Индивид-атом, отказывая миру вне себя вза имности с собою по целям и ценностям и низводя мир до совокупности средств, не перестает зависеть от этих последних, получаемых извне. Внутри себя он оказывается наедине со своими требованиями к миру. Он постоянно чего-то хочет, ожидает взять, жаждет от мира для себя, и эти хотения, ожидания и жажда приковывают его к миру как миру средств на низшем уровне гораздо прочнее, нежели междусубъектная взаимность, от которой он гордо отвернулся, боясь потерять себя Активные требования к миру, предъявляемые монологически-односторонне, оказываются внутренними порабощающими цепями, которые обрекают автономиста-своевольника быть всего лишь не-вольником у мира, над которым он вознес себя, быть рабом вещного бытия. Прикованность атома-своецентриста к миру через требования к нему может иметь две формы осуществления: по-требнослно-гедонистическую и ценностно-аскетическую. Рассмотрим обе формы. Когда индивид-атом удовлетворяется самозамыканием в сфере конечных или даже непосредственных, имеющихся налицо и данных ему явлений бытия, тогда его требования к миру выступают как потребности, нуждающиеся в удовлетворении через посредство ненасытного потребления, расходования, затрачивания средств. Темное пламя прожигатель-ства поглощает все новые и новые порции средств, но нет конца его аппетиту. Да и не может быть им конца, ибо потребности воспроизводятся расширенно. Так конечное бытие (как сфера самозамыкания) превращается в дурную бесконечность утилитарного потребления и преследования корыстных «интересов». Эти-то потребности и «интересы» как раз и служат точками безнадежного «приклеивания» индивида-гедониста к механизму социальной регуляции и манипулирования, точками приложения сил господствующей отчужденной системы. «...Поскольку меня определяют и насилуют мои собственные потребности, насилие надо мной совершает не нечто чуждое, а лишь моя собственная природа, являющаяся совокупностью потребностей и влечений (иначе говоря, мой интерес, выступающий во всеобщей рефлектированной форме...)»'9. Будучи послушным своим собственным, «нутряным» для него влечениям и потребностям, потребностям своей «на-
Введение в диалектику творчества 345 туры», индивид-атом тем самым делается в такой же мере послушным и скрытому за ними принудительному диктату механизма манипуляции его волей. Чем сильнее он утверждает себя в качестве субъекта потребностей и интересов, тем прилипчивее становится к подкупающим средствам заманивания внутрь механизма контроля над ним, тем продажнее... Не пожелавший ничему и никому ценностно служить в качестве субъекта, атом-своецентрист обрекает себя быть всего лишь подкупленной служебной вещью, движимой «приманками» марионеткой. Когда же индивид-атом предпочитает самоутверждаться лишь в бесконечных, содержаниях, тогда он по сути дела ту же самую позицию претворяет внешне противоположным способом (промежуточные, смешанные варианты здесь не рассматриваются): утилитарные потребности сводятся к предельному минимуму, даже подавляются — ради над-утилитарных ориентации. На место соображений гедонистического самоуслаждения и формально-рассудочных абстрактов от него, «законсервированных» расчетом на отдельную полезность, приходит гораздо более суровая распорядительность, которая не только наслаждения приносит в жертву пользе, а и все виды пользы — все «конечные» соблазны — в жертву самоутверждению посредством ценностей, посредством их свое-центричного присвоения. На место неотступной потребительской жадности и прилипчивости к предметам потребностей, к пестроте внешних условий, на место натуралистически-языческой «наполненности» существования капризной игрой страстей приходит дисциплинированно-холодное возвышение над всеми подобными стихиями. Такой индивид-атом готов спокойно пойти на сокрушительное поражение в области обыденных удобств и интересов, на подавление всего круга привычных стереотипов поведения, на крутую ломку устоявшегося образа жизни — готов ввергнуть себя в горнило жестокого аскетизма и претерпеть немалые страдания, лишь бы только возвысить себя и увековечить посредством над-эмпиричес-ях достояний и непреходящих значений. То, к чему индивид-атом склонялся, стихийно влекомый гедонистически-утилитаристскими путами наличной эмпирии, теперь впервые избирается им самим уже не слепо, не по подсказке страстных потребностей, а во всей оголенной и окончательной категоричности: предпочтение своего бытия, предпочтение себя
