Лишь в полдень 28 июля в Белграде была получена телеграмма австрийского правительства с объявлением войны{113}. В ночь с 28 на 29 июля началась артиллерийская бомбардировка Белграда{114}. Осуществляя подготовку к войне, империалисты не высказывали прямо свои цели. Они вели хитрую дипломатическую игру между собой. Никто не хотел первым начинать войну{115}, хотя все страстно жаждали ее. Никто не хотел выступить в роли «зачинщика». Каждый выжидал какого-нибудь неосторожного шага со стороны своих противников, чтобы использовать их ошибки и обвинить в агрессивных намерениях, а самому выступить перед общественным мнением в благородной позе жертвы агрессии, вынужденной лишь обороняться. После 28 июля, когда Австро-Венгрия объявила войну Сербии, события стали развиваться быстрыми темпами. Царское правительство, заявив, что Россия не останется равнодушной в австро-сербском конфликте, решило, не теряя времени, начать всеобщую мобилизацию как ответ на агрессивные действия Австро-Венгрии. На этом настаивал и русский Генеральный штаб, которому хорошо было известно, что проведение мобилизации в России потребует значительно большего времени по сравнению с Германией или Австро-Венгрией. Уже 11 (24) июля, как только стало известно содержание австрийского ультиматума, на заседании Совета министров было решено объявить, в зависимости от хода дел, мобилизацию четырех военных округов — Киевского, Одесского, Московского и Казанского — и флота. Военному министру было предложено незамедлительно ускорить пополнение запасов материальной части армии, а министру финансов — изъять как можно больше русских государственных вкладов из германских и австро-венгерских банков{116}. На заседании же Совета министров 12 (25) июля под председательством самого Николая II это решение снова было подтверждено с оговоркой — «пока не объявлять мобилизации, но принять все подготовительные меры для скорейшего ее осуществления в случае надобности»{117}. Вместе с тем было решено ввести «Положение о подготовительном к войне периоде», что означало проведение довольно обширных мобилизационных мероприятий, не объявляя формально самой мобилизации{118}. [218] Указ о всеобщей мобилизации в России был утвержден царем 16 (29) июля{119}. Подписанию этого указа предшествовало совещание Сазонова, Сухомлинова и Янушкевича, которые признали необходимым такой шаг ввиду отсутствия какой-либо вероятности избежать войны с Германией{120}. Но в тот же день, получив телеграмму от Вильгельма с заверением выступить посредником между Россией и Австрией и просьбой не ускорять военных приготовлений{121}, царь Николай вечером принимает решение отменить всеобщую мобилизацию{122} и провести частичную мобилизацию в четырех военных округах (Варшавском, Киевском, Одесском, Московском) только против Австрии. Указ о частичной мобилизации был объявлен по телеграфу поздно ночью 16 (29) июля. Для русского Генерального штаба наступил исключительно тяжелый момент. План частичной мобилизации только против Австрии в Генеральном штабе не составлялся. Проведение же мобилизации лишь в четырех округах нарушало стройность общего мобилизационного плана, где автоматизм выполнения намеченных мероприятий играет важнейшую роль. Это поломало бы весь план и привело бы к путанице, грозящей срывом мобилизации. И Генеральный штаб стал принимать все меры к тому, чтобы эта частичная мобилизация не состоялась. 17 (30) июля Сазонов после совещания с военным министром и начальником Генерального штаба, убеждал царя, что если война с Германией неизбежна, то следует получше подготовиться к ней, чтобы не быть застигнутыми ею врасплох, а поэтому нельзя медлить с началом всеобщей мобилизации{123}. Николай II согласился с доводами Сазонова и разрешил приступить к общей мобилизации. Первым днем мобилизации и перевозок было назначено 18 (31) июля. На эти действия России германское правительство еще 29 июля днем ответило предупреждением, что при дальнейшем осуществлении мобилизационных мероприятий русской армии будет проведена мобилизация в Германии{124}. В 11 часов 40 минут 31 июля в Берлине стало известно о русской всеобщей мобилизации. Это было на руку германским милитаристам, чтобы ускорить назревание событий, так как давало им возможность обвинить в развязывании войны Россию и кричать на весь мир, [219] что Германия подверглась нападению и вынуждена обороняться. Еще 17 (30) июля Вильгельм II взвалил