ВОЕННЫЙ КОММУНИЗМ И НОВАЯ ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА: НАДЕЖДЫ И РАЗОЧАРОВАНИЯ
Военный коммунизм — это принудительная попытка навязать российскому менталитету марксистские стереотипы. Сам Маркс никогда не рассматривал Россию в качестве первой страны, которая должна утвердить на своих безбрежных просторах идеалы социализма. На роль пролетарского авангарда крестьянскую по преимуществу страну выдвинули российские большевики, по-своему интерпретировавшие идеи Маркса. Они правильно рассчитали, что идеи, овладевшие народными массами, становятся непобедимой силой. Только вот какие идеи и какими массами овладевают... Если уж европейский пролетариат, гораздо более грамотный и квалифицированный, чем дореволюционный российский, хотя и симпатизировал марксистской идеологии, вовсе не рвался на баррикады, чтобы превратить ее в материальную силу, то что тогда говорить о населении России. Здесь крестьянство составляло 80% населения, а рабочий класс —менее 10%. Причем последний — это недавние крестьяне, выкинутые в город и не всегда пристроившиеся в нем. Для того чтобы сделать идеологию революционной силой, надо прежде сделать ее принципы понятными для большинства тех, кто в этой революции должен участвовать. В крестьянской стране крестьянской революции быть не могло. Она не укладывалась в схему Маркса. Нужна была пролетарская революция, но тогда ее участниками должны стать лишь 10% населения, а оставшееся большинство, не желающее и не прием- 1040 люшее ее, должно стать объектом революционного насилия (при захвате власти) и революционного перевоспитания (при ее удержании). Сделать понятной означает приспособить очень абстрактный стиль суждений Марксова «Капитала» (построенного на гегелевской философии) к уровню развития полукрестьянских, полупролетарских масс. Иными словами, профанировать науку, опустить ее до уровня обыденных представлений малограмотной массы, сделать ее доступной пониманию широких слоев.
Историкам еще предстоит выяснить, сколько явных и скрытых уступок субъективным условиям (той «мелкобуржуазной стихии», о которой говорил Ленин, характеризуя крестьянство, еще только становившееся на путь товарного производства) пришлось сделать Ленину, Бухарину, Сталину, Дзержинскому и другим деятелям партии, строившим на западноевропейских идеях Маркса русский вариант социализма. Иными словами, сколько в теории и на практике пришлось совершать того, что отвечало не целям, выдвинутым в свое время Марксом и Энгельсом и получившим всестороннее научное обоснование, а самым примитивным, но глубоко жизненным стереотипам массового сознания. Стереотипам, которые отражали чаяния и убеждения социальных низов России. Именно низов, а не интеллигенции. Ведь революция и совершалась с ориентацией на них. Реальная политика мало похожа на улицу с односторонним движением, улицу, на которой заранее расставлены дорожные знаки, предупреждающие об опасных поворотах. Реальная история социалистического строительства напоминает скорее оживленный проспект в часы пик, в минуты столпотворения, хаотического перемещения больших масс людей. Ленин неоднократно повторял, что сейчас мы еще не знаем, через какие зигзаги и повороты мы пойдем к социализму, детали уточнит только практика. Для социолога, изучающего социальную историю общества через движение социальных групп, классов и слоев, практика отображается в расстановке движущих сил на каждый момент времени. Уточнить детали — значит для него выяснить формы массового сознания и поведения, которые в будущем способны вызвать нарушения объективных закономерностей, изучить их в самом зародыше, когда кроющаяся в них социальная энергия только еще готовится выплеснуться наружу. Изучить прежде всего коллективные формы поведения, коллективное сознание, которые, выбившись из привычно- 1041 го, веками накатанного русла (а так всегда происходит в периоды социальных революций), готовы проявить себя совершенно непредсказуемым образом.
