Ментальные признаки русского и западноевропейского национальных характеров
Русский национальный характер не просто противоречив, как и любой другой, а поляризован, расколот. Противоположности в нем обострены до крайности, ничем третьим не опосредованы. Н.А. Бердяев подмечал, что русский народ - “самый аполитический, никогда не умевший устраивать свою землю” и одновременно Россия - “самая государственная и самая бюрократическая страна в мире”, все в ней “превращается в орудие политики”. В русской стихии “поистине есть какое-то национальное бескорыстие, жертвенность” и в то же время это страна “невиданных эксцессов, национализма, угнетения подвластных национальностей, русификации”. Русские покорны, смиренны, но одновременно - “апо-калиптики”, “нигилисты”, бунтари, у них много “хаотического, дикого”, обратной стороной их смирения является “необычайное русское самомнение”. Русская душа “вечно печалует о горе и страдании народа и всего мира”, но ее “почти невозможно сдвинуть с места, так она отяжелела, так инертна.., ленива..., так покорно мирится со своей жизнью”. Стремление к “ангельской Святости” парадоксальным образом сочетается со “звериной низостью” и мошенничеством [19]. У русского, по С. Аскольдову, из трех человеческих качесть: “святого”, иначе безгреховного, “человеческого”, то есть социального и “звериного”, то есть природного,- можно найти лишь первое и последнее. Искренняя жажда божественной правды у русских сосуществует с “бытовым и внешнеобрядовым пониманием христианства”, далеким от подлинной религиозной веры [19, с. 5, 8-10 и др.]. Причину поляризованности, расколотости русского национального типа Н.А. Бердяев объяснил дисгармоний “мужественного” и “женственного” начал в нем. Об этом же писали В.В. Розанов, Вл. Соловьев. Неуравновешенность этих начал присуща незрелому национальному характеру. Недостатком мужественности, твердости духа, воли, самостоятельности в русском народе Н.А. Бердяев объясняет неразвитость в России общественных классов, гипертрофию бюрократизма, специфику русского самодержавия. Благодаря женственному компоненту русская “национальная плоть” имеет такие качества, как милосердие, душевность,мягкость, бескорыстие, терпеливость, отзывчивость, способность отречься от благ во имя светлой веры, идеала. Но жесткое начало обусловило и “пассивную восприимчивость” к добру и злу, излишнюю зависимость от “природной и коллективной стихии”, покорность насилию, “рабьему” положению, которое, накапливаясь, вызывает глухое недовольство, переходящее в озлобление, выливающиеся в бунтах, желаниях расправляться с теми, кому и чему поклонялись. С недостатком “мужественного” начала в русском национальном характере соглашались не все его аналитики. Например, Н.О. Лосский, напротив, считал, что русский народ, особенно его великорусская ветвь, “в высшей степени мужествен”, в нем “особенно примечательно сочетание мужественной природы с женственной мягкостью”. Да и сам Н.А. Бердяев констатировал, что “мужественный дух потенциально заключен в России” [19, с. 8-10, 13, 14 и др.]. Не вникая в существо спора о соотношении “мужского” и “женского” начал (в других интерпретациях русский национальный тип ассоциируется с детским началом, символом несовершеннолетия) отметим, что в основе феномена поляризованности, расколотости лежат многие факторы. Существенное значение имеет расположение страны, где проходил стык двух типов цивилизации, культур. Русский историк В.О. Ключевский писал: “Исторически Россия, конечно, не Азия, но географически она не совсем Европа. Это переходная страна, посредница между двумя мирами. Культура неразрывно связала ее с Европой, но природа положила на нее особенности и влияния, которые всегда привлекали ее к Азии или в нее влекли Азию” [59, с. 65]. В России встречались, перекрещивались две цивилизации. Дуализм двух миров, культур обусловил “кон-, фликтный” тип российской цивилизации. В русской душе столкнулись и смешались два потока мировой истории - восточный и западный, представляющие собой относительно самостоятельные нормативные системы, не способные к сращиванию. Они, по мнению Н.А. Бердяева, не составляли органически цельный характер, не превратились “в единую волю и единый разум”, “запутавшись” в душе. Перепутье между Востоком и Западом, пересечение двух полярных потоков, взаимоотталкивающихся, несостыковываемых, но сосуществующих культурных традиций, начал и обусловили поляризованность русской души, ее апокалип-тичность и нигилизм, которые “не признают серединного царства культуры”. Отсюда та торопливость, суетливость, скоропалительность, с которой русский человек всякий раз спешит “заявить о себе” в хорошем или плохом деле. Как образно выразился Н.А. Бердяев, он “хочет, чтобы поскорее все кончилось или всем, или ничем”. Русская поляризованность “одинаково находит себе выражение и в черносотенстве, и в большевизме. Крайне правые и крайне левые у нас сходятся, как одна и та же темная стихия, та же смесь неосознанного и извращенного апокалипсиса с нигилизмом” [19, с. 106, 107, 148]. Поляризованность русского национального типа проявляется в “забвении всякой мерки во всем”, развитой потребности “хватать через край”, дойти “до последней черты”, “в замирающем ощущении, дойдя до пропасти, свеситься в нее наполовину, заглянуть в самую бездну и - в частных случаях, но весьма нередких - броситься в нее как ошалелому вниз головой”. В такие роковые периоды, по оценке Ф. Достоевского, русский человек доходит до “судорожного и моментального” самоотрицания и саморазрушения, способен на самые крайние действия, готов порвать все связи, отношения, отречься от всего (семьи, обычаев, бога), “сжечь все мосты” [48, с. 60]. В апокалиптической настроенности, устремленности к концу, неприятии серединной культуры следует искать источник как наших исторических свершений, взлетов, силы