346 Г. С. Батищев самого — бытию всего остального мира, всей Вселенной. «В крайнем случае пусть погибнет весь мир, но зато я сам пребуду!» — таков его кардинальнейший выбор-решение в слага-нии им своей судьбы. Формально здесь, казалось бы, лишь выполняется небес-субъектность ценностей: они направляют и ведут к ценнейшему, к неизмеримо дорогому — к живой субъектной конкре-тике! Они не остаются отвлеченными и сущими сами по себе и для себя, но участвуют своими бесконечными содержания-ми в созидании и утверждении субъектной жизни, питают и растят ее... Выполняется то, что ценности имеют всегда устремляющий вектор — к кому-то, ради кого-то, актуального или виртуального, во имя чье-то, иначе говоря, — вектор ад-ресованности. Но по сути дела именно самоустремленная ценностная адресованность здесь и отрицается. Ибо адресат — это тот Другой, тот близкий (хотя бы один!), кому обращена вся жизнь ценностно-устремленного субъекта и через обращенность к кому она обретает, как бы сквозь него, свою адресованность всей беспредельности, всей диалектике... Напротив, индивид-атом, предпочевший себя миру, тем самым подставляет себя же самого наличного — вместо Другого, вместо кого бы то ни было из других. Вектор адресованности возвращается вспять — в исходную точку, в точку самозамыкания и сосредоточения в себе таком, каким индивид был дан самому себе и каким имелся для себя налицо как актуализо-ванный. Тем самым обращенность жизни человека к вечной встрече с действительностью, всегда таящей в себе неисчерпаемый исток его обновления и могущей питать своими дарами его безграничное становление, подменяется дурной бесконечностью повторения им самого себя как «мировой константы», возвратом к скучной самотождественности. Занятый охранением в неизменности своего замкнутого «ядра», индивид-атом лишает себя встречи не только с великой другой действительностью, а и с виртуальными слоями непробужденного своего собственного бытия. Поэтому он на самом деле вовсе и не приобщается к ценностям, каковы они сами по себе объективно могли бы быть раскрыты — к ним раскрытому субъекту, — но всего лишь присвояет себе то, что остается от них при присвоении, — их мертвые тени, их проекции внутрь своего «ядра», их формальные титулы... Ценности живы и конкретны только как междусубъектные, как адресующие
Введение в диалектику творчества 347 субъекта к другим и роднящие его с ними. Индивидное же их присвоение и заключение в самоизолировавшийся атом убивает их. Верным признаком их умервщления служит их релятивизация и плюрализация. В своем имманентном, неизвращенном содержании ценность несет в себе приятие и утверждение субъектом мира других как безусловно предпочтенного себе. Она есть способ на деле и в помышлениях бесконечно уважать бесконечно многих других, все их незавершимое единство многообразия, их гармоническую многоликость. Коротко говоря, ценность есть миро-утверждение, есть утверждение беспредельной объективной диалектики Вселенной человеком. Именно этим ценности распахивают человеку настежь многомерное пространство устремленного творчества. Присвоение же ценностей в качестве своих собственных достояний индивидом-атомом извращает их суть тем, что превращает их из способов лшро-утверждения в способ сшио-утверждения, себя-утверж-дения. Это присвоение уподобляет ценности — потребностям, придает бесконечным, ценностным содержаниям оконёченную и своецентричную, потребностно-подобную форму. Оно есть присвоение