ответственность на Николая II. Он указывал в своей телеграмме царю: «Вся тяжесть решения ложится теперь исключительно на тебя, и ты несешь ответственность за мир или войну»{125}. Наконец с лицемерием и мирными заверениями было покончено, виновник определен и можно было в открытую вести дело к войне. Уже в первом часу дня 31 июля Вильгельм II объявил в Германии «состояние угрозы военной опасности»{126}, a русскому правительству в 12 часов ночи был предъявлен ультиматум, в котором говорилось, что если в течение следующих двенадцати часов русская мобилизация не будет прекращена, то в Германии также будет объявлена мобилизация{127}. Сама Германия в это время была полностью подготовлена к войне. Русское правительство не ответило на германский ультиматум и до 12 часов дня 1 августа Россия не прекратила своей мобилизации. 1 августа в Германии была объявлена общая мобилизация{128}. Германский посол в России Пурталес в 7 часов вечера того же дня вручил русскому министру иностранных дел Сазонову ноту с объявлением войны{129}. В своей ноте германское правительство ответственность за развязывание войны возлагало на Россию. Это был первый день мировой войны. Итак, с 28 июля 1914 г. Австро-Венгрия находилась в состоянии войны с Сербией, а с 1 августа 1914 г. Германия находилась в состоянии войны с Россией. Во всех этих четырех государствах вовсю развернулась мобилизация. Однако сложившееся положение не совсем отвечало замыслам Германии. Дело в том, что по планам германского генерального штаба первый удар предполагалось нанести по Франции через территорию Бельгии. С объявлением мобилизации начиналась перевозка войск к французской и бельгийской границам. Уже 2 августа должны были приступить к отправке эшелонов на запад с войсками прикрытия, а также для занятия Люксембурга и захвата Льежа{130}. Однако этого нельзя было сделать, так как война Франции не была объявлена, хотя и во Франции 1 августа была объявлена мобилизация{131} и приведены в боевую готовность морские и сухопутные силы. Предмобилизационные мероприятия были проведены ранее. На запрос германского посла 31 июля о соблюдении Францией нейтралитета в [220] русско-германской войне французское правительство дало уклончивый ответ{132}. Обращаясь с таким запросом, германское правительство, в случае положительного ответа Франции, готовило провокационное требование передачи Германии французских крепостей Туль и Верден как залог нейтралитета Франции. Заранее зная, что французское правительство отвергнет это требование, в Берлине рассчитывали уже с 4 часов пополудни 1 августа иметь повод для войны с Францией{133}. В свою очередь и французское правительство, давно решившись на войну с Германией, выжидало, чтобы объявление войны сделала Германия, на которую тогда и ляжет ответственность за развязывание войны. Русский посол в Париже Извольский доносил 19 июля (1 августа): «По политическим соображениям... для Франции весьма важно, чтобы ее мобилизация не предшествовала германской, а явилась ответом на таковую», «было бы лучше, если объявление войны последует со стороны не Франции, а Германии»{134}. Жоффр 2 августа писал командирам корпусов прикрытия, что «по национальным соображениям морального порядка и по настоятельным соображениям дипломатического характера необходимо возложить на немцев полную ответственность за открытие враждебных действий»{135}. Чтобы избежать нежелательных пограничных инцидентов, французское правительство 30 июля установило 10-километровую приграничную зону, в которой запрещалось размещать войска{136}. И вот здесь Германия очутилась в щекотливом положении: война объявлена России, а войска направляются в противоположную сторону, на запад. Надо приступать к выполнению стратегических планов и открывать военные действия против Франции — но для этого нет юридического основания. Затруднительное положение германского генерального штаба усугублялось еще тем обстоятельством, что вынужденная задержка давала выгодную возможность России закончить свою мобилизацию раньше, чем Германия нападет на Францию. Германский генеральный штаб торопил правительство объявить войну Франции, чтобы поскорее можно было начать поход, успех которого во многом зависел от быстроты действий{137}. И в ход был пущен один из излюбленных приемов буржуазной дипломатии — шантаж. Планом войны предусматривалось движение германского заходящего крыла через территорию нейтральной Бельгии. Для [221] придания этому акту видимости законности германское правительство пошло на дипломатические хитрости. 