Строгое естественнонаучное понятие активности и кардинальные выводы из него
Проведенный критический обзор семи различных понятий активности показал, что большинство из них не обладают своим собственным смыслом, а представляют собою иносказания. Остались только два таких, смысл которых не является переносным. Это, во-первых, натуралистическая активность (пункт А) — естественно-научное понятие, всеобщее в своем особенном роде, т. е. в пределах своего аспекта. И, во-вторых, онтологическая объектно-вещная активность субъекта (пункт Ж)— явно над-научное понятие, притязающее быть всеобщим во всяком возможном роде. Начнем с первого — в надежде, что его анализ прольет некоторый свет и на второе. Если оставаться внутри естественно-научного горизонта, то категории объект и субъект не найдут себе никакого оправданного здесь места, и их лучше не упоминать. Так и делает, например, В. И. Кремянский, проводящий свой анализ активности в этом горизонте. Тогда активность предстает как чисто природный атрибут, или (что в этом контексте совершенно то же самое) «атрибут материи» 29. Поэтому ни о какой культуре или культуро-историзме речь отнюдь не заходит. В этом В. И. Кремянский проявляет достойную подражания сдержанность и ригоризм. Все происходит и рассматривается лишь в поле естественных детерминации. Вопрос о возникновении активности здесь равносилен вопросу о том, «почему и как возникает дискретное внутреннее как выделенное из данной области событий и образований», как относительно автономная система. Ответ таков: «материальная система выделяется из данной области тогда, когда исходные элементы и последующие преобразования их совокупности объединяются между собой более сильными зависимостями и взаимодействиями, чем с остальными; те и становятся "средой"». Так действуют «интегрирующие взаимодействия между исходными, разрозненными ранее элемен-
Введение в диалектику творчества 165 тами... Едва лишь эти взаимодействия становятся более сильными... внешнее для каждого из элементов сразу превращается, словно по волшебству, во внутреннее»30. Так происходит внутри общей детерминистической картины относительная авто-номизация каких-то выделившихся систем, или целостностей. Накопленные реакции или индуцированные извне акции становятся характеризующими определенную конечную целостность. Поэтому «материальные предметы на всех уровнях организации все более и более рассматриваются как сущности, имеющие собственную активность, обусловленную, но не полностью детерминированную окружающей их средой»31. Наиболее существенное здесь — и это надо заметить с самого начала — относительность автономии. Правда, «автономность представляет собой одно из фундаментальных свойств объективной реальности, не менее фундаментальное, чем взаимозависимость явлений реального мира». Однако «автономность любой материальной системы не беспредельна: всегда существует верхний предел независимости...»32. Именно эту относительность и вкладывает В. И. Кремянский в дефеницию активности и, соответственно, пассивности: «Существенная активность материальной системы есть преобладание внутренних компонентов детерминации во всей совокупности ее изменений и движений или действий»; «существенная пассивность есть преобладание внешних (точнее экзогенных, происходящих извне) компонентов детерминации»". Таким образом, повсюду и всегда разлитая потенциальная активность, атрибутивно присущая природе, перераспределяется и концентрируется так, что одни системы преобладают над другими — менее «системными» и выступающими в роли «среды». Все так или иначе активно и пассивно одновременно, все и действует, и испытывает действия на себе, но в этом переплетении взаимных действий складывается преобладание одних систем над другими. Так что активность есть, огрубление говоря, всего лишь перевес во взаимодействиях. Но, разумеется, такой перевес становится возможным только благодаря опосредствованиям, перестройкам и т. п. (благодаря «внутреннему»)". В этом мире веществ, естественных энергий и информационных систем — инфов, — немалое значение имеет также и информационная активность. Согласно В. И. Кремянскому, Даже в самом термине «informatio» присутствует указание на