неприсвоимого. Оно подменяет гармоническое преодоление границ человеческих возможностей — т. е. устремленное превозможение пределов креативного горизонта — односторонней экспансией индивида-присвоителя в мир, наступательным передвиганием границ своего господства, направленным на активное покорение мира и на своемерное, корыстно-вампирское развитие себя за счет мира. Такова логика самоутверждения^1, логика ценностного мироотри-цания; эта логика всегда приковывает гордящегося собой индивида к его окружению цепями наихудшей негативной зависимости — как хищника к его жертве. Самоутверждение индивида, предпочевшего себя остальному миру, может быть по своему внешнему осуществлению двояким. Во-первых, оно может выражаться в направленности на преобладание над другими, в распространении своего влияния на других, в экспансивном накладывании своего мерила и навязывании своей воли, в неостановимой страсти к превосходству над миром других, к победе над чем бы то ни было и кем бы то ни было мешающим преобладанию и превосходству, победе любыми средствами. Это — активно-агрессивная форма самоутверждения. Следующий ей индивид-атом
348 Г. С. Батищев всякий раз бывает вынужден опосредствовать свое собственное утверждение каким-то более или менее широким социально-коллективным содержанием, лишь будучи активным представителем и персонификатором которого он получает возможность воздвигнуть себя самого над другими — «ради их же благополучия и счастья»! Однако механизмы социального опосредствования его вождистской роли, —- подчас достаточно громоздкие и сложные — предполагают совсем иной, замкнуто-органический тип социальных связей между прочими индивидами81. Во-вторых, то же самое самоутверждение может выражать себя в более «цивилизованно-демократических» формах — через договор-компромисс, через сделку между многими безразличными друг другу, замкнуто-атомистическими позициями, через связи-соглашения. Согласно таким соглашениям каждый индивид имеет право быть и чувствовать себя деспотическим «владыкой мира», но только внутри своих «частновладельческих» границ. Каждый волен либо не иметь никаких ценностей, либо сколь угодно великие ценности присвоить себе на свой частный, прихотливый манер и сделать с ними все, что ему угодно — до этого никому нет никакого дела, как бы губительно это ни должно было бы сказаться на чьей бы то ни было судьбе. Даже фактическое совпадение ценностных ориентации у разных индивидов нисколько не сближает их, не выводит их из той аксиологической самоизоляции, где каждый сам себе и Магомет, и Лютер, и Наполеон. Это и есть безразличный плюрализм. Атмосферу плюрализма иногда из-за неискушенности принимают, а иногда и намеренно выдают за истинное претворение множественности и неущербного своеобразия индивидуально-личностных миров, за претворение многосубъектности. Эту атмосферу восхваляют как царство терпимости, «толерантности». Однако на самом деле плюралистская терпимость есть всего лишь вынужденное невмешательство в чужие и чуждые дела других (остающееся вынужденным, даже если оно усвоено и перешло в прочную привычку вежливости), всего лишь договорное непосягательство и формально-дипломатичная сдержанность, за которой всегда хранится внутреннее неприятие. Эта терпимость есть лишь отрегулированная и скованная, как бы замороженная не-терпимость. В ней нет ни грана истинного, приемлющего терпения, рождаю-
