что именно мистические представления вызывают те или иные конкретные восприятия. В общем потоке чувственных впечатлений лишь немногое фиксируется осознанно. Люди замечают лишь малую часть того, что они видят или слышат; и то, на что они в конце концов обращают внимание, оказывается избранным по причине большего эмоционального воздействия. Другими словами, в интересах человека присутствует фактор избирательности, который в значительной степени социально обусловлен. Первобытные люди обращают внимание на окрркающие их явления, исходя из мистических свойств, которые придают этим явлениям их коллективные представления. Коллективные представления, таким образом, управляют восприятием и в то же самое время сливаются с ним воедино. Тени привлекают внимание первобытных людей именно потому, что, согласно их коллективным представлениям, они являются душами людей. Мы не обращаем такого внимания на тени, поскольку для нас в них нет ничего примечательного — мы видим в них всего лишь отсутствие света (коллективные представления нашего общества и первобытного общества в данном вопросе расходятся и взаимно исключают друг друга). Следовательно, можно сказать, что не столько сам факт восприятия тени вызывает и обусловливает веру в сознании первобытного человека (то, что воспринимается мною, есть моя душа), сколько сама эта вера в первую очередь заставляет человека обращать внимание на тень. Коллективные представления направляют внимание человека на то или иное явление исходя из той ценности, которой они наделяют эти явления. Поскольку коллективные представ- 156 История антропологической мысли Глава 12. Леви-Брюль 157
ления первобытных и цивилизованных обществ различаются, то различно и то, что люди замечают в окружающей их действительности, по крайней мере различны причины, вследствие которых те или иные объекты привлекают их внимание. Представления первобытных людей имеют особенное качество — они являются мистическими. Это качество чуждо нашим представлениям, и потому мы можем говорить о первобытном мышлении как о чем-то sui generis*. Логический принцип, на котором основываются мистические представления, Леви-Брюль называет законом «мистического сопричастия». Коллективные представления первобытных людей опутаны сетью сопричастий, а сами сопричастия, так же как и коллективные представления, имеют мистический характер. В первобытном мышлении явления связаны так: явление, затронувшее одного человека, может затронуть и других людей, но не объективным образом, а посредством мистического воздействия (сам первобытный человек, конечно же, не отличает объективной связи от мистической). Первобытных людей гораздо больше заботит то, что можно назвать экстрасенсорными (или опять же, используя терминологию Леви-Брюля, «мистическими») отношениями между явлениями, чем то, что мы назвали бы объективными отношениями. Возвращаясь к приведенному выше примеру о тенях, скажем, что некоторые люди в первобытных обществах, по Леви-Брюлю, «сопри-частны» к своим теням (т.е. верят в сопричастие между собой и тенью) — соответственно, они полагают, что все происходящее с тенями может точно так же случиться и с ними. Так, пересечение открытой местности в полдень видится первобытному человеку опасной задачей, так как это сопряжено с возможностью потерять тень (со всеми вытекающими последствиями). У других первобытных народов существует понятие о сопричастий между человеком и его именем — имена не называют никому чужому, так как их может услышать враг и тем самым приобрести власть над человеком. Некоторые люди верят в существование сопричастия между отцом и ребенком; поэтому, когда ребенок заболевает, отец принимает лекарства вместо него. Такие сопричастия образуют сеть структурных категорий, в границах которых существует первобытный человек и которые определяют его место в обществе. Мистическими сопричастиями пронизано все: отношения между человеком и землей, на которой он живет, между человеком и вождем его племени, между человеком и его родственниками, между человеком и тотемом и та. Они охватывают все стороны его жизни. * Своего рода, особого рода (лат,). Надо заметить, что идея мистических сопричастий у Леви-Брюля в чем-то сходна с идеей ассоциативного мышления у Тайлора и Фрэзера. Тем не менее Леви-Брюль приходит