Формирование гендерной идентичности и принятие гендерных ролей
Исследования в области психологии пола и гендера — одно из новых направлений в психологии. По мнению И.С. Кона, было время в развитии отечественной психологии, которое можно назвать периодом «бесполого сексизма». Различия между полами — мальчиками и девочками, юношами и девушками, мужчинами и женщинами, а уж тем более — психологическая интерпретация половой и гендерной дифференциации практически не проводились. И.С. Клецина (2003) отмечает, что даже тогда, когда эта проблематика стала одной из актуальных, она исследовалась в аспекте психофизиологического направления (Г.И. Акинщикова, Н.А. Розе, Е.И. Степанова), либо психологического, но построенного лишь на констатации, а не на интерпретации половых различий (В.С. Агеев, Т.А. Репина, В.В. Абраменкова). Позднее появились работы, в которых проблема половых различий была поставлена специально (В.Е. Каган, Я.Л. Коломинский, М.Х. Мелтсас, И.И. Лунина, Т.И. Юферова), однако и в них собственно психологическая интерпретация часто подменялась ссылками на биологические и психофизиологические различия и простой констатацией полученных фактов. Нередки случаи оценочных суждений, в которых мужчине и женщине отводилось строго определенное место и роль в системе общественных отношений (В.П. Багрунов; Г.М. Бреслав, Б.И. Хасан). В 80−90-х годах ХХ столетия стали проводить дифференциацию между половыми и гендерными различиями, рассматривая первые как различия между мужчинами и женщинами, обусловленные анатомо-физиологическими особенностями, а вторые — как различия, обусловленные культурой, условиями полоролевой социализации, хотя понятно, что в обоих случаях исследователь имеет дело не с моно- (влияние биологического или социального фактора), а с полисистемной детерминацией различий (Виноградова, Семенов, 1993; Визгина, Пантилеев, 2001; Радина, 1999). По мнению И.С. Клециной, наиболее значимыми вопросами гендерной теории являются такие проблемы, как «природа половых раз185
личий, динамика гендерных различий, влияние этих различий на индивидуальный жизненный путь человека и возможности личностной самореализации» (Клецина, 2003, с. 74). Согласно Е.Т. Соколовой и др. (2001), объяснения извращений гендерной идентичности традиционно основывались на биологических факторах, на патологии влечений, и только в последнее время стали рассматриваться с точки зрения социально-психологического опыта, нарушений личности, «самосознания, с приобретенным в раннем детстве негативным опытом межличностного взаимодействия» (Соколова, Бурлакова, Лэонтиу, 2001, с. 4). Холистический подход, который разрабатывают авторы, учитывает существенную особенность развития и функционирования личности, в соответствии с которой изучение гендерной самоидентичности и ее девиаций «причинно связываются со своеобразием строения целостной личностной самоидентичности, с особенностями ее нормального и аномального развития, с когнитивным развитием и когнитивной организацией…» (там же, с. 4). Эта точка зрения противопоставляется традиционному подходу, названному «“школьным” изоляционизмом», изучающим гендерную идентичность вне целостной самоидентичности личности. Вслед за Е.Т. Соколовой и др. (2001), мы понимаем «гендерную идентичность (курсив мой.— Н.Х.) как частный случай личностной самоидентичности, благодаря которой возникает субъективное “чувство пола”, развиваются модели поведения по маскулинному или феминному типу и реализуются желаемые выборы сексуального партнера» (Соколова, Бурлакова, Лэонтиу, 2001, с. 4), тем не менее, условно разделяя половую и гендерную идентичность. Ролевые предпочтения формируются у ребенка очень рано. Уже к концу первого года жизни можно наблюдать полоспецифичное поведение. Раннее проявление предпочтений в половых стереотипах обусловлено системой подкреплений со стороны родителей и других близких для ребенка людей. Гендерная роль — это набор ожидаемых образцов поведения для мужчин и женщин. Существует мнение, что женское поведение направлено на установление межличностных отношений, а мужское — на личностный рост, на Эго-развитие, что цель «совместной деятельности и собственный успех в ней значат для мальчиков больше, чем наличие индивидуальной симпатии к другим участникам игры» (Реан, 2002, с. 204). Мальчики ориентированы на достижения, утверждение себя, соревнование и соперничество. «Общение девочек выглядит более пассивным, зато более дружественным и избирательным» (там же, с. 204). Слово пассивность не означает астеничность — отсутствие активности. Оно указывает на более низкий уровень ини186