Введение в диалектику творчества 349 щегося из внутренней несвоемернои участливости, из полноты со-причастности субъекта судьбам других и онтологической сущностной взаимности, из внутреннего уважения и ценительства к неповторимо своеобразным, сложно-противоречивым путям других... Плюрализм — это вынужденная множественность безучастных, ценностно-разъединившихся и окруживших каждый сам себя аксиологической пустыней, это — сборище тех, кто предпочел всему миру каждый себя. Что же касается действительной, междусубъектной терпеливости друг ко другу, то она начинается лишь по ту сторону этой пустыни, ибо она может возникать и вырастать не из вынужденной множественности безразличных атомов, а из гармонического единства многообразия, из аксиологического взаимоединения ценностно относительных личностных устремлений в их абсолютном1'12 предыстоке и итоге итогов — в беспредельной объективной диалектике. Если что-то мировоззренчески и соединяет вместе безразличных друг другу плюралистов, так это отрицание каждым из них внутреннего взаимного единения и нигилизм к абсолютному в диалектике. Для них относительное только относительно, так что вся действительность претерпевает релятивистский распад. Для них каждый сам себе абсолют. Отсюда — свойственная самозамкнутым индивидам-атомам безудержная, не знающая никаких сдерживающих берегов и никакой объективной ответственности релятивизация ценностей, оправдываемая псевдодемократическим лозунгом: «Каждый по-своему прав!» Эта релятивизация тем более опасна, когда маскируется под «полифонизм». Следует строго различать следующие три реальных явления и три соответствующих им понятия: во-первых, безразличный. замкнуто-атомистический плюрализм; во-вторых, связи вынужденной и преходящей, разомкнутой атомизации между индивидами, находящимися на перепутьях и в состоянии поиска; в-третьих, гармонические связи, которые одни только и заслуживают именования полифонических. Прежде всего надо со всею категоричностью развести и противопоставить, с одной стороны, плюрализм, который есть по сути и духу своему сила разрушительная для диалектически тонкой и высокой гармоничности, т. е. сила дисгармонизации, и собственно полифонические междусубъектные взаимоединения, проникнутые живой, непрерывно усложняющейся и утончаю-
350 Г.С. Батищев щейся гармонизацией, простирающей свое ненавязчивое влияние все дальше на мало конструктивные и даже на деструктивные элементы. Как бы ни прикидывался полифоничным безразличный плюрализм, под всеми его благообразными масками таится волчий закон ледяной безучастности, аксиологи-ческий релятивизм и мироотвержение. Восхваляемая им множественность неизлечимо больна разобщающей социальной энтропийностью, хаотизацией, так что разнонаправленные антагонистичные атомы поддаются управлению лишь механизмами отчужденной слепой стихии типа закона стоимости: Рынком и Модою (если брать их в самом широком и охватывающем смысле). Последние же налагают свои детерминирующие и деспотически навязчивые влияния на каждого лишь у него за спиной, за гранью сознательной выбирающей воли, подспудно или гипнотически — через массовые влечения, поветрия, психозы и т. п. Напротив, гармонические связи между множеством субъектов рождаются из столь глубокой и терпеливой участливости и самоотверженного служения каждого общему благу, что на них нельзя набросить и тени чего-то, подобного антагонированию, «частному» своеволию и т. п. Устремленность каждого здесь исходит из безусловно чтимых абсолютных начал глубинной онтологической сопричастности и сущностной взаимности, а равно — и перспектив единения и взаимопроникновения своеобразных судеб. Наряду с этим следует видеть неприменимость понятия полифонических отношений в строгом значении также и к разомкнутому атомизму. Последний, правда, тяготеет к гармонии, всячески тянется к ней и ищет ее, но все же тем и отличается, что еще не вступил внутрь ее собственной атмосферы, не обрел ее собственных путей, не приобщился к ее имманентной логике. Конечно, разомкнутому атомизму, проникнутому духом поиска, отнюдь не свойственен нигилизм, направленный против гармонизации или вносящий в нее порчу хаотизирующего своеволия; напротив, он постоянно ведет трудную работу, ведущую к гармонии, подготовляющую к ней, приближающую ее грядущее торжество. Однако чтобы перейти от мучительных поисков гармонического света внутрь сферы этого света и начать там новую созидательную жизнь, всецело отданную служению ему, атомизм должен предварительно превозмочь самого себя и перестать быть атомизмом вообще.