Именно коллективное, а не индивидуальное начало в переломные моменты становится детонатором истории. Революционные массы, только что свергнувшие ненавистную им власть капитала, готовы были принять скорее уравнительные идеи военного коммунизма, чем товарно-денежные реалии новой экономической политики, экономического и социального неравенства. К этим реалиям еще предстояло приблизиться через трудные годы уравнительного коммунизма, через принудительный труд и карточное распределение, экономические кризисы и нетерпимость продразверстки. Переход к нэпу был вынужденной, хотя с исторической точки зрения вполне логичной мерой. Для такого перехода созрели экономические и политические предпосылки, но не социально-психологические. Середняцкие массы крестьянства с воодушевлением приняли замену продразверстки продналогом. Но это был еще не нэп. Точнее, только одна его сторона. Ведь одновременно с этим возрождались буржуазные слои городского и сельского населения, разбухал бюрократический аппарат, резко дифференцировался доступ к социальным
благам, восстанавливалось неравенство в распределении материальных ценностей. Именно с этим массы боролись в ходе социалистической революции. И вот теперь все начало возвращаться. Многие почувствовали себя разочарованными, обманутыми. В первую очередь это относится к демобилизованным фронтовикам, вдовам и сиротам, бедняцким массам в деревне, деклассированным слоям пролетариата. Недовольство этих слоев представляло ту самую пороховую бочку, на которой могла подорваться мирная политика нэпа. Нэп привел одновременно к двум процессам: становлению среднего класса деревни и новой социальной дифференциации села. В конце восстановительного периода, в 1924—1925 гг., к категории безземельных относилось около 10% сельского населения. Крестьяне-бедняки составляли 26%, середняки — 61%, 1042 кулачество — 3—4%'. Зажиточные крестьянские хозяйства были сконцентрированы главным образом в Поволжье, на Урале, в Сибири и на Дону, где к концу 1920-х гг. кулачество составляло около 5% сельского населения и было достаточно влиятельным. Зажиточные крестьяне обычно хорошо вели хозяйство и, таким образом, являлись примером для середняков. Богатые крестьяне и кулаки в годы нэпа укрепляли свои экономические позиции, часто попадали в местные органы власти. Бедняки, лишенные экономической помощи и поддержки государства, не могли успешно интегрироваться в нэп. По сравнению с 1920 г. их положение к концу 1920-х гг. ухудшилось: 60% сельскохозяйственных наемных рабочих в 1925—1926 гг. вообще не располагало посевными площадями, у 89% не было тяглового скота, а треть их не имела даже коров2. Бедняцкие слои, составлявшие 35— 40% сельского населения, воспитанные Октябрьской революцией на идеях равенства, болезненно реагировали на новый этап социальной дифференциации, происходившей в деревне. После окончания Гражданской войны многие семьи вернулись в село из города, это увеличивало число мелких хозяев и затрудняло процесс их экономического подъема. Показательна сводка о настроениях крестьянства, которая была направлена 5 июля 1928 г. секретарю Рославльского укома ВКП(б) Смоленской губернии местным уполномоченным ОГПУ: «За последнее время по уезду среди бедноты и середняков имеются большие недовольства на недостачу хлеба. В это время кулаки пользуются этим моментом и зажимают бедноту в кабалу... Кулаки злостно повышают цены на хлеб, и беднота не в состоянии его купить. Тогда кулаки дают им хлеб на отработку. Беднота говорит: "Хлеб отправили за границу, а мы пропадаем от голода и попадаем в руки кулака"»3. Это было время так называемого зернового кризиса конца 1920-х гг. и массового недовольства, которое обращаюсь не против богачей, спекулировавших зерном, а против советской власти. Удачнее других раскрыл мироощущения тех, кто считал себя обделенным советской властью, Артем Веселый (псевдоним писателя Н.И. Кочкурова). Путешествуя по Каме и Волге, сибирским рекам и Кубани, он собрал бесценный исторический материал: письма и записи интервью с участниками Гражданской войны, архивные материалы и официальные документы. Обобщив большой массив данных, А. Веселый в художественной форме провел по существу социологический анализ нэповской России. Работая над рукописью, писатель «зимой 1926 г. в труднейших условиях повторил путь, про- 1 Белади Л., Краус Т. Сталин. М, 1989. С. 155-158. 2 Там же. С. 157-158.' Там же. С. 158. 1043 деланный отступавшей XI армией через астраханские пески; он знакомился с архивными документами в крайистпартах, беседовал со многими участниками мировой и гражданской войны»4. Рассказы о Гражданской войне ее реальных участников, об их судьбах, порой весьма драматичных, А. Веселый воплотил в виде писем из станицы,