к выводам, очень отличающимся от выводов Тайлора и Фрэзера. Последние утверждали, что первобытный человек верит в действенность магии, потому что он неправильно осмысливает свои наблюдения. Леви-Брюль же считает, что первобытный человек неправильно осмысливает их именно потому, что его способность к осмысливанию определяется мистическими коллективными представлениями его общества. В выводах Тайлора и Фрэзера можно усмотреть толкование, основанное на положениях индивидуальной психологии, в выводах Леви-Брюля — объяснение социологического характера. Леви-Брюль несомненно прав в том, что касается отдельного индивида: индивид усваивает стереотипы мышления, отвечающие за мистическое восприятие связи между явлениями, он не «выводит» их из собственных наблюдений. Рассуждение о законе мистического сопричастия, пожалуй, составляет наиболее ценную — и, надо добавить, весьма оригинальную — часть теории Леви-Брюля. Леви-Брюль был одним из первых ученых (если, собственно, не первым), обративших внимание на то, что понятия первобытных людей, кажущиеся нам странными и порой просто абсурдными, становятся вполне осмысленными, если их рассмотреть в контексте идей и моделей поведения в первобытном обществе. С такой точки зрения каждое понятие приобретает вполне разумное значение. Леви-Брюль заметил, что ценности образуют такие же последовательные системы, как и другие понятийные конструкции интеллекта, что чувствам в той же мере, как и интеллекту, присуща своя внутренняя логика — с той лишь разницей, что она основана на несколько иных принципах. Анализ Леви-Брюля отличается от большинства рассмотренных нами голословных концепций рке потому, что Леви-Брюль не пытается объяснить суть магии и религии какой-либо теорией, ссылающейся на их происхождение. Он принимает эти институты как данность и стремится выявить только их структуру и те особенные черты, которые выражают специфику мышления, характерную для обществ определенного типа. Для того чтобы подчеркнуть специфику такого мышления, Леви-Брюль выдвинул предположение, что последнее категорически отличается от современного мышления — не столько «количественно», т.е. по степени развития, сколько «качественно» (впрочем, он допустил, что в современном обществе могут быть отдельные индивиды, мыслящие категориями первобытного мышления, и что в мышлении 158 История антропологической мысли Глава 12. Леви-Брюль 159
каждого индивида может сохраняться субстрат первобытной мен-тальности). С данным положением, составлявшим основной тезис многих работ Леви-Брюля, согласиться невозможно, и, по-видимому, сам Леви-Брюль отказался от него к концу жизни. Если оно было бы правильно, то вряд ли мы смогли бы общаться с людьми из простейших обществ, тем более изучать их языки. Сам факт, что антропологи способны на это, свидетельствует о том, что Леви-Брюль чересчур резко разграничил «первобытное» и «цивилизованное». Его ошибка частично объяснялась скудостью материала, который был у Леви-Брюля во время написания его первых теоретических работ, а частично тем фактом, что в самом отборе материала Леви-Брюля гораздо больше привлекало курьезное и сенсационное, чем обыденное и очевидное. Леви-Брюль противопоставляет первобытного человека современному европейцу — но что такое «современный европеец»? Леви-Брюль не замечает, что существуют разные типы современных европейцев, представленные в разных социальных и профессиональных слоях нашего общества — слоях, которые во времена Леви-Брюля были выражены еще более отчетливо, чем. сегодня. Не обращает внимания он, соответственно, и на разницу между европейцами разных исторических эпох. В самом деле, можно ли сказать, что у философов Сорбонны и бретонских крестьян (или, к примеру, рыбаков Нормандии) одна и та же ментальность (если понимать это слово в том смысле, который ему придавал Леви-Брюль)? Раз европейское общество развилось из варварского общества, т.