циативы, по сравнению с поведением мальчиков. В контексте темы гендерных ролей мы имеем в виду не просто мальчиков и девочек, а их поведение, соответствующее их биологическим особенностям. Иными словами, пока мы условно предполагаем, что мальчики ведут себя по-мужски, а девочки — по-женски. Женская роль ассоциируется с заботой, симпатией, проявлением нежности и ласки, с сочувствием и сопереживанием, т.е. с эмпатийными чувствами, с интернализацией конфликтов. Защитное поведение девочки, девушки, женщины строится на механизмах отрицания и изоляции, и, возможно, в целом слабее «системы мужских психологических защит» (Cramer, Ford, Blatt, 1988; Cramer, Blatt, 1990). Мужская роль соотносится с активным, целенаправленным, агрессивным поведением, со склонностью к риску, с экстернализацией конфликта, с независимостью, спонтанностью и смелостью. В ряде случаев мужская роль описывается в категориях «компетентности», «осведомленности», «ума» и «сообразительности». Защитное поведение мальчика, юноши, мужчины проявляется в актуализации проекции и интеллектуализации. В подростковом возрасте принятие гендерных ролей не только желательно, но и необходимо, поскольку уже в период юношества половые предпочтения и половое поведение (наряду с рядом других факторов) определяют успех в установлении межличностных отношений. Гендерные роли, как мы уже говорили, формируются под влиянием социокультурных факторов, и поэтому жестко не закреплены за половыми ролями. Биологическая женщина может принимать как женскую, так и мужскую роль. То же самое относится к биологическому мужчине. В ряде исследований показана связь образов маскулинности–фемининности с этнокультурными полоролевыми традициями (Лопухова, 2001), характер позитивного и негативного влияния полоролевой социализации на самореализацию личности (Алешина, Волович, 1991), изоморфность «материнского диалога», т.е. диалога матери и ребенка на ранних этапах онтогенеза и основ внутреннего диалога в самосознании (Соколова, Бурлакова, Лэонтиу, 2001). Человек, выбирающий мужскую роль и соответствующий ей стиль поведения, относится к маскулинному типу личности, который характеризуется высокими показателями по маскулинности (смелость, аналитический ум, независимость и проч.) и низкими показателями по фемининности (нежность, слабость, робость и проч.). Человек, выбирающий женскую роль и определенный стиль поведения, относится к фемининному типу, характеризующемуся низкими показателями по маскулинности и высокими показателями по фемининности. Высокие показатели одновременно по маскулинности и по фемининности 187
определяют принадлежность к андрогинному типу, а низкие показатели — к недифференцированному, или диффузному типу. В литературе существуют противоречивые сведения о том, как комплекс маскулинность–фемининность связан с адаптацией человека. «Психически здоровая личность должна обладать выраженными маскулинными характеристиками, для женщин же важнейшим показателем психологически адаптированной личности является фемининность» (Ениколопов, Дворянчиков, 2001, с. 101). По мнению целого ряда исследователей, психическая адаптация тесно связана с традиционной половой ролью, т.е. преимущественно с маскулинными чертами у мужчин и фемининными — у женщин (Heibrun, 1976; Silvern, Ryan, 1979). Иного мнения придерживаются те, кто считает, что комбинирование маскулинных и фемининных особенностей, т.