Введение в диалектику творчества 351 Совершенно особенную проблему составляет ничем не заменимое, поистине уникальное значение гармонических систем связей как единственно способных не оставаться вне и наряду с инородными себе — органическими и атомистическими — общностями, не отталкивать их от себя, но в самой действительности вмещать каждую из них внутрь себя, находить для каждой место и предоставлять конструктивную роль опыту каждой, в том числе и весьма негативному, как опыту, все-таки указывающему своими антиномиями на выход за свои границы — к гармонии. Эта удивительная способность вмещения и приятия, способность нисхождения к низшему без утраты своих собственных высоких качеств делает также возможным и истинное понимание всех иных общнос-тей, иных связей, дает ключ к подлинному проникновению в них. Только диалектически-гармонический подход оказывается принципиально выще обычной альтернативы: либо принести свое качество в жертву другому и, уподобляясь ему, полностью «заразиться» им, либо заранее подчинить предмет понимания своим условиям, «заразить» его своей собственной парадигмой и тем самым насильственно уподобить себе, после чего он делается достаточно легко «понятным»... Перед гармоническим подходом не возникает необходимость выбирать между своемерным преобладанием и покорностью чужой мере, между активностью присвоения и пассивностью при-своенности, между побеждающим ассимиляторством и терпящей поражение ассимилированностью. К конечному торжеству своему он приходит иначе — через предоставление по возможности каждому особенному, своеобразному опыту, со всей его негативностью, самому развернуть свои антино-мичные антитезы и все-таки придти к самоисчерпанию, к самостоятельному снятию своей ограниченности, к преодолению самого себя. как дисгармоничного. Но насколько далеко в отягченно-трудные случаи простирается способность вмещения — это вопрос сугубо конкретный, вопрос внутренней мощи гармонической системы. К сожалению, некоторые авторы, пишущие о полифонических отношениях, склонны смешивать эти отношения с атомистическими связями, подчас даже с замкнуто-безразличными, т. е. с плюрализмом. Как уже было отмечено выше83. известнейший теоретик полифонизма М. М. Бахтин дал такое истолкование «многоголосья» и многоплановости в рома-
352 Г. С Батищев нах Ф. М. Достоевского, которое доводит их, увы, до плю-рализации. Будучи вполне прав, настаивая на чрезвычайно важной, принципиально незавершимой самостоятельности субъектных «голосов» и планов повествования, а также не-подчинимости их друг другу, на логической непоглотимости, «неснимаемости» их друг в друге, автор «Проблем поэтики» — вопреки своей же тенденции к «интерсубъективности» (всякой идеи), т. е. к междусубъектности, — лишает «голоса» внутренней, потенциально абсолютной со-причастности в высшем неслиянном единении. Это единение раскалывается и утрачивается, а вместо него самодовлеющим и даже абсолютным характером наделяются каждый из индивидуально-личностных центров. Кроме того, признаваемые неисчерпаемыми и незавершимыми личностные субъектные миры лишаются в концепции этого автора того вектора самоустремленного становления, который мог бы размыкать их навстречу беспредельности, а поэтому лишаются диалектического самопреобразования и самообновления. Поэтому субъектные миры обретают своецентричное, самозамкнутое существование, и они изображаются построенными и организованными не вокруг бесконечных векторов ценностных устремлений, а вокруг своих собственных ядер-точек. А это и означает атоми-зацию и плюрализацию. Такое истолкование полифонизма М. М. Бахтиным дало повод увидеть у него концептуализированное равноправие между любыми ценностями в духе релятивизма — равноправие истины и заблуждения, добра и зла, красоты и безобразия, вообще утрату абсолютных аксиологических координат. 3. М. Какабадзе справедливо не приемлет подобное релятивистское «равноправие». Но отвергая его, он отвергает также и вообще полифоническое видение как неоправданное ничем, кроме разве экстраординарных кризисных ситуаций, при которых люди впадают в «ненормально-болезненное состояние». Нормальным и вполне здоровым 3. М. Какабадзе предлагает считать только одно недвусмысленно «гомофоническое видение», т. е. четко односторонний авторский монологизм, проводимый без всяких уступок и уловок. Что же касается столь нужного каждому человеку всегда и везде умения «выслушать до конца все позиции и быть готовым принять и одобрить долю правды и добра в них» м, то признание этого умения низводится до явно вне-концептуальной оговорки, нисколько