е. общества, для которого была характерна первобытная ментальность, то когда именно и каким образом нашим предкам удалось перескочить из одного состояния в другое? Подобное преобразование не было бы возможным вообще, если бы наши первобытные предшественники витали исключительно в мистических представлениях и не руководствовались в своих действиях определенным опытом. Леви-Брюлю пришлось признать, что дикари иногда пробуждаются от своих сновидений и что необходимость выполнения различных технических задач требует того, чтобы «коллективные представления в определенных случаях соответствовали объективной реальности и чтобы практические действия могли быть в определенный момент приспособлены для успешного достижения поставленных целей» (L.B. 1912, 354—355). Но данное признание было всего лишь уступкой, которая не изменила смысл теоретической концепции Леви-Брюля. Между тем представляется очевидным, что первобытные люди вовсе не дети воображения и фантазии. По сравнению с нами, европейцами, у них мало возможностей для того, чтобы быть таковыми, ибо они нахо- дятся в более тесном контакте с суровой действительностью природы, которая позволяет выжить только тем, кто руководствуется в своих действиях наблюдательностью, опытом и здравым смыслом. Пожалуй, было бы любопытно узнать, к какой категории Леви-Брюль отнес бы Платона, Филона или Плотина (ведь в его категорию «первобытной ментальности» попадают китайцы наравне с полинезийцами, меланезийцами, неграми, американскими индейцами и австралийскими аборигенами). Стоит опять же упомянуть, что, как и во многих антропологических теориях, в трудах Леви-Брюля традиционно игнорируются противоречивые примеры. Во многих простейших обществах, например, людей не занимают вопросы о тенях и личных именах, но, согласно классификации Леви-Брюля, такие общества попадают в один типологический класс с народами, в мышлении которых тени и имена присутствуют как важнейшие элементы. Сегодня ни один уважающий себя антрополог не поддерживает теорию о существовании двух различных типов мышления. Все исследователи, проводившие длительные непосредственные наблюдения среди простейших народов, соглашаются, что эти народы заняты по большей части практической деятельностью, которая организована на основе опыта, причем никакого внимания на экстрасенсорные и трансцендентальные силы, влияния и действия они не обращают либо отводят им вторичную или вспомогательную роль. Следует также указать, что отмеченное Леви-Брюлем самое существенное свойство первобытного, или пралогического, мышления — его неспособность к восприятию противоречий или отсутствие в нем интереса к противоречиям как таковым — весьма ошибочная концепция. Возможно, Леви-Брюля нельзя беспрекословно обвинять в том, что он не видел ее ошибочности, поскольку основные результаты интенсивных полевых исследований XX в. еще не были доступны в то время, когда Леви-Брюль работал над своими наиболее известными трудами. Ему было трудно понять, как мне представляется, что противоречия в первобытной логике кажутся разительными лишь тогда, когда европейский наблюдатель начинает сопоставлять понятия, которые в реальности встречаются в разных ситуациях и характерны для разных уровней опыта Он не мог составить себе отчетливое представление и о том, что материальные предметы, рассматриваемые вне ритуального контекста, не обязательно рождают мистические идеи. К примеру, в некоторых обществах люди кладут камни между ветвями деревьев, чтобы задержать закат солнца, однако сами эти камни подбираются с земли произвольно и обретают мистическое 160 История антропологической мысли Глава 12. Аеви-Брюль 161
значение лишь тогда, когда начинается обряд. В любой другой ситуации никаких мыслей о закате солнца данные камни у людей не вызывают. Как я подчеркиваю далее, в главе, посвященной Фрэзеру, ассоциативные представления вызываются по необходимости самим обрядом — в остальных ситуациях потребности в них не возникает. Можно добавить, что даже специфические объекты типа фетишей и идолов конструируются человеческим сознанием — материальная оболочка не наделяет их общественно важным значением. Такое значение они приобретают только тогда, когда в процессе какого-либо ритуала, а следовательно, посредством человеческой воли они наделяются сверхъестественной силой. Объект и его «мистические» качества, стало быть, разделены в мышлении первобытного человека. Необходимо указать и на то, что мистические идеи не могут быть вызваны у детей предметами, имеющими мистическое значение для взрослых, просто потому, что ребенок с идеями взрослых еще не знаком. Иногда он может не заметить даже и сам предмет (как