е. андрогинность, представляет собой наилучший адаптационный вариант (Bem, 1974; Constantinopole, 1973), аргументируя свою позицию данными эмпирических исследований. Существует и иная точка зрения, согласно которой тесная связь между андрогинностью и психическим здоровьем отсутствует, поскольку следствием андрогинного типа половой (гендерной) идентичности является не одно решение, а, по крайней мере, два. Первое — андрогинность может обеспечивать адаптацию и саморегуляцию личности и способствовать широкому использованию способов, средств, приемов в организации опыта и его управлении. Второе — андрогинность может приводить к спутанности ролей, к компенсации недостаточности одной роли за счет другой, к неадекватной актуализации ролевых установок. Исследования, проведенные по проблеме половой (гендерной) идентичности (Ениколопов, Дворянчиков, 2001; Silvern, Ryan, 1979), показали, что андрогинность не является эквивалентом психического здоровья, а вот маскулинность отрицательно коррелирует с симптомами дистресса как у мужчин, так и у женщин. Психопатология ассоциируется с низкими показателями маскулинности у мужчин и женщин, а фемининность является атрибутом дистресса только у мужчин. Столь же тщательно необходимо разбираться с проблемностью диффузного (недифференцированного) типа личности, который отличается от трех других низкими оценками по маскулинности и фемининности. Думается, что здесь возможны варианты. Во-первых, человек с диффузным типом гендерной идентичности может оценивать себя в других категориях, игнорируя гендерные признаки. Хорошо известен эмпирический факт, согласно которому европейцы (мужчины и женщины) не отличаются друг от друга по психо188
логическим профилям, полученным с помощью опросников, тогда как в странах Азии такие различия есть. Например, восточные мужчины оценивают себя как свободных и независимых, а женщины — как зависимых, подчиненных и послушных. Во-вторых, недифференцированность по симптомокомплексу маскулинность–фемининность может указывать на наступление кризиса личностного роста, проявившегося в отказе от прежней идентичности, в регрессии в диффузное состояние с целью принятия новой половой роли. Как полагал Карл Юнг, регрессия в ряде случаев означает потребность сделать шаг назад с тем, чтобы продвинуться на два шага вперед. В-третьих, снижение показателей по маскулинности–фемининности у женщин является компенсацией слабой мужской роли у их партнеров-мужчин. И, в-четвертых, недифференцированность мужских и женских черт, их невыразительность действительно (на что часто и указывают) является показателем диффузности Я, наличия разрывов в представлениях о себе. «Постоянное чувство пустоты в восприятии себя, непоследовательность поведения, которую невозможно интегрировать эмоционально осмысленным образом, и бледное, плоское, скудное восприятие других — все это проявления диффузной идентичности» (Кернберг, 2000, с. 24−25). Принятие гендерных ролей происходит задолго до подросткового возраста, однако именно в период пубертата на основе принятия новой телесности и целостного изменения представлений о самоидентичности происходит формирование представления о гендерной роли, определяющее в период юности и взрослости свободу выбора, вариативность поведения в разных ситуациях и функционирование личности. 5.3.3. Детско-родительские отношения в подростковом возрасте Отношения родителей и детей не всегда бывают такими, какими они видятся в идеале. На самом деле идеальных отношений не бывает, и именно поэтому предыдущее высказывание выглядит не очень правдоподобно. В научном и обыденном сознании более или менее хорошие и стабильные отношения с детьми устанавливаются «достаточно хорошими» родителями. По Д.В. Винникоту, «достаточно хорошая» мать умеет аффективно «зеркалить», устанавливая эмпатическую связь с ребенком, способна почувствовать и понять его желания и настроения. Интенсивность и качество детско-родительских отношений все время меняются. В ряде эмпирических исследований (Сергиенко, 2001) было показано, что тип семейного воспитания очень динамичен 189
