Наконец, научное знание носит временный характер. Сколь бы тщательно и продуманно ни строилось научное исследование, можно быть уверенным, что в будущем другие исследования смогут продемонстрировать недостаточность, неполноту нашего понимания явлений. Новые наблюдения, новая, нам еще не известная, аппаратура, более тонкая техника, позволяющая провести более точные измерения, усовершенствования, вносимые в исследовательские проекты, проверки альтернативных объяснений, новые подходы к объяснению уже известных накопленных фактов — все это рано или поздно выявит ограниченность или эмпирическую недостаточность сегодняшнего научного знания, добытого нами и нашими предшественниками. Поэтому исследователю необходимо всегда оставаться открытым и готовым к изменению и совершенствованию понимания природных, психических и социальных явлений. Утверждение о временности научного знания ни в коей мере не означает, что сведения, накопленные, чтобы устареть, могут быть спокойно проигнорированы. Это в то же время не означает и того, что наше нынешнее знание значимо на века. Часто, когда люди размышляют о науке, они думают о научных “законах”. Научный закон — это обобщение того, что было испытано и подтверждено множеством эмпирических проверок. Любой закон, как правило, имеет отношение к обобщениям, которые были подтверждены целым рядом многочисленных повторных проверок. Временная природа научного знания подготавливает нас к возможности того, что будущие наблюдения могут прийти в противоречие с законами, принятыми сегодня. Знание здравого смысла также заведомо ограничено во времени. Это обусловлено уже тем, что оно, будучи индивидуальным по своему характеру, претерпевает изменения в содержании вместе с изменением реального жизненного опыта его обладателя, приобретения им все более новой информации (а она поступает из окружающей среды непрерывно). Наконец, это знание в значительной мере исчезает с уходом из жизни его владельца. Хотя немалая его часть все же передается окружающим и остается с последующими поколениями. Что касается мифологического знания, то оно в большей мере, нежели другие виды знания, претендует на незыблемость, неизменность и вечность. Его установления вообще ставят своей целью не просто упорядочение, а увековечение системы наших представлений о мире. Идеологическое знание в этом смысле также гораздо менее гибко и подвижно в сравнении с научным. Разумеется, предложенная схема структуры наших познаний, как и всякая схема, весьма условна. В действительности мы постигаем окружающий мир всеми доступными нам средствами. В сознании индивидуальных носителей его, равно как и в коллективном сознании целых общностей (само слово со-знание — это производное от совместного знания, так же как, например, со-ратник обозначает товарища по совместному ратному труду), совокупность накапливаемой информации существует, в конечном счете, в сложном, далеко не всегда расчлененном единстве. Не говоря уже о том, что в продвинутых обществах вместе с развитием массовой грамотности и разветвленной системы образования знание здравого смысла во все большей мере пополняется за счет элементов научного знания. Мы не случайно подчеркиваем тот факт, что предложенная аналитическая схема типологии различных видов знаний носит условный характер. В реальности вряд ли кто из нас смог бы сразу, четко и с полной определенностью отделить в общем объеме своего тезауруса идеологические знания от научных или от мифологических. Кстати, говоря о научном знании и способности к его усвоению и продуцированию как основе интеллекта, мы отнюдь не имеем в виду, что его обладателями могут считаться одни лишь научные работники, исследователи (профессиональные или самодеятельные). Интеллектуалами сегодня именуют и беллетристов, и художников, и артистов, и даже теологов. Однако, как нам представляется, это справедливо лишь в той мере, в какой для их повседневной, главным образом профессиональной, деятельности и творчества присущи черты, характерные для усвоения и продуцирования прежде всего научного знания, особенности процесса его накопления и систематизации. Кроме того, всех их объединяет использование логики в установлении связей, влияний и зависимостей. К примеру, идеологическая доктрина в своей содержательной части (особенно в новой и новейшей истории) “произрастает”, формируется, развивается изначально именно из научного знания. Накапливаются факты, они систематизируются, обобщаются, трактуются... Выдвигаются гипотезы, объяснения. Другими словами, внешне все это происходит вполне “научно”. Другое дело, что накопление фактов носит чаще всего довольно предубежденный и нередко целенаправленно предубежденный характер: они отбираются и подгоняются под заранее выдвинутые или имплицитно подразумеваемые объяснения и гипотезы; и если какие-то наблюдения и факты не подтверждают исходных концепций, то тем хуже для фактов — они просто не принимаются во внимание, их как бы не существует, они отбрасываются, игнорируются — сознательно или бессознательно. Поэтому нельзя не признать, что идеологии (а в новейшие времена — и религиозные течения) являются, как правило, продуктами чьей-то интеллектуальной деятельности, т.е. берут свое начало в определенной степени из научного знания, во всяком случае, стараются избежать явного противоречия и противостояния с ним. В конечном счете, любые теоретические концепции, обосновывающие фундамент (содержание, комплекс знаний и логическую структуру) любой религии или идеологии, были продуктом интеллектуальной деятельности, опираясь на накопленные (и зафиксированные на материальных носителях) знания предшествующих поколений, определенным образом систематизируя их. Тем не менее, отмеченная нами выше специфика объективно существует, на что обращали свое внимание даже люди, не связанные вроде бы напрямую с наукой, а обслуживавшие в своей профессиональной деятельности главным образом нужды политики. Так, бывший шеф советской внешней разведки Л. Шебаршин, вспоминая годы своего “специального образования”, пишет, что “ ...марксизм-ленинизм в тогдашней трактовке был предельно далек от науки. Его клишированные формулы и понятия имели характер ритуальных заклинаний, что-то вроде ежедневного и ежечасного подтверждения лояльности. Каждое учебное пособие даже в нашем весьма специальном учебном заведении начиналось с благочестивого тезиса о классовом характере разведки. (Время, когда классовый характер приписывался физике, биологии, математике, уходило медленно. У нас медленнее, чем у других)” . Здесь необходимо помнить следующее. Наука, по самой своей сути призвана отражать объективную истину, не зависящую от тех или иных пристрастий, “полезности” или “вредности”. Идеология же выполняет принципиально иную функцию в социальном мире — выражение социального интереса определенных общественных сил и определенного социального идеала. Конечно, два этих типа знания определенным образом связаны между собою. Однако смешивать их не следует, ибо, как отмечает В.А. Ядов: “ Идеология, опирающаяся на объективное научное знание, заслуживает положения научной. В противном случае она иллюзорна. Но наука, опирающаяся на идеологию, утрачивает право назваться наукой, превращается в наукообразную апологетику социального интереса” . Причем, как нам представляется, сказанное справедливо и по отношению к национальной принадлежности тех или иных научных знаний. Здесь мы вполне согласны с А.П. Чеховым, которого вряд ли кто-то мог бы упрекнуть в отсутствии патриотизма, но который в своих “Записных книжках” отмечал: “Национальной науки нет, как нет национальной таблицы умножения; что же национально, то уже не наука”.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Временность» з дисципліни «Основи соціологічних знань»
