Теоретическая парадигма социологии хрущевского и брежневского периодов во многом покоилась на идеях, заимствованных у социалистов-утопистов XVIII—XIX вв., прежде всего Мора, Сен-Симона и Фурье. Возвращение к давно забытым теоретическим идеям, списанным человечеством за ненадобностью, имело как положительные, так и отрицательные стороны. Т. Мор учил, что труд является не только обязанностью, но и честью для всех членов общества. Он предлагал установить 6-часовой рабочий день, а свободное время использовать для всестороннего развития личности. Абстрактно-гуманистические позиции занимал и Ш. Фурье, писавший, что труд должен доставлять человеку величайшее удовольствие — тогда он будет эффективным и производительным. Труд в социалистическом обществе должен быть привлекательным. Трудно переоценить издание и широкое распространение в советском обществе произведений социалистов-утопистов. Оно послужило своеобразным окном в Европу. В СССР, где не издавали ни одного буржуазного философа и социолога (а если и издавали, то по случайному упущению цензуры), публикация гуманистических идей утопистов, являвшихся признанными «друзьями» и предшественниками марксизма, оздоровила ортодоксальный марксизм, смягчила общественные нравы, заставила отойти от принципов непримиримой классовой вражды. Ученым разрешалось писать о гуманистических аспектах общественного труда. То, что можно было встретить в сочинениях великих утопистов, являлось политически разрешенным ходом мысли. В числе разрешенных тем оказались проблемы удовлетворенности работой, привлекательность профессии, заинтересованность в труде и многое другое, что никак не сочетается с принудительным характером труда, его обязательностью, всеобщностью. Достаточно прочитать книги Д. Кайдалова и И. Чангли — ведущих в 70-е гг. теоретиков в области социологии труда, чтобы убедиться, насколько высказываемые ими идеи схожи с идеями социалистов-утопистов. Это не научные монографии, а гимн торжеству социалистического труда, восхищение широкими возможностями, которые открываются для дальнейшей гуманизации труда при советском строе. Разумеется, речь не идет о заимствовании или плагиате. Речь, возможно, должна идти о созвучности разных исторических эпох, о сходстве теоретических подходов к общественному труду двух совершенно разных поколени й социальных мыслителей — французских утопистов и советских марксистов. Однако историческое сравнение выявляет и существенные различия сравниваемых явлений. Идеи социалистов-утопистов представляли собой критику того общества, в котором им довелось жить, а воззрения их советских пос- 145 ледователей — апологетику существующего строя. И опять же не об историческом идеализме в понимании общественного труда надо говорить. Хотя совершенно очевидно, что наш отечественный идеализм вторичен по своей природе. Он имеет иную, более прочную аксеологическую и ценностно-мо-тивационную основу. Идеологические запреты, существовавшие в 70-е гг., вынуждали быть неискренними при описании объективной реальности и выражении своих взглядов, в то время как социалисты-утописты ничего не искажали, описывая ужасы капиталистического общества, они искренне выражали свои идеи. Историка социологии должно тревожить другое: почему в 60—70-е гг. XX в. мы оказались отброшенными на теоретические позиции XVIII и даже XVI вв.? Русская дореволюционная социологическая мысль, которую мы вполне еще не изучили и по достоинству не оценили, начинала свое развитие с того же теоретического уровня, на котором находилась тогда европейская социология. Идеи О. Конта, пожалуй, даже раньше, чем на его родине, были изучены в России. Передовая интеллигенция тянулась ко всему новому, свежему. Русские социологи как с равными полемизировали с О. Кон-том, Г. Спенсером, Э. Дюркгеймом. Выдающийся статистик А. Чупров оставил после себя глубокое эссе о неокантианской социологии. Наша страна дала миру социологов экстракласса — достаточно назвать М. Ковалевского и П. Сорокина. Ко второй половине 20-х гг. общий уровень официальной философии и социологии в СССР резко снизился. Большевики собирались покончить с «буржуазной социологией», а покончили с социологией вообще. Ярким примером расправы с социологией является теоретическая дискуссия о ее предмете, проходившая в 1920-е гг.: «Журнал "Историк-марксист" (1929, № 12) публиковал материалы дискуссии "О марксистском понимании социологии", проходившей 22 февраля 1929 г. на заседании социологической секции историков-марксистов18. Основной докладчик В.Н. Максимовский высказал мысль, что работа социологической секции определяется по принципу "остатков" (т.е. все, что не входит в состав других секций, передается в социологическую секцию). Докладчик ставил задачу определить, что же такое социология и чем она должна заниматься. Основная полемика развернулась вокруг проблемы соотношения исторического материализма и социологии. Одни участники дискуссии, например П.И. Кушнер, В.Б. Аптекарь, утверждали, что исторический материализм как теория общественного развития и есть общая социология, другие (И.