известно, ребенок не сразу обнаруживает свою тень). К тому же среди самих взрослых предметы, имеющие мистическое значение для одних, совершенно не имеют такового с точки зрения других — тотемное животное, священное для членов одного клана, поедают члены другой клановой группы, входящей в то же самое сообщество. Все эти примеры свидетельствуют о том, что нужна более точная интерпретация, чем та, которую предложил Леви-Брюль. Хочу повторить, что в то время, когда Леви-Брюль создавал свои работы, он не мог должным образом оценить сложность, экспрессивность и символическую наполненность языков простейших народов и тех мыслей, которые они выражают. То, что в переводе на английский язык представляется нам безнадежно противоречивым, может звучать вполне осмысленно на языке оригинала. Когда переведенное выражение сообщает нам, например, что люди такого-то клана являются леопардами, мы находим его абсурдным Но дело в том, что, например, слово, переведенное на английский язык глаголом «являются», может значить для этих людей не совсем то, что слово «являются» значит для нас. Да и вообще глубинного внутреннего противоречия как такового высказывание, что «люди являются леопардами», не содержит. Слово «леопард» выражает определенное качество, добавленное к основным характеристикам человека, — оно вовсе не «заменяет» их собой. В различных контекстах вещи могут осмысливаться разными способами: в одних случаях они представляют собой лишь то, что они есть; в других — они представляют собой нечто большее. Леви-Брюль ошибался и в предположении о том, что между объективным причинно-следственным и мистическим объяснением вещей существует непреодолимое противоречие. Это не так. Эти два типа объяснения могут сосуществовать, являясь взаимодополняющими, а не взаимоисключающими. Общее мнение, что смерть насылается колдовством, не исключает объективного объяснения, что человека, например, убил буйвол. По Леви-Брюлю, это — противоречие, к которому первобытное мышление безразлично. Но на самом деле ситуация не содержит никакого противоречия — первобытные люди очень четко анализируют происходящее. Они прекрасно отдают себе отчет в том, что человека убил буйвол, однако считают, что человек не был бы убит буйволом, если бы на него не были насланы чары. В самом деле, как объяснить, что убит был именно этот человек, а не какой-то другой, что убит он именно этим буйволом, а не каким-то другим и что убит он именно в это время и в этом месте? Первобытных людей занимает, так сказать, вопрос о том, почему две независимые причинные цепочки событий пересекаются, сводя конкретного человека и конкретного буйвола в одной точке пространства и времени. Вы должны согласиться, что никакого противоречия в таком ходе мыслей нет и что объяснение на основе колдовства лишь дополняет причинно-следственное объяснение, пытаясь истолковать то, что мы назвали бы элементом случайности. Тот факт, что из двух причин инцидента именно мистическая (т.е. колдовство) привлекает к себе наибольшее внимание, объясняется тем, что только она может санкционировать вмешательство общества (т.е. мщение за колдовство). Подобное смешение эмпирического знания с мистическими представлениями присутствует и во взглядах первобытных людей на многие другие явления — от деторождения до употребления лекарственных снадобий. Объективные свойства предметов и причинно-следственная связь событий нередко понятны людям, но в общественных делах они либо отводятся на второй план, либо отрицаются по причине того, что они противоречат тем или иным общепринятым социальным убеждениям. В определенных случаях, стало быть, мистические представления более приемлемы, чем эмпирическое знание. Конечно, если бы это было не так, то нам было бы трудно понять историю развития научной мысли. Следует добавить, что если то или иное общественное представление категорически противоречит индивидуальному опыту, то оно, как правило, отвергается — за исключением тех случаев, когда противоречие объясняется с точки зрения того же самого общественного представления или других представлений (и в том и в другом 6 - 7759 162 История антропологической мысли