166 Г. С Батищев формирующее воздействие, внесение формы. Более того, он даже связывает это с Аристотелевой, так называемой «формальной причиной», которую лучше именовать причиной фор-мообразующей... Так, «информационная активность может проявляться в организующих или реорганизующих ...действиях»35. Здесь мы получаем четкую расшифровку казавшегося двусмысленным выражения «коммуникативное взаимодействие»36: это такие же разнонаправленные воздействия вещи на вещь, как и в случае приложения механической силы вещества или физических энергий, где побеждает сильнейшая сторона — та, которая в состоянии одержать верх и навязать другим свою форму. Пересиливание и подавляющее превосходство выразимо не только в ньютонах или джоулях, но и в битах! Как подчеркивает В. И. Кремянский, это информационное преобладание одной системы над другой (или вообще над средой) не только частный случай, а и типичное выражение общей природы активности как таковой. Активность вообще есть не что иное, как навязывание своей собственной формы, внесение ее в другие, менее активные системы, накладывание системной вещью печати своей организации или структуры на другие вещи, экспансия во вне себя самой, и, так сказать, покорение ею других вещей. Более сильная вещная система насильственно вынуждает все подвластное ее распространяющемуся влиянию уподобиться ей, а может быть, и стать вовсе поглощенным ею, что приводит к расширению границ системы-победительницы...3' Но активность эта, будучи атрибутом матери-природы в целом и потенциально присутствуя повсюду в каждой конечной системе, при этом отнюдь не есть собственное свойство или достояние какой-либо отдельно взятой системной вещи. Это — свойство всегда несобственное, соотносительное, существующее между той вещью, которая преобладает над другою или другими, и этими последними, над которыми внешние для них детерминации со стороны первой преобладают. В иных комбинациях и активная вещь может оказаться в роли пассивной, столкнувшись с более мощным внесением форм, да и прежде пассивная может получить роль активной в менее экспансивной среде. Кроме того, возможен случай, когда вещь (будучи сама системой) в одном отношении пассивна, а в другом — активна. Тогда она становится переда-
Введение в диалектику творчества 167 точным, опосредствующим звеном, или третьим членом между членами пары: активная вещь — пассивная вещь. Особенно важны опосредствования внутренние. Они-то и позволяют системной вещи становиться все более и более относительно активной через преобразование вносимых извне форм, через накладывание на них своих собственных влияний и приведение их в соответствие со своими собственными структурами. Так внешние факторы, преломляясь через призму внутренних, сами превращаются во внутренние и ассимилируются системной вещью, делая ее более способной достигать перевеса своих вовне направленных воздействий над приходящими извне формирующими влияниями38. Иногда этому опосредствованию, или действию внешних сил через внутренние, придается непомерно большое и даже ключевое значение. Однако на самом деле даже максимально сложные опосредствования в пределах этого пространства натуральных взаимодействий между вещами принципиально не способны вывести за пределы этого пространства на пути усиления активности — активизации — одних конечных системных вещей в противовес другим. Это — чрезвычайно существенный пункт анализа, так что на нем стоит задержать внимание. Если придерживаться изложенного здесь простого и явно лишенного каких-либо «метафизических» премудростей понимания активности, согласно которому она есть преобладающее действие (actus39) вещи на вещь, то что означает ее усиление? И, соответственно,— ослабление пассивности? Такое изменение происходит внутри общей картины взаимодействий, где каждая вещь воздействует на все другие и все другие воздействуют на каждую. Царит атмосфера — почти по Гоббсу: actus omnia contra pmnes. Преобладающая над своим окружением вещь успешно проникает в него и ассимилирует его в себе именно благодаря тому, что активность этой вещи никогда не может быть абсолютной и всегда сопряжена с ее противоположностью — с пассивностью, с испытыванием воздействий извне («страдательностью»). Тогда как в своей активности вещь утверждает некоторые присущие ей специфические возможности самодвижения или развития и укрепляется в определенных собственных качествах, пассивность привносит ей иные возможности и запечатлевает на ней иные качества. Пассивность есть приятие иных форм извне. Если
168 Г. С Батищев бы не это приятие иных форм, пронизывающее собой свою противоположность — активность, — последняя перестала бы вообще и соприкасаться с чем-либо инородным и замкнулась в своих собственных формах. Именно пассивность обогащает, активность же сама по себе лишь утверждает и упрочивает, структурирует внутри себя и распространяет вовне себя одни лишь внутренние, уже имевшиеся у вещи формы. Ассимиляция есть активность, проникнутая той мерой пассивности, без которой она либо превращается в самоассимиляцию, либо ведет к утрате первоначальных качеств вещи. Следовательно, активизация вовсе не есть нечто безусловно положительное и однозначно прогрессивное... Становясь чрезмерной и нарушающей противоречивое равновесие с пассивностью, активность хотя и «побеждает» окружающую среду, но эти победы обращаются в ее внутреннее «поражение»: активность ослабляет тогда процесс обогащения вещи иными формами, сводит его к исчезающему минимуму... Однако столь же важно