составивших основу произведения «Босая правда». В одном из черновых вариантов такого письма бывший красный партизан говорит, что в мирное время забыли их героические дела, как они «голыми шашками прорубались через всю Украину... После демобилизации в 1921 г. красные орлы вернулись в свои станицы, хутора и села и что же здесь нашли? Дома нет. Хозяйства разграблены и уничтожены. Жены в кабале у кулаков. Дети — сироты беспризорные. Вернувшиеся калеки и больные вынуждены были надеть на плечи вместо винтовки латаную торбу. Мы обижены нашей жизнью... Нам нигде нет места. Неужели мы не заслужили кусок хлеба?»5. Война и мир — вечная тема русской истории. Но здесь она приобрела новое звучание, такой драматический оттенок, которого раньше, пожалуй, никогда не было. Впервые в нашей истории произошла гражданская война, а не освободительная, как было прежде. Русские убивали русских, один класс шел войной против другого, один социальный слой уничтожался ради другого. Разумеется, было и мародерство, массовое дезертирство, бессмысленная жестокость — неизбежные атрибуты любой войны. Но выковывались также особые моральные принципы боевой выручки, окопного равенства, голодной пайковой справедливости, предоставлялась возможность навести порядок сейчас и немедленно, если у тебя оружие. Такая система ценностей, сформировавшаяся в военное время, была перенесена затем в другой мир, мир послевоенный. В этом-то и заключались истоки будущей трагедии. По существу, утверждение идеалов нового, невиданного в истории общества, общества самого гуманного и человеческого, пришлось начинать с жестокой резни, где порой попранными оказывались все ценности и святыни. Человеческая душа ожесточилась, она побывала на дне отчаяния и психологически была готова к жестокости и принуждению, причем во имя высоких нравственных ценностей. Рождалась особая нравственность, которая не понятна мирным поколениям. (Сейчас ее могут воспринимать, пожалуй, только афганцы, а раньше переживали участники Великой Отечественной войны.) Идеалы справедливости и равенства фронтовики воспринимали в особо обнаженной форме. Справедливость они считали не милостыней или незаслуженной наградой, 4 Новый мир. 1988. №5. С. 136. ь Там же. С. 152. 1044 а как естественное вознаграждение за пролитую кровь. Но советская власть, за которую они проливали эту кровь, вроде бы о них забыла: «Голоса наши когда-то гремели на кровавых полях, а нонче они робко звучат в стенах канцелярий. Много погибло наших дорогих товарищей, но о них и помину нет местной властью. Нас, защитников и завоевателей, восхваляют и призывают только по большим праздникам... во время проведения какой-нибудь кампании, а потом опять отсовывают в темный угол. Закомиссарились прохвосты, опьянели властью. Ежели таковые и впредь останутся у руля, то наша республика еще сто лет будет лечить раны и не залечит», — пишут красные партизаны своему бывшему командиру6. Послевоенный мир обернулся для фронтовиков голодом и разрухой, которую они сами же и создавали, обернулся той же самой канцелярской волокитой и показухой, которая была и прежде, против которой они вышли на бой, но одолеть так и не смогли и которая теперь вот одолевает их самих. Вожделенной справедливости и равенства нет, впору снова начинать кровавую бойню за восстановление попранных идеалов и ожиданий. Напомним, что это был самый расцвет эпохи нэпа, того самого, о котором фронтовики в произведениях А. Веселого скажут: «Защитники в земле, инвалиды на земле,