2 августа 1914 г. в 19 часов германский посланник в Брюсселе Белов-Залеске вручил ноту{138} министру иностранных дел Бельгии Давиньону, в которой указывалось, что германское правительство имеет достоверные сведения о намерении французских войск наступать против Германии через бельгийскую территорию. Ссылаясь на слабость бельгийской армии, которая-де не в состоянии будет без посторонней помощи отразить наступление крупных французских сил и защитить свой нейтралитет, а следовательно, и предотвратить нападение французских войск на Германию, в ноте указывалось, что в целях самосохранения Германия должна предупредить нападение французов, для чего она вынуждена нарушить неприкосновенность бельгийской территории. При этом давались заверения об отсутствии у Германии враждебных намерений по отношению к Бельгии и пр. Нота заканчивалась угрозой, что если Бельгия окажет сопротивление и не пропустит германские войска, то Германия будет смотреть на Бельгию как на врага. На ответ правительству Бельгии давалось 12 часов. 3 августа в 7 часов Бельгия в специальной ноте отвергла ультимативное требование Германии о пропуске войск и обратилась за помощью к Англии. Таким образом, в отношении Бельгии германцы считали свои руки развязанными. Теперь можно было начинать военные действия. «Юридически» это было оправдано и уже к вечеру 3 августа германские войска нарушили бельгийскую границу у Геммениха{139}. С утра 4 августа германские власти без объявления войны начали вторжение в Бельгию, поправ ее нейтралитет, определенный трактатами 1839 и 1870 гг. и гарантированный рядом держав, в том числе и Пруссией. Вечером 4 августа Бельгия порвала дипломатические отношения с Германией{140}. Но для получения полной свободы рук на западе и приведения в действие плана Шлиффена требовалось объявить войну Франции. Для этого германские дипломаты использовали вымышленный предлог. В 6 часов 45 минут вечера 3 августа германский посол в Париже передал французскому правительству ноту с объявлением войны по причине того, что якобы французские самолеты нарушили нейтралитет Бельгии, а также летали над германскими городами Карлсруэ и Нюрнбергом и сбросили [222] в их районе бомбы на железнодорожную линию{141}, а французские войска будто бы в нескольких местах перешли на германскую территорию. Политика Англии в этот период внешне была направлена на умиротворение сторон в создавшейся ситуации, на завуалирование остроты англо-германских противоречий. Накануне вторжения германских войск в Бельгию, а неизбежность такого акта была очевидна, английское правительство обратилось к правительствам Германии и Франции с требованием не нарушать нейтралитет Бельгии. Английское правительство стремилось показать широким массам населения своей страны и других стран, что Англия желает мира и справедливости для всех больших и малых государств{142}. Уже в первые дни войны в Англии вышла небольшая книжка под названием «Из-за чего мы воюем?». Ее авторы, профессора Оксфордского университета по факультету новой истории Э. Баркер, Г. Дэвис, Ф. Морган и другие, не утруждая себя раскрытием истинных причин войны, много говорят о нарушении Германией нейтралитета Бельгии и Люксембурга. Авторы пишут: «Борясь за Бельгию, мы боремся за право народов ... за мир всех народов и право слабейшего на существование» А далее более откровенно: «Необходимость защищать Бельгию ярче чувствуется средним англичанином... вызывает чувство справедливого возмущения»{143}. Английскому населению внушалось, что если Германия захватит Бельгию, то она (Германия) сможет угрожать и Англии. Такая политика подготовки общественного мнения имела определенный успех. Русский посол в Англии сообщал в Петербург: «Даже консерваторы, несмотря на воодушевляющий их воинственный дух, стараются не выступать в роли «военной партии», что могло бы оттолкнуть либеральные и пацифистские массы»{144}. Но в действительности воинствующий британский империализм был готов к войне. «Ни разу в течение трех последних лет мы не были так хорошо подготовлены», — утверждал Черчилль, занимавший тогда пост первого лорда Адмиралтейства (морского министра){145}. [223] Для вступления в войну британской дипломатии нужен был лишь предлог. И таким предлогом явилось нарушение германскими войсками нейтралитета Бельгии. 