видеть и другое: при ослаблении активности и даже при минимуме ее приятие вещью налагаемых извне форм никогда не бывает вполне адекватным природе воздействующего фактора. Этот последний всегда запечатлевается и фиксируется внутри вещи уже не таким, каким он был вне ее, а преломленным и трансформированным. Он всегда оказывается принятым лишь «в переводе» на «язык» качеств самой вещи, если только она не разрушается и не теряет своих качеств вовсе. Отсюда нетрудно заключить, что данное выше натуралистическое понятие активности как преобладания в воздействиях вещи на вещь (системы на систему и т. п.) само по себе совершенно безразлично не только к любым не-натуралисти-ческим уровням действительности — категориям субъекта и объекта в их собственном смысле и т. д. — а и к выделению живого из относительно неживого, из его среды. В изложении В. И. Кремянского хорошо видно, что это понятие охватывает лишь абстрактно одинаковое между энтропийными процессами «самоугасания», с одной стороны, и системами негэнтропийными, совершающими работу «против градиентов» вероятности. Из активности вообще невозможно вывести, построить или понять даже специфику живого, хотя живые системы, несомненно, должны быть признаны активными в своем роде или, в известном смысле, активными по-преиму-ществу. Ибо не активность и не степень ее силы или слабос-
Введение в диалектику творчества 169 ти, не накопленная или опосредствованная активность, индуцированная извне реактивность, как и не адаптивная «активная пассивность» по отношению к среде, относительно которой происходит адаптация, образуют собой или порождают из себя негэнтропийную направленность живого, направленность к повышению организации. Еще менее выводима или построяема из активности собственно предметная деятельность, понимаемая как процесс, минимальным отличительным качеством которого является протекание или направленность его в согласии хотя бы с некоторыми простейшими характеристиками предмета самого по себе, т. е. такого, каков он есть в себе и для себя, без преломления через призму природы воздействующей вещи, без «перевода» на специфический «язык». Коротко говоря, деятельность с самого начала радикальнейшим образом отличается верностью предмету. Следовательно, деятельность никоим образом не есть особенная форма активности (например, «человеческая форма» ее и т.п.). К деятельности нельзя прийти, пытаясь сконструировать ее из активности, как бы мы ни изощрялись. Ибо обращаясь последовательно ко все более и более сильно выраженным или более сложным, более интенсивным формам активности как таковой, мы тем самым ни на йоту не приближаемся к деятельности как отношению, для которого нечто другое предстает именно как предмет и которое само строит себя и организует свои новые формы, идя не от своих собственных прежних форм, а именно от предмета. Вместе с тем, даже и свои собственные или прежние формы включаются в сферу предметности для деятельности. Но равным образом и активность ослабленная или вырожденная до степени пассивности не дает нам деятельности и не приводит к ней. Единственное, что требуется — это некоторая мера между активностью и пассивностью, отклонение от которой либо безразлично, либо даже может удалять от возможности перехода к деятельности. Сама деятельность и только она одна именно предметна: верна предмету — хотя бы на его простейших уровнях — и живет предметной жизнью и логикой, его воспроизведением, его продлением, его развитием и т. п. — изнутри самого предмета и без перевода его на «язык» своей привходящей системы. Активность же принципиально непредметна в том смысле, что всякое бытие, подверженное преобладающему над
170 Г. С. Батищев ним воздействию, несущим с собою предуготованные собственные формы активной системы, тем самым принципиально закрыто для последней, заслонено логикой воздействия, логикой навязывания, логикой экспансии и ассимиляции. Что представляло собой первоначально то бытие, которое потом подверглось воздействию активности, — это по природе вещей недоступно активности, так сказать, потусторонне для нее. Деятельность как предметная начинается не с активности, а в совершенно иных измерениях действительности. В каких же именно, — об этом речь пойдет лишь после того, как будет полностью преодолен превратный облик деятельности и будут извлечены на свет ради обезвреживания его скрытые корни (см. главу IV об овещнении). В том горизонте возможностей, где имеют место активность и пассивность, именно поэтому нет места для субъекта, для специфически субъектного бытия. Весь этот натуралистический горизонт, вся эта сфера взаимодействующих вещей по самой сути своей и в силу своей уровневой ограниченности характеризуется принципиальной бессубъектностью. Поместить внутри этой сферы или ухватить в ней возможно только то, что для субъекта есть его объектно-вещный носитель