и зависит от возраста ребенка. К типам семейного воспитания отнесли следующие виды отношений: 1) чрезмерно стимулирующую семью, которая устанавливает крайне интенсивные отношения с ребенком, предъявляя к нему высокие требования; 2) любящую семью, которая строит отношения на симпатии, близости и тесных позитивных контактах; 3) пассивную семью, которая не интересуется ребенком и не уделяет ему внимание и 4) строгую семью, которая ориентируется на чрезмерно высокий и необоснованный контроль. Исследование проводилось на монозиготных и дизиготных близнецах, а также на одиночно рожденных детях в возрасте от трех месяцев до трех лет. Результаты показали, что у монозиготных и дизиготных близнецов преобладают любящие семьи, однако стиль семейного воспитания нестабилен. Так, на первом году жизни преобладает любящая семья, в 18 месяцев высока вероятность строгих семей, а в 36 месяцев — чрезмерно стимулирующих. Результаты объясняются тем, что в первые месяцы жизни ребенок крайне беспомощен и зависим от взрослых, которые проявляют по отношению к нему заботу, ласку, внимание. К 18 месяцам ребенок свободно овладевает пространством и учится контролировать процессы дефекации и мочеиспускания. Приучая ребенка к чистоплотности, родители проявляют повышенный контроль, настойчивость, требовательность и даже нетерпеливость. В 36 месяцев многие дети поступают в ясли и детские сады, где уровень предъявляемых требований становится еще более высоким. Предваряя трудности, с которыми может столкнуться ребенок, родители транслируют ему новые задачи, контролируя уровень их выполнения. Выполнение, а иногда и невыполнение заданий может интенсифицировать процесс их продуцирования. Семья становится чрезмерно стимулирующей. Ребенок старшего возраста ощущает еще больший контроль в связи с подготовкой и последующим поступлением в школу. Интенсивность отношений нарастает. Тем не менее, многие дошкольники и первоклассники готовы выслушивать родителей, принимать их советы и действовать в соответствии с ними. Оказывается, «чем жестче родители контролируют ребенка, тем более инфантильным, несамостоятельным и безответственным он проявляет себя» (Лужецкая, Павлова, 2003, с. 122). Гиперконтроль усиливает беспомощность, инфантильность и безынициативность. К периоду пубертата ребенок приходит не вполне подготовленным. По мнению Э.Г. Эйдемиллера, негармоничное воспитание подростка можно оценить по следующим критериям: уровень протекции в воспитании ребенка, который может быть низким (гипопротекция) или высоким (гиперпротекция); степень удовлетворения потребностей ребенка (потворствование или игнорирование); уровень требований 190
к ребенку (чрезмерные требования-обязанности или недостаточные требования-обязанности); количество запретов, которое определяет уровень самостоятельности ребенка (чрезмерый или недостаточный); строгость санкций (чрезмерная или минимальная), наказания. Автор специально подчеркивает, что формирование отношений в семье и семейное благополучие обусловлены способностью каждого члена семьи влиять на мнение другого, быть компетентным в самых разных делах. Во многом эта компетентность относится к родительской позиции, но, безусловно, она необходима самому подростку, готовящему себя для взрослой жизни. Характер детско-родительских отношений и тип семейного воспитания обусловлены многими факторами, одним из которых является возраст ребенка. Результаты исследований Е.А. Сергиенко и ее сотрудников, коротко изложенные выше, это доказывают. Это значит, что любой возраст, и подростковый, в частности, характеризуется особыми взаимоотношениями между родителями и детьми. Они изменяются вследствие того, что для подростка ведущей деятельностью становится интимно-личностное общение со сверстниками и, по мнению Е.Т. Соколовой, именно они «становятся референтной группой, чьи мнения и оценки приобретают наибольшую субъективную значимость» (Соколова, 1989, с. 28). Уникальность подростковости отмечена целым рядом парадоксов. Парадокс — неожиданное, странное, непривычное суждение, резко расходящееся с общепринятым мнением по данному вопросу. Известно, что любой парадокс выглядит как отрицание какого-либо мнения, которое считается «безусловно правильным». Парадоксальность как нечто неожиданное и оригинальное обычно противопоставляется ортодоксальности как чему-то проверенному, имеющему законный статус, привычному и традиционному. Парадоксальность ассоциируется с независимостью, творчеством, самобытностью. Пубертат — возраст парадоксов, которые являются простым следствием маргинального статуса подростка. Положение «уже не ребенка и еще не взрослого» создает амбивалентность, двойственность, неоднозначность реакций, действий, настроений и отношений. Так называемые детско-родительские отношения не являются здесь исключением. При этом хотелось бы специально отметить маргинальность положения и самого ребенка, т.