4 августа в Лондоне стало известно, что германские войска вторглись на территорию Бельгии. В связи с этим германскому правительству был предъявлен ультиматум, чтобы к 24 часам 4 августа по берлинскому времени (23 часа по лондонскому) был дан ясный ответ: намерена ли Германия уважать бельгийский нейтралитет{146}. Но германское правительство отказалось ответить на этот ультиматум. Германский министр иностранных дел фон Ягов заявил, что он не может дать таких заверений, потому что военные потребности стоят выше всех других соображений{147}. Тогда германскому послу в Лондоне Лихновскому было направлено письмо Грея с сообщением, что между Англией и Германией с 11 часов вечера (по лондонскому времени) 4 августа существует состояние войны{148}. Утром 5 августа английский посол в Германии затребовал свои паспорта{149}. Вступление в войну Англии с ее колоссальными владениями на всем земном шаре и неоспоримым могуществом английского флота на океанских просторах как бы предопределяло поражение Германии, поэтому вслед за Англией, как указывает известный советский историк Е. В. Тарле, против Германии в течение войны постепенно выступили еще 23 государства{150}. Итак, в течение первых четырех дней августа 1914 г. Германия оказалась в состоянии войны с Россией, Францией, Англией и Бельгией, а с 23 августа — и с Японией (последняя тоже объявила войну Германии). Союзница же Германии Австро-Венгрия официально находилась во враждебных отношениях пока что лишь с Сербией. Таким образом, крупнейшие государства Европы оказались втянутыми в войну. Объявлять войну России австрийское правительство пока воздерживалось, чтобы успеть сосредоточить свои войска на русской границе, хотя Германия усиленно толкала Австро-Венгрию на войну именно с Россией. Так, уже 31 июля в 16 часов 30 минут Вильгельм телеграфировал Францу Иосифу: «Величайшее значение имеет то, чтобы Австро-Венгрия ввела в дело против России свои главные силы и не раздробила их одновременно наступлением против Сербии. Это тем более важно, что значительная часть моей армии будет связана Францией. В гигантской борьбе, в которую мы вступаем плечом к плечу, Сербия играет [224] совершенно второстепенную роль и требует только самых необходимых оборонительных мероприятий...»{151} Наконец, в 18 часов 6 августа Австро-Венгрия объявила войну России. Дальнейшие события развивались стремительно. В течение нескольких дней и Австро-Венгрия оказалась в войне со всеми государствами, с которыми воевала Германия: 5 августа войну Австро-Венгрии объявила Черногория, 10-го Франция и 12-го — Англия, а затем 24 августа Австро-Венгрия объявила войну Японии и 27 августа — Бельгии. Из стоявших друг против друга группировок пока лишь Италия не вступила в войну. В предшествующие годы она уладила спорные вопросы с Францией{152} и в значительной степени потеряла свою заинтересованность в Тройственном союзе, тем более что у нее с Австро-Венгрией имелись острые территориальные разногласия. Кроме того, сама Италия была значительно ослаблена Триполитанской войной 1911-1912 гг., и снова ввязываться в войну у нее просто не было сил. По этим причинам Италия предпочла заявить о своем нейтралитете, о чем итальянский король 3 августа извещал Вильгельма в личном письме{153}. Формальным поводом для нейтралитета Италии служило то, что по договору она обязалась выступить на помощь Германии в оборонительной войне. Поскольку Германия начала наступательную войну, то отсутствует «casus foederis», т. е. причина для выполнения условий договора. Это было сделано, очевидно, не без умысла, так как, будучи нейтральной, Италия имела возможность вести переговоры одновременно с обеими воюющими сторонами, выторговывая наиболее выгодные условия за свой нейтралитет или за обещание примкнуть к одной из сторон. Намеки со стороны Италии на такую возможность были сделаны обеим сторонам уже в первых числах августа. За свое участие в войне Италия желала получить Валону и Трентино{154}. Дипломаты стран Антанты стремились привлечь Италию на свою сторону. Россия, по заявлению Сазонова, готова была обсудить предложение Италии и запрашивала лишь согласия Франции. Германские же дипломаты прилагали все усилия к тому, чтобы удержать Италию под своим влиянием и тем самым укрепить Тройственный союз. Это в известной степени зависело от взаимоотношений между Италией и Австро-Венгрией, противоречия между которыми к этому