а главки, наверху, на основе нэпа давят нас»7. И бойня не замедлила себя ждать — сначала поголовное уничтожение миллионов середняков и зажиточных крестьян начала 1930-х гг., которых зачислили в кулаки и мироеды, а затем практически такое же поголовное, хотя и меньшее по численности (в силу малочисленности самой этой прослойки), истребление интеллигенции конца 1930-х гг. Возвращение к военному коммунизму и уравнительной справедливости, возможно, было спровоцировано недовольными «низами». Оно совершалось «верхами» как бы от имени этих низов и ради защиты их прав. Однако «сталинский коммунизм», т.е. коммунизм наоборот, лишь удачно спекулировал на настроении широких масс. Конечный итог — укрепление диктатуры той самой бюрократии, которая возмущала несправедливо обиженных фронтовиков. Естественно, что основным средством выступали принуждение и произвол. Словом, для многих Гражданская война завершилась не торжественным воцарением диктатуры пролетариата в союзе с крестьянством, а повсеместным захватом власти недобитой буржуазией, культом произвола и насилия. К концу войны «главные тузы утекли за границу, а всякая шушера — князиш-ки, купчишки, адвокатишки, офицеры, попы и исправники — остались как раки на мели... Осели они у нас и полезли в Советы, в тресты, в партию, в школу, в кооперацию... Не отставали от них и местные контры... Дети ихлезут в комсомол, а внуки в барабанщики», — в бессильной злобе изливают душу 6 Новый мир. С. 160. 7 Там же. С. 153. 1045 герои Артема Веселого. Они захватили командные посты в органах власти, присвоили основные средства производства, без которых крестьянин задыхался, — землю, лошадей, трактора. «Из 6 купленных станицей тракторов 2 достались кулакам, 1 совхозу, 1 колхозу и 2 куплены середняцким товариществом. Плывет из-под бедняка завоеванная земля кулаку в аренду». В то
время как кулаки и подкулачники жиреют, вдовая беднота — жены и матери солдат революции — нищенствуют. Мать красного командира, погибшего в гражданскую, ходит «с холщовым мешком под окнами и выпрашивает милостыню у тех же богатеев-казаков, которые занасиловали ее дочь и загнали в могилу мужа и двух сынов. В прошлом году, пишут красные партизаны в «Босой правде», мы выхлопотали старухе пенсию в 6 р. 50 к. Три раза ходила она в район и не могла получить... Жалко ее нам, старым партизанам, но чем поможешь? Сами варим щи из крапивы, да и то через день»8. Запутавшийся мир запутавшихся в неправде людей: все перевернулось, правда и неправда поменялись ролями в этой сатанинской пьесе. И снова встает неизбывный и, кажется, неразрешимый российский вопрос, кто виноват? Для ответа на него пришлось затеять невиданную революцию и пройти через горы трупов в Гражданскую войну, а ответа опять нет... «Было время, мы протаптывали для дорогой советской власти кровавые тропы, а теперь она забывает нас». Кто прятал свою шкуру в тылу — теперь у кормила власти, а кто проливал свою кровь — просит у них подачки. На этом карнавале человеческой неправды люди сбрасывают одни маски и надевают другие. Герой-командир Федор Подобедов, порубивший под Фундуклеевкой три сотни махновцев, сейчас не может найти никакой работы и вынужден устроиться завхозом. Когда-то обладавший неограниченной властью над жизнями людей, он теперь «докатился до метлы» и сильно запил. Красный командир промышляет воровством казенных лошадей и вскоре попадает под трибунал, где судит его бывший белогвардеец — прапорщик Евтушевский. Но теперь он не враг, а благообразный чиновник, обладающий безграничной властью над тем, кто когда-то, было время, обладал такой же властью над ним самим. Они поменялись ролями, и это — навсегда. Что же делать? Бывший красный командир выхватил шашку у конвойного и зарубил прапорщика, а сам ушел за Кубань в горы. Вскоре из обиженных бойцов, отдававших раньше кровь за советскую власть, теперь сколотилась шайка бандитов, которые «жгли совхозы, громили Советы, вырезали коммунистов и комсомольцев, поезда грабили»9. Другой красный командир — начальник конной разведки Яков Келень — при поддержке тестя обзаводится богатым хозяйством, не пуская 8 Новый мир. С. 156-157. 9 Новый мир. С. 156. 1046 своих бывших товарищей даже на порог дома. «Или вот другой вождь — заведующий кооперацией, бывший кузнец Евтихий Воловод. Закрыл глаза портфелем, прибил, гад, на кабинетной двери лозунг: «Без доклада не входить»... Живет Евтихий с капитаншей Курмояровой, которую он забрал в плен под селом Кабардинкой... В усадьбе у них стоит раскрашенный в две краски сортир на замке... Евтихий партийную школу кончил, теперь нас уму-разуму учит. Он нам про строительство социализма, а мы ему про сортир напомним, он про хозяйственный рост страны, а мы про то, что жрать нечего, а у него полон двор птицы, поросят, две коровы, жнейка, косилка, четыре собственных лошади»10. Произведения А. Веселого, несомненно, основаны на фактических данных. Поэтому они вполне могут служить источником, на основе которого