е. подростка, и взрослого, его родителя, теряющегося в ситуации, которая требует от него и сугубо родительского, властного, и по-взрослому равного отношения с сыном или дочерью. Мы остановимся на нескольких парадоксах детско-родительских отношений, выделенных нами. 191
Парадокс послушания. В ряде случаев родители не наблюдают особых отклонений в поведении ребенка и не испытывают, на первый взгляд, серьезных трудностей в общении с ним. Подросток продолжает быть послушным, бесконфликтным, откликаемым. Создается впечатление, что переход от предподростковости к пубертату прошел без особых трудностей. Парадоксальность такого положения дел заключается в том, что ожидания родителей не совпадают с их наблюдениями за подростком. Отсутствует подростковая вспыльчивость, ранимость, агрессивность, грубость. Но внешнее благополучие нередко оказывается обманчивым. Потребность в отделении, сепарации рано или поздно будет искать способы своего удовлетворения. У подростков с аномалиями полового развития, вызванными отсутствием одной Х-хромосомы, наблюдаются разнообразные формы «молчаливого протеста». Они проявляются в отчужденности, внезапном уходе в себя, закрытости, аутоагрессии (самобичевании, самообвинении, самоистязании). По мнению многих родителей, трудности общения с такими девочками состоят в частом проявлении у них депрессивных настроений, в уходе в фантазии и в замкнутости. Подобное квазипослушание является формой поисково-ориентировочной деятельности подростка, стремящегося к независимости и одновременно опасающегося ее. Противоречие между желанием сепарации и страхом отделения выражается в привычных действиях, ритуализациях и стереотипиях. Так, по просьбе описать нарисованную на листе бумаги девочку испытуемая говорит: «Ну, это девочка, она учится в школе. Каждый день она туда идет, учится, потом приходит домой, кушает, смотрит телевизор, делает уроки и ложится спать, а утром опять идет в школу». Неверно было бы говорить о том, что парадокс послушания характерен только для определенной нозологической единицы, которой и является синдром Тернера. Он обнаруживается и у нормально развивающихся подростков, которые крайне идеализируют своих родителей, делая их недоступными для себя, с одной стороны, и жизненно необходимыми, с другой. Нередко это бывает в семьях, где ребенок не имеет возможности отделиться от матери в силу слабости своего отца, который в норме «должен разрушить диаду матери и ребенка, воспрепятствовать истощению ребенка в дуальных отношениях и с помощью отцовских запретов заставить его обратиться к реальности и к другим людям» (Шторк, 2001, с. 185). Парадокс послушания типичен именно для подросткового возраста, когда ожидания неконгруэнтны реальности. В доподростковый период позиция послушного ребенка не будет расцениваться как парадоксальная, поскольку она выглядит естественно, и не вызывает ни ожиданий чего-то другого, ни особых удивлений со стороны 192
взрослых. Затянувшийся симбиоз лишает человека инициативности, предприимчивости, легкости принятия самостоятельного решения, парализует волю и фантазию, фрустрирует спонтанность. Отец может наложить запрет на симбиотические отношения, предоставляя свободу ребенку, но при условии, что «этот шаг был подготовлен активной идентификацией с сильным отцом, которая спасает ребенка от опасности “остаться” и погибнуть в первично-нарциссической позиции…» (там же, с. 191−192). Запрету должна предшествовать любовь к отцу и базальное доверие к отцовскому принципу. Парадокс независимости проявляется в демонстрации самостоятельности, предприимчивости и автономии, которой сопутствуют иные желания — потребность в понимании, поддержке и заботе. Оказывается, что подростковая