или, вернее, система таких носителей. И ничего сверх того! Внутри этой сферы действительно могут быть помещены или найдены существующими в ней целиком некие натурально-вещные системы, весьма высоко активные — такие, которые пусть будут названы, если это кому-то понравится, акторами или агентами. Однако никакой актор и никакой подобный агент не есть субъект. Актор неизбежно всегда остается вещью, будь он какой угодно, например, вероятностной системой, ибо присущая ему относительная автономия всегда принципиально отличается от той свободы и свободной воли, которые имманентны культуро-историческому, субъектному бытию—действительному субъекту. Свобода не предзаложена, не преформирована в натуральном, объектно-вещном существовании, в натуральном носителе, но, как созидающая и избирающая возможности будущего, сама созидается предметной деятельностью. Не активность и не пассивность, да и не комбинация из них, а начинающаяся по ту сторону их обеих и снимающая их обеих предметная деятельность есть способ актуализации субъектного бытия40, т. е. перехода к действительности из тех
Введение в диалектику творчества 171 возможностей, которые заключены как в виртуальных слоях субъекта, так и во встречаемом им окружающем мире, в объективной диалектике. Где нет предметно-деятельного процесса-отношения и актуализируемого им субъектного бытия с его свободой, там нет и творчества. Поэтому для взыскательного уха выражение «творческая активность» звучит приблизительно так же, как «музыкальная громкость», а «очень активное творчество» — как «грохочущая музыка»... Где жизнь и музыка деянья Одной лишь громкости равны, Там обессмысленно звучанье и ты взыскуешь тишины. Совсем иного рода вопрос заключается в следующем: возможно ли там, где уже имеется налицо не из активности и пассивности рожденный, настоящий субъектно-деятельност-ный процесс, все же найти и выделить в его составе вектор воздействия на среду? Можно ли абстрагировать из многомерного деятельностного процесса-отношения центробежную составляющую, т. е. принудительное внесение в среду исходящих от субъекта форм и структур и запечатление их в ней? Конечно, можно, хотя предмет есть нечто гораздо более богатое и конкретное, нежели среда, равно как у деятельности есть непременно еще множество других измерений. И тогда" мы получим внешний, поверхностно-эмпирический слой процесса опредмечивания, вернее, даже не всего этого процесса, а только его направленности на отделимый от процесса продукт — на внешний результат. Ведь когда звучит музыка, в ней можно, если угодно, выделить измеримую в децибелах громкость... К сожалению, вышеуказанной возможности нередко придавалось непомерное и неоправданное значение. Так, в концепции А. Н. Леонтьева «человеческая деятельность не существует иначе, как в форме действия или цепи действий», и последние оказываются в роли «важнейшей "образующей" человеческой деятельности»41. Критикуя двухрядную схему: «деятельность — действие— операция и мотив — цель — условие», Э. Г. Юдин справедливо замечал: «Действие и заключало в себе, так сказать, психологическую квинтэссенцию гораздо более общего понятия деятельности»42. В таком воз-
172 Г. С. Батищев ведении действия в квинтэссенцию деятельности уже сделан решающий шаг на пути того самого редукционизма, который самим же А. Н. Леонтьевым назван «страшным»43. Особенно же опасным и нигилистичным к культуро-историческому миру субъекта становится эта гиперболизация внешнего акта в теории интериоризации, идущей от эмпирика-клинициста и позитивиста в психологии Пьера Жане44. Тогда какое бы то ни было духовное явление низводится к явно фиксируемым симптомам внешнего плана. Всякое событие души и духа рассматривается как всего лишь интериоризованное, т. е. перенесенное во внутренний план, чисто внешнее действие. В своем первоначальном, более вульгарном варианте эта теория пытается сконструировать всю жизнь субъекта непосредственно из «кирпичиков» натуральных бессубъектных актов, пересаженных вовнутрь психики и каждый раз — безотносительно к истории всей культурной, душевной и духовной жизни не только общества, а и индивида — порождающих феномены этой жизни «здесь и теперь», совершенно заново45. В ином, относительно менее вульгарном своем варианте эта теория прибегает к опосредствованной редукции высшего к низшему (и простейшему). Подобно тому, как печально знаменитая схема S —> R поддается усовершенствованию посредством вводимого в нее «кольца» и этим укрепляется и утверждается ее главная установка, — так и здесь редукционизм субъектно-деятельностной жизни к натуралистической активности лишь усовершенствуется и укрепляется включением экстериоризации. Теперь жизнь субъекта строится из таких действий, к которым присоединяются запечатленные и, так сказать, кристаллизовавшиеся (однако здесь не следует говорить: опредмеченные, ибо для этой категории нет достаточных условий применимости) результаты прошлых действий индивида и, главное, всего общества. Тем самым исторический процесс не выключается вовсе, но он берется только как преемственность в сфере вещей и действий над ними. Таково более или менее «диалектизированное» спинозистское истолкование. Иногда, в смелых экстраполяциях кибернетики, о человеческих индивидах судят на уровне натуралистических воздействий. Поскольку в них нет ничего «метафизического», т. е. ничего сверх того, что дано как эмпирически наблюдаемое и измеримое, и безраздельно царит «actus omnium contra