Введение в диалектику творчества 353 не ослабляющей категорического низведения и изгнания полифонизма из области ориентации достойно-нормальных, а тем более — целительно-спасительных для человеческого духа... Почему же так случилось, что полифонический подход оказался преданным остракизму? Не потому ли, что было некритически принято ложное плюрализирующее и релятивистское истолкование полифонизма? И что были подвергнуты смещению понятия, которые надо было бы предельно резко расторгнуть и противопоставить? Не менее печально то, что непреходящее художественно-мировоззренческое и общефилософское значение наследия Ф. М. Достоевского и его реально выполненного полифонизма оказалось у 3. М. Какабадзе сведено к заведомо преходящим, локальным ситуациям, к состоянию кризисному и «болезненно-ненормальному», лишь выразителем которого и предстал великий художник-мыслитель. По сути дела, Ф. М. Достоевский таким способом перетолковывается в глашатая растерянных и ищущих пути людей, находящихся на перепутье. Если же применить анализируемую здесь типологию социальных связей, то получится, будто он есть не кто иной, как идеолог разомкнутого атомизма и бытия в искании на подступах к пути... Выходит даже так, что именно эта его собственная позиция — на перепутье — и сделала его полифонистом. Однако на самом деле очень многие художники и не-худож-ники в России и за ее пределами бывали в не меньшей степени возвестителями духа искания85 и бытия на перепутье, но это, увы, не привело их к последовательному полифонизму, т. е., видимо, оказалось недостаточным для такого поворота. Сам же Ф. М. Достоевский, хотя и уделил достаточно щедрое внимание именно такому типу человеческого мироотно-шения, тем не менее имеет гораздо более интимно-близких себе самому героев в своих произведениях отнюдь не в этом типе. Изображал он поистине изнутри их личностных миров типологически очень разных индивидуумов, но ни одна из компонент его богатого спектра, включающего в себя также и крайне мрачные тона, сама по себе не предопределяет полифонизма как универсально примененного подхода ко всем типам. Такой подход родился у него не из предметов изображения вопреки его позиции, а из его собственной, специфической, продуманно выбранной и систематически выполненной гармонической позиции, взрастившей в нем невиданную
354 Г. С. Батищев дотоле способность вникновения в сокровенное у людей и вмещения чрезвычайно разнородных, часто противоборствующих между собой мироотношений. В этом все дело. Что же касается атомизма вообще и плюрализма в частности, то Ф. М. Достоевский никоим образом не есть их выразитель или идеолог, и надо бы положить конец неоправданному приписыванию ему такой роли. Гармонически-полифонический подход в его истинном облике, очищенном от плюрализации и релятивизации, не имеет ни малейшего подобия или созвучия с безразличным уравниванием ценностей и анти-ценностей, с нигилизмом к абсолютному их содержанию, к объективно-диалектическому их первоистоку. Пафос этого подхода совсем иной: не внешнее, безучастное соприкосновение (хотя формально диалого-видное) внутренне самозамкнутых, разобщенных позиций, а, напротив, ориентированное ценностно-абсолютным, беспредельно-диалектическим содержанием глубинное общение и взаимная со-причастность. Короче говоря, это — междусубъект-ность. Последнее, что надо сказать о замкнутом атомизме, или безразличном плюрализме, касается одного из самых дерзких его притязаний — быть творческой жизненной позицией, причем по преимуществу и даже исключительно творческой во всем. Творчество заманчиво, творчество увлекательно, экзотично, авантюрно; творчество престижно, блистательно, взрывчато, ему все возможно и все можно; оно ни перед чем не склоняется почтительно и благоговейно — в противоположность духу бережности к традициям, к наследию, к логике благодарного преемства. Через что угодно оно смеет переступить, ибо оно безумно, безнормно, а в смысле присвоенного права начинать с себя и только с себя — безначально, или, что то же самое, беспринципно. Таково обывательски заразительное, увы, расхожее представление о творчестве, которое, однако, на деле выражает лишь плюралистский культ «оригинальности»№. Чем сильнее оно пропитано самоутверждением, самоудовлетворением, самопроецированием на мир и нарциссизмом, тем в большей степени оно есть мерзость перед диалектикой творчества — диалектикой преемственного творчества и творческого преемства. Каково бы ни было это представление, все же прежде всего следует разобраться в том, как обстоит дело в самой дейст-