независимость скорее мнима, нежели истинна. Она может быть таковой — свободной, спонтанной, открытой только тогда, когда обеспечивается наличием надежного, принимающего взрослого. Пробуя, тестируя реальность, ребенок опирается на внутренние объекты и реальные родительские фигуры. Ожидание обратной связи, даже в крайне рискованных девиантных поступках, позволяет подростку ощутить границы дозволенного. Мы сильно заблуждаемся, если думаем, что, судя по поведению 14–16-летнего ребенка, он не нуждается в родительском авторитете и родительской опеке. Это произойдет позднее и только в том случае, если в период вхождения в пубертат любые действия ребенка будут так или иначе отмечены родителем и поняты. Взрослый должен дать почувствовать ребенку, что он его понимает, но, понимая, может принимать или не принимать тот или иной подростковый поступок. Какие условия создает понимание? Оно позволяет интегрировать бессознательные содержания, которые начинают поддаваться контролю, осознанию и перестают инициировать внутренние противоречия. «Действительно, когда все опыты ассимилируются во взаимосвязи с “я” и делаются частью “я”-структуры, индивид склонен к меньшей “застенчивости”. Его поведение становится более спонтанным, он меньше сдерживается в выражении своих установок, потому что его “я” способно принимать такие установки и такое поведение как часть себя» (Роджерс, 2002, с. 721). Взаимосогласованность стремления подростка к автономии с пониманием взрослого создают позитивную основу для конструктивного поведения и здоровых межличностных отношений. Позитивная автономия характеризуется спонтанностью поведения, самостоятельностью, умением принимать решения, эмоциональной зрелостью, коммуникабельностью, способностью принимать других людей такими, какие они есть, организованностью в делах. Исследования автономии, проведенные, правда, на взрослых женщинах (дип193
ломная работа Е.В. Кумыковой «Психологические особенности независимой женщины») показали, что такие люди не нуждаются в автономии, поскольку обладают способностью ее удовлетворять, но склонны к демонстрации. Тестирование с помощью 16-факторного опросника Р. Кеттелла выявило, что они доминантны, неконсервативны, умеют принимать радикальные решения, самодостаточны, рационалистичны, склонны к оптимизму, обладают высоким самоконтролем и умением эффективно планировать жизнь. По Тематическому Апперцептивному Тесту были получены результаты, подтверждающие ряд предположений об особенностях объекта идентификации независимой женщины: она значимо реже, чем конформная идентифицируется с человеком противоположного пола, т.е. с мужчиной, у нее выше степень вариативности идентификации с женским персонажем, чаще идентифицируется с человеком своего пола и возраста. Она отличается способностью достигать планируемой цели, редко занимает созерцательную позицию. Интересными оказались данные о высокой вариативности идентификации независимой женщины с человеком своего пола. По-видимому, способность ассоциировать себя с женским полом вне зависимости от возраста, профессиональной занятости, личностных особенностей, темперамента и т.п. конкретной женщины как объекта идентификации позволяет автономному человеку быть гибким и хорошо приспособленным, оставаясь в психологическом пространстве своего пола. Характер автономии может меняться при переходе от одного возраста к другому, при анализе автономии мужчины и женщины, но базовые черты, перечисленные нами выше, обнаружатся в любом жизненном контексте. Для подросткового возраста она приобретет признаки парадоксальности, т.е. связи стремления к автономии с потребностью в поддержке взрослого, ведь только так она и сможет стать в будущем полноценной личностной особенностью. Парадокс конфликтности. Пубертат представляет собой своеобразную точку отсчета в развитии так называемого конфликта «отцов и детей». Бурные выяснения отношений, непонимание взрослым ребенка, а ребенком — взрослого, подростковые побеги из дома, суицидальные мысли и попытки суицида — все это и многое другое является проявлением высокой дезадаптивности подростка. Выяснение причин конфликтного поведения приводило к выводам, во-первых, о наличии гормонального скачка, повышающего общий уровень возбуждения организма, и, соответственно, чувствительность к отдельным сторонам человеческих взаимоотношений, во-вторых, о доступности для подростка тех областей жизни, которые раньше для него были недосягаемыми. Парадоксальность ситуации заключается в том, что конфликт признавался явлением, имеющим отношение к самому подростку, иногда к родительским 194