времени все более обострялись. Германия готова была пойти на уступки Италии за счет интересов Австро-Венгрии, путем передачи [225] Италии области Трентино, населенной итальянцами, но входившей в состав Австро-Венгрии. С началом войны враждующие группировки усилили борьбу за привлечение на свою сторону ряда других государств — Турции, Болгарии и Румынии. Еще 16 (29) июля русский министр иностранных дел Сазонов давал указания своему послу в Константинополе, что с Турцией «желательно сохранить возможно более дружественные отношения»{155}. Русская дипломатия склоняла и Болгарию выступить на стороне Антанты, суля ей различные выгоды от такого шага и угрожая в случае ее несогласия{156}. Особенно настойчиво Антанта старалась привлечь на свою сторону Румынию, обещая ей за это Трансильванию{157}. За Румынию боролась и германская коалиция, готовая отдать ей Бессарабию и долину Тимока{158}. Однако эти страны (Турция, Болгария, Румыния) заняли выжидательную позицию, заявив о своем нейтралитете{159}. Они рассчитывали впоследствии примкнуть к той стороне, которая обеспечит им больший выигрыш после окончания войны. Из этих государств пока что только одна Турция слепо шла в своей политике за Германией и 2 августа 1914 г. заключила сугубо секретную военную конвенцию с Германией{160}. Одновременно в Турции была объявлена общая мобилизация, якобы для обеспечения ей нейтралитета, а фактически направленная против России{161}. В связи с объявлением войны в империалистических государствах были осуществлены специальные меры, чтобы оправдать перед народными массами втягивание своего государства в войну. Наряду с чисто полицейскими мероприятиями проводилась и психологическая подготовка масс. Всячески искажая истинные причины возникновения войн, истинные цели своих правительств, правящие классы империалистических государств проводили разнообразную по форме идеологическую работу, направленную на разжигание у населения шовинистических чувств. На основе специально подобранных фактов и событий населению настойчиво внушалось, что их государству угрожает опасность со стороны вооруженных до зубов соседей и нужно быть в готовности дать отпор. Для целей такой ура-патриотической пропаганды широко использовались школа, печать, церковь, различные спортивные организации, стрелковые клубы и союзы. [226] Разоблачая лживую буржуазную пропаганду, В. И. Ленин отмечал: «Правительство и буржуазия каждой воюющей страны выкидывает миллионы рублей на книги и газеты, сваливая вину на противника, возбуждая в народе бешеную ненависть к неприятелю, не останавливаясь ни перед какой ложью, чтобы представить себя в виде «обороняющейся» стороны, которая подверглась несправедливому нападению»{162}. Буржуазные правительства применяли самые разнообразные формы и средства шовинистического воздействия на массы. Например, русские дипломаты доносили о «патриотических» демонстрациях в Берлине с выражением сочувствия Австрии и враждебности к России. Шумную милитаристскую кампанию подняли газеты. «Пресса вся кричит, что решение войны или мира в руках России и что Германия должна исполнить свои обязательства по отношению к Австрии», — сообщалось в одном из таких донесений{163}. В день объявления войны в Петербурге и других городах царской России также проводились патриотические шествия и манифестации, возглавляемые представителями монархических союзов и организаций. Пение гимна, крики «долой Германию», развевающиеся флаги возбуждающе действовали на толпу. Начало войны сопровождалось соответствующими правительственными заявлениями и декларациями Главы правительств и монархи выступили с обращениями к своим народам и заявлениями, в которых твердили о своем миролюбии, о великом нежелании воевать, о том, что они вынуждены защищаться, что они будут бороться за справедливость и во имя защиты прав малых народов (имелось в виду нарушение нейтралитета Бельгии). Манифесты призывали к гражданскому миру, прекращению классовой борьбы, убеждали национальные меньшинства поддержать правительство. Манифест русского царя о войне с Германией был составлен в высокопарном стиле с явной целью воздействия на патриотические чувства читателя. Он начинался пространными рассуждениями о «братских чувствах русского народа к славянам», которых обидела Австро-Венгрия. Оправдывая свои военные приготовления, царь писал, что он был «вынужден» «принять необходимые меры предосторожности», «привести