должны строиться социологические обобщения и выводы. Но в них отражена особая социальная реальность, та, которая изучается самостоятельной дисциплиной — социологией повседневности. Правда, в западной философской традиции анализ повседневности зачастую строится на почве социально-психологических экспериментов. Такова феноменологическая социология Л. Шюца и Г. Гарфинкеля. Но у А. Веселого общепринятый и нормальный ход событий нарушается не в искусственной экспериментальной ситуации, а в естественно-исторической логике событий. В результате такого нарушения создается особая, вывернутая наизнанку повседневность, в которой обнаруживаются доселе не известные грани сознания и бытия, поведения и нравственности людей. Ненормальное, отклоняющееся, неодобряемое в обычной жизни вдруг типизируется в массовом поведении, превращается в онтологические категории повседневности. Обычный мир оборачивается фантасмагорией с совершенно иной структурой реальности. Причудливые видения и бредовые фантазии (так переводится с греческого слово «фантасмагория»), социальная нежить, будто уничтоженные революцией, оживают и становятся демиургом новой жизни. Все, против чего боролись революционеры, возродилось, но в еще более уродливой форме. Революционное насилие, Гражданская война, красный террор не дали народу чаямого царства свободы. Произвол вообще никогда не ведет к свободе. Но свобода вновь остается той заманчивой целью, ради которой социальные «низы», своей кровью обагрившие поля Гражданской войны, опять готовы идти в бой, применить насилие и произвол. Нужен только сигнал и некто, кто призовет их под свои знамена на борьбу против «недобитой контры» и перевоплотившейся в красных руководителей буржуазии. В отличие от большинства «постреволюционных» писателей, неудержно воспевающих новую власть, А. Веселый писал только правду. В основе его произведений — подлинные письма фронтовиков. В августе 1929 г. «Прав- 10 Новый мир. С. 161. 1047 да» публикует сообщение под названием «Постановления о льготах бывшим красным партизанам и красноармейцам не выполнялись». Этот материал перепечатывается «Известиями», где особо выделяется заключительная часть постановления Президиума ЦК ВКП(б) и Коллегии НК РКИ СССР: «В случае обнаружения невыполнения законов правительства виновных в неисполнении предавать суду, невзирая на лица и их служебное положение. О результатах проверки представить доклад Совету Народных Комиссаров Союза ССР»". Дата публикации весьма примечательна. 1929 г. — это год великого поворота от нэпа к реставрации военного коммунизма. В экономически и социально отсталой стране средств для улучшения материального положения фронтовиков попросту не существовало. А начавшаяся индустриализация требовала отвлечения в промышленность еще больших средств. Правительственное постановление о помощи фронтовикам не могло быть выполнено по вполне объективным причинам. Но субъективно оно послужило сигналом к новому витку ужесточений и репрессий. Сначала ликвидировали «кулаков» и мелкобуржуазную прослойку крестьянства, затем перетрясли управленческий аппарат на местах и в центре. Через некоторое время по второму заходу посадили вновь назначенное руководство «за допущенные перегибы и потерю революционной бдительности». Искали «врагов народа», тех, кто извратил идеалы социализма, разжирел на революции, кто фактически восстанавливал старые порядки, являлся проводником идеологических диверсий. На самом же деле расправлялись с неугодными, чаще квалифицированными и грамотными работниками, совестливыми и морально чистоплотными руководителями. Отдельных начальников сажали, а бюрократизм тем временем разрастался пуще прежнего. Ловили на мелких ошибках, но «крупная рыба» сохранилась. «Недобитая контра», как и новые выдвиженцы — красные руководители и красные спецы, у которых за спиной далеко не революционное прошлое, выжили. Они обладали на удивление завидным социальным здоровьем, прекрасно приспосабливаясь к новым условиям и спокойно поступаясь принципами, за которые страдали правоверные революционеры ленинской гвардии. У них появились дети и внуки, которые не менее успешно приспособлялись к советской действительности, перекраивая ее по своим меркам. Когда мы пишем о крутом повороте, совершенном Сталиным, о его отказе от ленинского пути