ригидным установкам, но практически никогда — исключительно к позиции самого родителя. Психоаналитические исследования показывают, что внешняя конфликтность обусловлена внутренней неустроенностью, высоким уровнем нейротизма и недифференцированностью отдельных личностных структур, а проблемы подростка целиком обусловлены неудачными интернализациями Я-объектов. Так, с точки зрения Х. Кохута, «травматические недостатки я-объекта, такие, как грубый недостаток эмпатии, приводящий к тому, что мать или другой я-объект не выполняет функцию отзеркаливания, вызывает различные дефекты личности. Например, неспособность к отзеркаливанию из-за слабой эмпатии разрушает удовлетворенность младенца своим архаическим “я”, ведет к интроекции дефектного родительского образа и к развитию фрагментированной личности» (Тайсон, Тайсон, 1998, с. 110). Кохута, правда, обвиняли в том, что он сузил область интерпретации проблем клиента обсуждением патологического влияния его родителей на собственное психическое здоровье, и недооценивал активную позицию самого ребенка в процессе личностного роста. Тем не менее, он был прав в том, что детско-родительские отношения на ранних стадиях развития ребенка существенно влияют на его самочувствие и полноценность в более поздние периоды жизни. Тем самым, конфликтность подростка вырастает не столько из его собственных проблем, сколько из проблем того взрослого, который находился с ним рядом на предыдущих стадиях развития, и, по-видимому, продолжает сопровождать его по пути подросткового взросления. «С генетической точки зрения можно предположить, что в случае психоза личность родителей (и многие другие факторы внешней среды) вместе с наследственными факторами затрудняет формирование в соответствующем возрасте ядерной связной самости и ядерного идеализированного объекта самости. Нарциссические структуры, формирующиеся в более позднем возрасте, должны, следовательно, оказаться бессодержательными, а потому ломкими и хрупкими» (Кохут, 2003, с. 27−28). Конфликтность, которая представлялась исключительно достоянием подростка, оказалась интерпсихическим явлением. В этом и состоит парадокс конфликтности. Во внутрипсихическом плане конфликт представляется как борьба грандиозной самости против интернализированных Я-объектов, вырастающая в желание спроецировать высокое внутреннее напряжение на внешние обстоятельства. Такие люди склонны к проекции, к приписыванию другим причин своего неблагополучия, к применению неконструктивных способов самоутверждения личности. Парадоксальность детско-родительских отношений в подростковом возрасте не является серьезным барьером на пути личностного развития подростка. Она лишь означает, что за внешней простотой и 195
ясностью причин и следствий поведения подростка находятся более глубокие основания, связывающие между собой обе фигуры — родителя и ребенка. Может даже случиться так, что проблема сепарации ребенка является проблемой сепарации родителя, который, будучи зависим от своего сына или дочери, боится разрыва с ним и потери чувства собственного Я, потери себя. Так или иначе, трудности подросткового периода следует рассматривать как совместный продукт детско-родительских отношений. Формирование половой идентичности, принятие гендерных ролей и особенности детско-родительских отношений являются основой для развития у подростка чувства взрослости, способности к разнообразию в отношениях с другими людьми и принятия на себя ответственности. Они определяют характер взросления человека в период с 12 до 16 лет.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Формирование гендерной идентичности и принятие гендерных ролей» з дисципліни «Самоствердження підлітка»