армию и флот на военное положение». Русский самодержец старался убедить своих подданных, что он «прилагал все усилия к мирному исходу начавшихся переговоров», но, видите ли, Германия «внезапно объявила России войну» и поэтому он вынужден воевать, чтобы оградить честь, достоинство, целость России. Далее царь призывал «В грозный час испытания да будут забыты внутренние распри. Да укрепится еще [227] теснее единение царя с его народом и да отразит Россия, поднявшаяся как один человек, дерзкий натиск врага»{164}. Русская буржуазия с неподдельным восторгом встретила манифест царя о войне. Патриотические демонстрации с «коленопреклонением» проходили на Дворцовой площади столицы. Страницы газет и журналов были заполнены верноподданническими телеграммами царю от различных буржуазных организаций. Все это было призвано свидетельствовать «единение царя с народом». Президент Франции Пуанкаре и все правительство обратились к французскому народу с воззванием, которое заканчивалось словами: «В этот час нет больше партий. Есть вечная Франция, Франция миролюбивая и полная решимости. Есть отечество права и справедливости, целиком объединенное в спокойствии, бдительности и достоинстве»{165}. В своем послании парламенту по случаю объявления войны Пуанкаре писал 4 августа, что Франция подверглась грубому и предумышленному нападению со стороны Германии. Пуанкаре подчеркивал миролюбие французов и стремление правительства к предотвращению войны. Он взывал к патриотизму французов, призывал нацию к единству и готовности защищать Францию. Премьер-министр Франции Вивиани в своем большом выступлении перед парламентом [228] вторил президенту. Чтобы разжечь воображение депутатов, Вивиани обвинял Германию в посягательстве на «европейские свободы», безопасность, независимость, достоинство народов, убеждал депутатов, что Франция будет бороться за свободу Европы, за право и независимость{166}. Шовинистическая пропаганда с целью вызвать у народа милитаристский угар имела первоначально успех главным образом у мелкой буржуазии. Поддалась агитации также часть интеллигенции, отдельные группы рабочих. Однако основная масса пролетариев подняла свой голос против войны, в особенности в России. В городах и селах Российской империи начались антивоенные выступления рабочего класса и крестьянской бедноты. Уже в дни мобилизации, 16 (29) — 18 (31) июля, на отдельных заводах Петербурга и других городов состоялись митинги и собрания{167}. В день объявления войны, 19 июля (1 августа), прекратили работу 27 тыс. человек на 21 предприятии Петербурга{168}. Рабочие выходили на демонстрации с красными знаменами. Начальник Петербургского охранного отделения сообщал 19 июля (1 августа) 1914 г. в департамент полиции о митингах рабочих, проводимых на фабрично-заводских предприятиях. Он так писал в своем рапорте: «Выступавшие на означенных сходбищах ораторы подчеркивали общность интересов «всего мирового пролетариата», настаивали на обязательности для сторонников социалистических тенденций всеми мерами и средствами бороться против самой возможности войны, независимо от поводов и причины для начала таковой... рекомендовали призываемым в ряды армии запасным обратить всю силу оружия не против неприятельских армий, состоящих из таких же рабочих пролетариев, как и они сами, а против «врага внутреннего в лице правительственной власти и существующего в империи государственного устройства»{169}. Протест против начавшейся бойни прокатился по всем крупнейшим городам России{170}. В большинстве случаев это были волнения мобилизованных, отправляемых в действующую армию. Ни в одной стране не было такого движения протеста против войны, как в России. Царскому правительству удалось отбить первую, в большинстве случаев стихийную попытку народных масс в той или иной форме выступить против войны{171}. [229] Стихийные антивоенные митинги и демонстрации рабочих состоялись в Англии{172}. Английские трудящиеся первоначально не поддавались на агитацию шовинистов. Но измена правых лейбористов и тред-юнионистов и других соглашателей, сила и искусство буржуазной пропагандистской машины — все это возымело действие: рабочий класс оказался расколотым, большая часть его дезориентированной, захлестнутой ура-шовинистическими настроениями{173}.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Развязывание войны» з дисципліни «Історія першої світової війни 1914-1918»