случае на попытку объяснения можно смотреть как на признание противоречия). Представление, утверждающее, что огонь не повредит руку, сунутую в костер, не просуществует долго. Но представление о том, что огонь не повредит руку того, кто обладает достаточной верой, может оказаться вполне приемлемым. Конечно, Леви-Брюль, как я указывал ранее, и сам признавал, что мистическое мышление обусловлено опытом и что в различных видах деятельности, таких, как война, охота, рыболовство, лечение недугов или гадание, средства должны быть разумно приспособлены для достижения результата. Мне кажется, что большинство современных антропологов единодушны в том, что Леви-Брюль изобразил первобытных людей гораздо более суеверными (если употребить слово более привычное, чем «пралогическое»), чем они есть на самом деле; он слишком категорично провел границу между их мышлением и нашим собственным, пытаясь показать нас более прагматичными и рассудительными, чем мы есть на самом деле. От разговоров с Леви-Брюлем у меня осталось впечатление, что в последнем вопросе он сам чувствовал себя неуверенно. По его мнению и, безусловно, по ею общей теории, христианство и иудаизм — суеверия, указывающие на пралогическое, или мистическое, мышление. Но, я думаю, чтобы никого не обидеть, он предпочел не говорить о них в своих работах. Он исключил мистическое из нашей культуры так же безоговорочно, как он исключил эмпирическое из культуры первобытных народов. Эта неспособность обратить внимание на представления и ритуалы, присущие огромному числу его собственных соотечественников, нанесла урон выводам Леви-Брюля. По едкому замечанию Бергсона, Леви-Брюль, постоянно обвиняя первобытных людей в том, что они отворачивались от объективного хода событий, сам отвернулся от него. Тем самым с точки зрения его собственной классификации он поместил себя в пралогический класс. Все это тем не менее не значит, что первобытное мышление не обладает действительно мистическими свойствами. Контраст, обрисованный Леви-Брюлем, является преувеличением, но первобытные магия и религия все равно сталкивают нас лицом к лицу с настоящей проблемой, а не с домыслом французского философа. Эта проблема не раз озадачивала исследователей, находившихся в длительном контакте с простейшими народами. В самом деле, люди простейших обществ очень часто, особенно в случаях происшествий, объясняют события вмешательством сверхъестественных сил, в то время как мы, обладая ббльшим знанием, стремимся объяснять подобные события естественными причинами. Но при таком положении вещей Леви-Брюль мог бы рассмотреть эту проблему с более продуктивной точки зрения. Это не столько вопрос противоположности «первобытного» и «цивилизованного» мышления, сколько вопрос пропорции данных видов мышления в обществе любого типа (будь оно «первобытным» или «цивилизованным»), проблема соотношения разных уровней мышления и опыта. Такая постановка проблемы не привлекла Леви-Брюля, потому что он, подобно большинству авторов его времени, находился под влиянием понятий об эволюции и неизбежности прогресса. Если бы он не был столь последовательным позитивистом в своих собственных представлениях, он мог бы вместо вопроса о различии между двумя типами мышления поставить более интересный вопрос: каковы функции двух типов мышления в конкретных обществах или в человеческом обществе как целом? Не связаны ли эти два типа мышления с тем, что некоторые авторы называют «экспрессивными» и «инструментальными» типами мышления? (ЪеаШе 1964, гл. XII). Если бы он поставил вопрос именно так, то и вся проблема предстала бы перед ним в совершенно ином свете — в таком, в каком ее увидели Парето (см. гл, 11), Бергсон, Джеймс, Вебер и другие мыслители. Вопреки оценкам большинства британских антропологов, я все равно считаю, что труды Леви-Брюля явились серьезным стимулом к формулированию новых проблем и что их влияние оказалось плодотворным в области не только антропологической теории, но и полевой практики. Можно не соглашаться с идеями Леви-Брюля, но мы должны признать, что они качественно отличаются от традиционных поверхностных истолкований многих социальных антропологов — истолкований, мешающих росту мысли своей бесполезностью и догматичностью и являющихся по сути пустым перефразированием проблем без намеков на их решение.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «ЛЕВИ-БРЮЛЬ (1857-1939)» з дисципліни «Історія антропологічної думки»