построения социализма, то представляем себе дело таким образом, будто перелом начала 1930-х гг. произошел как-то вдруг, по произволу, «сверху». Но известно, что ни одно крупномасштабное историческое событие не происходит по велению одной личности, в результате грубого нажима, насилия над объективными закономерностями. Возвращение к методам военного коммунизма в 1930-е гг. подготовлено всем ходом предшествующих событий. Поворот «вправо» был исторически неизбежен. Извращение социализма, его вульгаризация происходили не по воле отдельного вождя. Скорее, объективные события отражали такое же объективное по содержанию, хотя и субъективное по форме, событие, а именно мощный сдвиг в массовом сознании народа. Того самого народа, который " Новый мир. С. 161. 1048
проливал свою кровь на фронтах Гражданской войны, устанавливая советскую власть и надеясь на светлое будущее, но взамен получил темное настоящее. «Откосившие от армии» паразитические слои населения, оставшись в тылу, что называется, приватизировали все теплые и доходные места. Вернувшиеся с фронта демобилизованные красноармейцы оказались не у дел. Они пополнили армию безработных, инвалидов и нищих. Далеко не всем предоставили заслуженные льготы, уютные квартиры, хорошую зарплату. Проплачена была, вероятнее всего, только армейская верхушка. Куда хлынули голодные массы, разучившиеся пахать и стоять у станка? Видимо, заполнять те ниши, где они могли достать себе на пропитание. Это деревня, составляющая хозяйственную базу традиционного общества, заводы, небольшое число которых уцелело, наконец, преступность. Так называемый афганский синдром — неспособность адаптироваться к мирной жизни бывших воинов — действовал и в 1920-е гг. Многие красноармейцы, ушедшие воевать в молодом возрасте, иных способов добывать себе средства на жизнь, как только с оружием в руках, и не знали. Правительство большевиков инстинктивно понимало, что с Гражданской войной проблема существования советской власти не была решена. Вернувшиеся с фронта военизированные массы мужчин могли стать горючим для новой революции, теперь уже антисоциалистической. Унять их могли только радикальные меры. Сталин решил отдать на заклание нарождающуюся буржуазию — «новых русских» эпохи нэпа и переродившуюся в буржуазию советскую номенклатуру. Старая, еще дореволюционная буржуазия эмигрировала или была уничтожена во время красного террора, а затаившиеся до лучших времен предприниматели вылезли на поверхность и набрали жирок в период нэпа. Ни городская буржуазия, ни деревенское кулачество и средние слои села воевать за Советы не желали. Всеми правдами и неправдами они смогли остаться в тылу. К тыловой публике присоединилась многочисленная бюрократическая рать, созданная уже советской властью. Как и любая иная политическая система, она не могла функционировать, не создавая собственную инфраструктуру, многочисленный аппарат, местные органы власти и т.п. Революция 1917 г., раз и навсегда покончившая с русской буржуазией как классом, с ее политической и экономической силой, вовсе не уничтожила, да и не могла уничтожить психологические и социальные корни буржуазной идеологии. На время, а именно на период военного коммунизма, буржуазность как образ жизни и мироощущения была загнана в подполье. Однако с наступлением нэпа, допустившего свободу частной инициативы, полезли вверх ростки мелкобуржуазной психологии в ее наиболее извра- 1049 щенном виде. Ленин и большевики обличали ее, если судить по большому счету, не случайно, хотя в борьбе с ней допустили немало перегибов. Русская мелкобуржуазность — особый тип сознания обывателей, имеющих возможность и умеющих делать только одно — перераспределять, присваивать, приворовывать. Если крупная буржуазия, пусть в меньшей степени, чем западная, несла в себе начала рациональности и организованности, то мелкая еще не успе ла стать цивилизованной прослойкой. В ее повседневном образе жизни было немало иррационального, инстинкты присвоения преобладали над навыками рационального производства, бережливость перерастала в скупость и скаредность, которые у западной буржуазии заменялись пуританской этикой труда и добросовестности.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «ВОЕННЫЙ КОММУНИЗМ И НОВАЯ ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ПОЛИТИКА: НАДЕЖДЫ И РАЗОЧАРОВАНИЯ» з дисципліни «Фундаментальна соціологія»