Введение в диалектику творчества 355 вительности. Возможно ли подлинное творчество на почве плюрализма? Не отрекается ли каждый из самозамкнутых атомов, каждый из плюралистов-своецентристов от беспредельного объективного первоистока всякой возможной креативности? Не отлучает ли сам себя от всех даров диалектики и не обрекает ли себя тем самым на неспособность к творчеству, несмотря на всю свою претенциозность? Отвечая на эти вопросы, следует, однако, принять во внимание еще и то, что даже самая злокачественная и далеко заходящая атоми-зация, как правило, захватывает вовсе не всю многослойную и многомерную конкретность человеческого бытия, а лишь те его аспекты, которые втянуты в атомистические отношения. Даже при максимальном преобладании атомизма последний обычно еще не успевает окончательно пресечь инородные связи. А главное, в человеческом бытии остается все еще не загубленное нигилистической волей атома, подспудное богатство виртуальных достояний, непробужденных возможностей, энергий. В нем еще не иссякла, еще не погасла глубинно-сокрытая Искра творчества.... Другое дело, как именно индивид продолжает распоряжаться всем этим, оставаясь на позиции своецентризма. Ясно одно, что, как правило, человеку длительное время все еще есть что портить в самом себе, превращая возможности со-творчества в плюралистскую погоню за лже-оригинальностью, за суетной объектно-вещной новизной. Когда в житейском обиходе (а порой, увы, и не только в житейском) позволяют себе, не слишком утруждаясь, судить о творчестве по признаку внешне-эмпирической «непохожести», то делают уступку далеко не безобидной тенденции. Когда внешне фиксируемая, поверхностно данная, объектно-вещная новизна принимается за достаточный и единственный показатель творчества и измеритель его «степени», тогда за этим тревожным симптомом может стоять не только «дань» плюралистскому представлению, а еще и практически-реальная искаженность креативных потенций людей, их направленности, их мотивации. Так вместо ориентации на внутреннюю многомерную глубину содержания может прийти уродливая ориентация, сбившаяся на получение внешне очевидных, максимально броских и эффектно-впечатляющих признаков той негативной новизны («отличия от»), которая обладает «патентуемостью» на Рынке конкурирующих само-
356 Г. С. Батищев утверждающихся атомов-плюралистов. Такая негативная новизна, под которой одинаково может скрываться и зияющая пустота, и действительное открытие,— новизна, взятая в ее отчужденности от живого смысла — ценится на Рынке плюрализма как средство самоутверждения для ее собственника-хозяина, как экономический, психологический или идеологический «товар» в связях-сделках, как вооружение в конкуренции антагонистов. Она-то и получает ярлык «оригинальности». Переориентация на такую плюралистски-рыночную, взращиваемую в качестве конкурентного оружия для самоутверждения атомов, негативную псевдо-оригинальность наносит непоправимый, тяжелейший урон всему человеческому развитию и деформирует всю структуру субъектно-личностного мира. Действительное, глубинно оправданное и безыскусное, ненарочитое своеобразие совершенно теряется в хаосе способов выгодной «самоподачи», выигрышного «самовыставления», деланного саморекламирования. Хуже того, даже бывшая живая и настоящая, предметно-содержательная креативность в атмосфере плюрализма переключается на служение погоне за псевдооригинальностью, а поэтому неизбежно вырождается в добывательство и изобретательство внешних, требуемых спросом формальных результатов. Творчество постепенно мельчает и выхолащивается до жадного оригинальничания, до служения продуктивности на уровне объектно-вещной активности. Если креативные сущностные силы субъекта — вместо приятия с их помощью самих проблемных задач — подчиняются желанию не истинного, но своего, не поиску справедливо-верного решения, а собственной корысти или выгоде свое-центриста-атома, то у этих сил отнимается возможность жить в атмосфере объективности и двигаться в ненарушенной логике предметных задач. Эти силы вынуждены заниматься вместо всего этого негативной псевдозадачей — найти для самоутверждающегося атома уклонение от «не-оригинального» в нечто «оригинальное^. Такая псевдозадача ведет не к погружению вглубь содержания, безотносительно к «частновладельческим интересам», а к непрерывно соотносимому с этими интересами скольжению от одного уклонения к другому, от одной негативной новизны к другой, каждая из которых обречена немедленно устареть. Гонимое ненасытной жаждой «оригинальности», это движение становится все более тороп-