П. Разумовский, А.Д. Удальцов) полагали, что следует по возможности обходиться без употребления термина "социология" применительно к историческому материализму, противопоставляя последний "буржуазному социологическому методу". Подводя итоги обсуждения, В.Н. Максимовский согласился с тем, что термин "социология" в принципе и не нужен, хотя употреблять его можно»19. Место социологии на идеологическом Олимпе вскоре занял исторический материализм. Представители старой социологии, объявленные идеа- куссия о марксистском понимании социологии // Историк-марксист. М., 1929. Т. 12. нкова 3., Гридчин Ю. Историко-социологическая проблематика//Социология в России / Под В.А. Ядова. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Изд-во Института социологии РАН, 1998. С. 52-53. 14В листами, были либо высланы, либо расстреляны, а новые марксистские кадры обществоведов по своему научному потенциалу и теоретическому уровню явно уступали идейным оппонентам. В духовной области прочно утвердились принципы, проповедуемые сторонниками Пролеткульта — еще одного варианта вульгарного материализма. Тем не менее 20-е гг. дали миру замечательных мыслителей. Можно назвать выдающегося экономиста и специалиста в сфере экономической социологии Н.Д. Кондратьева, автора социальной инженерии и самой эффективной по тем временам системы НОТ А.К. Гастева, наконец, замечательного ученого-плановика, написавшего фундаментальные работы по социальной истории общественного труда и бюджетам времени, С.Г. Струмилина. Все это люди с мировым именем. После 20-х гг. последовал продолжительный период затишья — на протяжении почти 30 лет в стране не было создано ни одной сколько-нибудь значимой работы по социологии труда, не проведено ни одного серьезного эмпирического исследования, не организовано ни одной научной конференции, не подготовлено ни одного профессионального социолога. За эти 30 лет американская социология в целом, и индустриальная социология в частности, как раз наработала тот мощный теоретический капитал, которым она питалась и продолжала питаться последующие десятилетия. В конце 20-х — начале 30-х гг. проведены знаменитые Хоторнские эксперименты, положившие начало индустриальной социологии как науке. В 40—50-е гг. в США проведены известные эмпирические исследования и на их базе созданы ставшие классическими: а) иерархическая теория потребностей А. Маслоу; б) двухфакторная теория мотивации Ф. Херцберга; в) теория мотивации достижения Д. Макклелланда и др. Начиная с 60-х гг. за рубежом говорят уже о новом этапе развития индустриальной социологии и социологии менеджмента, который уже не относится к отношениям между людьми. Это означает, что первый этап в развитии движения «человеческие отношения» к тому времени завершился. Мы его полностью «прозевали». После Второй мировой войны мы застали зарубежную индустриальную социологию на неизмеримо более высоком уровне, чем в первой четверти XX в. Слишком многое нам было непонятно и непривычно. Методолого-методический инструментарий, используемый обычно иностранными специалистами в своих исследованиях и созданный ими в 30—50-е гг., начал нами осваиваться только в 70-е гг. (Хотя были и исключения: в середине 60-х гг. группа ленинградских социологов во главе с В.А. Ядовым проводила эмпирическое исследование в промышленности по методике, сопоставимой с методикой Ф. Херцберга.) Если бы советская послевоенная социология начинала с простого воспроизведения тех идей, концепций и методолого-методических инструментов, которые достались ей в наследство от до- и постреволюционного периодов развития отечественной социологии труда, то ее продвижение вперед было бы более заметным и эффективным. Хотя и в этом случае мы уже намного отставали бы от мировой науки. Характерно, что в теоретическом плане позиции советской и американской индустриальной социологии в 60—70-е гг. даже как-то сблизились. В том и в другом случае говорилось о необходимости привлечь внимание к человеческому фактору на производстве, о всестороннем развитии личности ра- 147 ботника, о гуманизации труда и т.д. Идейные призывы по обе стороны океана звучали одинаково. Но лишь по форме, а не по содержанию: американские социологи-прикладники получали высокую оплату труда, добиваясь серьезных результатов в области гуманизации труда — прежде всего экономической эффективности и прибыли. Разработки американских социологов отличались крайним прагматизмом, точностью расчетов, конкретностью формулировок. Заводские социологи в СССР подчас создавали проекты, не уступавшие американским, но экономической отдачи в масштабах страны они не давали. Конечно, в отдельных отраслях, на отдельных предприятиях и в отдельных цехах отмечалось увеличение каких-то показателей, но дальше помпезных выступлений о необходимости гуманизировать условия труда и всесторонне развивать личностные качества, звучавших на съездах партии и заседаниях райкомов, дело не шло.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «УТОПИИ И ИЛЛЮЗИИ СОВЕТСКОЙ СОЦИОЛОГИИ» з дисципліни «Фундаментальна соціологія»