духа, так и падений, провалов, духовных болезней. Ситуация “висения над пропастью”, “хождения по краю пропасти” порождает в обществе особую атмосферу напряженности, тревожности, страха, дискомфорта, обостряет социально-экономические и политические проблемы, придавая им особую остроту и трагичность, чувство “близкого конца”, катастрофы. Но она же создает и условия, стимулирующие духовное творчество. В русских, наряду с тенденцией саморазрушения, самоотрицания, сильны, может быть, даже в большей степени, импульсы самосохранения, самоспасения, самовосстановления, в котором они проявляют ту же силу, напористость, стремительность. Русский человек, впадая в абсолютизацию одной из противоположностей и желая изжить, преодолеть ее до конца, испытывает столь же искреннюю потребность в другой, ей противостоящей части единого целого. Потребность отрицания, разрушения подчас всего самого главного, святого, и самовосстановления, возрождения питается “героической” сущностью россиян. Русскому человеку необходимы великие дела и свершения, такие как разрушение и созидание. Ему претит серая, будничная, рутинная жизнь. Созидание у русских идет не иначе, как через разрушение всего и вся, через общественные потрясения, кризисы и катаклизмы, когда общественный организм близок к смерти. Смысл разрушения в том, чтобы смести все мерзкое, уродливое, неприглядное. Только пройдя через великие потрясения, жертвы, покаяние люди становятся способны к духовному преображению, возрождению всего прекрасного, к нравственному просветлению. В этом смысле русская душа, по оценке Н.А. Бердяева, “способна дойти до упоения гибелью” [19, с. 107]. Характерной чертой западной ментальности является рационализм, упорядоченность, склонность к формальным, четко очерченным, внешне организованным структурам. “Человек латино-романской культуры, - писал П.Е. Астафьев, - стремится и всегда готов организовать, кристаллизировать в твердых, точно определенных формах и экономических различий, и человеческое братство, и любовь, и уважение. Для него понятен и почти привлекателен даже вопрос о регламентации, кодификации нравственности в тесном смысле, так чтобы нравственные мотивы действовали в душе по общим правилам, в точно определенных формах и т. д.” [132, с. 37]. А. Аксаков, может быть, несколько утрированно, но очень точно охарактеризовал рационализм западной цивилизации. “На западе души убивают, - писал он, - заменяясь усовершенствованием государственных форм, полицейским благоустройстви-ем; совесть заменяется законом, внутренние побуждения - регламентом, даже благотворительность превращается в механическое дело; на Западе вся забота о государственных формах” [132, с. 1.23]. Русское мышление “абсолютно антирационалистично”, - констатировал С.Л. Франк [115]. Антирационализм не идентичен размытости, неясности, логической недифференцированности духовной жизни, не означает неприятия русскими точных наук или неспособности к ним. Он выражается в неподчиненности пределу, норме, в неприятии внешних форм, “органической нелюбви ко всякой законности”, равнодушии к благам, результатам своей жизни и деятельности. Антирационализм русских нашел яркое выражение в устном народном творчестве. Образ дурака, столь типичный в народных сказках, олицетворяет вызов трезвому расчету, здравому смыслу. Дурак, по оценке Е. Трубецкого, является любимым героем сказки именно потому, что в “человеческий ум он не верит” [132, с. 49]. Его поступки противоречат житейским расчетам, на первый взгляд кажутся глупыми, но в конечном итоге он оказывается счастливее своих братьев, действовавших расчетливо, хладнокровно, продуманно, спланированно. Полнота, цельность, глубина внутреннего мира, совесть, справедливость имеют первостепенное значение для русского народа. “Дух”, моральность, личную совесть русский ставит всегда выше безличной легальности, а душа для него дороже формальной организованности. П.Е. Астафьев полагал, что по этой причине ценности “умеренности и аккуратности” никогда не станут у нас основополагающими. Поэтому русский народ “не организаторский” в смысле его неспособности и несклонности к высшей организованности, упорядоченности жизни, не политический, не юридический и даже, по оценке П.Е. Астафьева, не социальный по своим идеалам и стремлениям. “Охотнее всего мы повинуемся,- констатировал Н.А. Градескул, - но не за страх, а за совесть и по убеждению... Забота о "душе" и об ее внутреннем "благотерпении" - наша типичная русская забота” [132, с. 147]. Правовым нигилизмом в России отличались и консерваторы и радикалы. Многие из них отвергали конституционное государство как чуждое России. Неприятие юридических начал, смешивание права и морали обусловлено особенностями родового быта России. Сопоставительный анализ показал, что этно-нацио-нальный фактор играет важную роль в политическом процессе. Однако, при всех концептуальных модификациях, считается общепризнанным, что политический процесс отображает ранее не выделяемые особенности реального взаимодействия субъектов политической жизни, сложившегося не только в соответствии с намерениями лидеров или программами партий, но и в результате воздействия разнообразных внутренних и внешних факторов. Выявленные в рамках политической психологии этно-национальные особенности, закономерные признаки, механизмы и факторы включения личности и группы в политический процесс в российской социокультурной среде имеют свои особенности в сравнении, например, с западноевропейскими. Здесь в центре внимания оказываются политические установки, политическая активность, политические ориентация и позиции, которые во многом вобрали в себя богатое историческое достояние.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Ментальные признаки русского и западноевропейского национальных характеров» з дисципліни «Політична психологія»