Введение в диалектику творчества 357 ливым, все более суетным, все более бессодержательным. Бессильное рождать что-то все более и более «небывалое», все напряженнее подхлестываемое, оно постепенно теряет способность бежать все дальше и дальше прочь от непрерывно бракуемого «былого». Изнемогая под давлением необходимости негативно уклоняться от самого себя, оно, наконец, переходит в круговорот квазиповторений уже пройденных вариантов и нюансов. Оно как бы замыкается в бешенно вращающемся «беличьем колесе», где чем быстрее совершаются перемены ради перемен, тем скорее возвращаются окарикатуренные ситуации позапрошлого состояния. Так это движение все больше делается пространственным и все меньше — временным... Тогда как замкыут-о-органический тип, как мы видели выше, всяческое новообретение старался вкладывать в законсервированную традицию и даже живыми начинаниями новаторства лишь укреплять массивно-цельную силу инерции, тип ато-M'nc'ra-плюралиста, наоборот, из самого постоянного повторения или квазиповторения ограниченного набора вариантов изготовляет себе сферу для погони за ускользающей фикцией абсолютно негативной инновации. Тот был откровенно антикреативен и был настроен «закрыть» творческие устремления всей тяжестью омертвленного традиционализма; этот же, наоборот, превозносит безнормную и безмерную креативность в своем культе «оригинальности». Однако такое, плюралистское превознесение креативности губит ее не меньше, нежели вражда: губит опустошением «изнутри». Подобно тому как замкнуто-органический механизм стандартизации и унификации на самом деле включал в себя, пусть ограниченный, вариативный разброс индивидуализации, так и атомистски-плюралистское хаотическое разбегание каждого прочь от каждого, в свое собственное псевдооригинальное самоутверждение, имеет под собой объединяющий и детерминирующий всю эту кажущуюся независимой и свободной беготню индивидуальных атомов единый механизм регуляции. Именно предпочтение и утверждение каждым атомом себя, именно свое-центризм и аксиологический нигилизм к остальному миру приковывает каждого «самому себе оригинала» к этому социальному механизму, подчиняя властному диктату своих ритмов, своих мощных, повторяющихся волн. Векторы, казалось бы, предельно своевольных и анархичных гордецов, утверждающих
358 Г. С Батищев себя посредством присвоения себе бесконечных, псевдо-цен-ностных способов самовозвышения, а равно и векторы бунтующего своеволия нигилистов — разрушителей каких бы то ни было положительных ценностей — все оказывается не более чем выражением циклических общих поветрий, увлечений, психозов. Плюралистам-гордецам только и остается судорожно бороться каждому за свое собственное, все-таки якобы «неповторимое» место внутри действия этого всезахватывающе-го механизма, пронизывающего все области общественной жизни. Этот механизм регуляции поведения атомов-плюралистов и есть не что иное, как Мода. Ритмические же чередования и циклические повторения способов «оригинальничать» суть закономерные принудительные волны Моды. Поскольку даже все отрицания этих волн, все и всякие плюралистски-анархистские бунты тоже включаются в социальную регуляцию этого типа, в конце концов борьба за свою «оригинальную» неповторимость приобретает хорошо налаженную и всем привычную, унифицированную форму тотального соперничества среди плюралистов за то, чтобы в бешеной гонке по беличьему колесу псевдо-творческой суеты быть самым модным, т. е. превосходить всех других по степени модности. Для этого приходится в привычках и в стиле поведения, в настроениях и в характере нормальных психологических установок, в избрании современнейших престижных идей, стилей мысли, в приятии культурных веяний и в оценке событий, очередных авторитетных имен, «звезд» и модерн-одежды — во всем одинаково приходится стараться «ловить» самое начало волны капризной Моды и бежать изо всех сил впереди нее87. И нет конца этой бессмысленной, выматывающей гонке во все более усложняющихся, все более калейдоскопических и беспощадных условиях, от которых спасение — только через катастрофически-радикальное самоотрицание и истинно революционное оставление позиции плюрализма, позиции замкнутого атомизма, столь характерной для буржуазного частнособственнического образа жизни и его пережитков.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Плюрализм. Лжеоригинальность. Диктат Рынка и Моды» з дисципліни «Введення в діалектику творчості»