Введение в диалектику творчества 173 ornnes», — постольку вполне естественна, например, такая вот типология' «Экстерналист — это тот, кто склонен изменять окружение в соответствии со своими нуждами. Интерналист сам адаптируется к своему окружению». Здесь люди явно и откровенно приравнены к типам вещей. В них решительно и намертво отсечено что бы то ни было, кроме того, что укладывается в «структурные понятия, порожденные механистическим (так называемым бихевиористским) взглядом на человеческое поведение»46. И это отнюдь не удивительно, ибо это отвечает специфике вещно-технического подхода, свойственного киберненетике... Удивительнее видеть, как специалисты по психологической теории личности, вопреки себе же, возлагают свои надежды и ищут подспорье в тезисе: «...происходит воздействие людей друг на друга, что составляет необходимую предпосылку их деятельного отношения к природе...»". Никто из этих, очень разных, авторов не ссылается на Спинозу, но именно Спиноза в свое время предельно четко и категорично сформулировал ту общефилософскую позицию, которая делает парадигмально возможными безграничные экстраполяции понятия натуралистической, вещной активности, или вещного воздействия. Присмотримся же к этой позиции. Натуралистическая активность сама по себе всеобща только в особенном роде — только внутри границ естественнонаучного, а скорее, даже лишь вещно-технического аспекта. За пределы этого аспекта она принципиально не распространяема. Она—достаточно простое понятие, но зато—строгое. По ту сторону пределов его досягаемости и применимости остаются все иные, не вещные измерения действительности — бесконечно сложные аспекты беспредельной объективной диалектики, включая все собственно субъектное и в человеке... В противовес этому Бенедикт Спиноза, всемирно знаменитый филосо^-субстанциалист, провозглашает, что человек—тоже вещь, хотя и «мыслящая вещь». Этого достаточно, чтобы и по отношению к человеку включилась и обрела все свои права логика преобладания вещи над вещью: «Чем большей сущностью обладает вещь, тем больше она имеет Деятельности (которая тождественна здесь активности! — Г' Г \ / . Ь.) и тем меньше страдания. Ибо достоверно, что деятельностная вещь действует посредством того, чем она обладает,
174 Г. С. Батищев а страдающая страдает от того, чего не имеет». Человек же отличается тем, что у него несколько большая или более совершенная сущность, нежели у других... «Чем более какая-либо вещь имеет совершенства, тем более она действует и. тем менее страдает; и наоборот, чем она более действует, тем она совершеннее»48. В натуралистической активности самой по себе нет ни грана свободной воли. Нет в ней также и никаких условий для возникновения или пробуждения свободы из каких-то глубинных потенций. Онтологическая «инициатива» всякой вещной системы полностью исключена царящей здесь атмосферой слепого, стихийного детерминизма, в том числе и вероятностными зависимостями, — и относительная автономия есть здесь нечто отнюдь не большее, чем внутренний момент неравномерного распределения таких зависимостей... Но зато по ту сторону этого уровня действительности остается место для принципиально иной логики взаимосвязи — той, которая присуща культуро-историческому бытию и имманентна диалектике междусубъектности. Тем самым, остается место и возможность для свободного и креативного бытия — свободного и креативного без насилия над смыслом этих категорий. Б. Спиноза так строит свою субстанциалистскую концепцию, что именно не оставляет никакого места и не допускает никакой возможности для иных уровней, отличных от вещно-натурального бытия, от мира объектов-вещей. То, что получается вместо действительного субъекта с его свободой и креативностью тогда, когда этого субъекта низводят на вещ-но-натуральный уровень, полностью погружая в стихию слепого детерминизма и насквозь пропитывая им, — как раз это. Спиноза-субстанциалист и принимает за единственно возможную сущность и адекватное положение субъекта, или «души». «В душе нет никакой абсолютной или свободной воли; но к тому или другому хотению душа определяется причиной... и так. до бесконечности». Чтобы стать подлинно свободной, воля должна быть абсолютной в этом детерминистском мире вещей-объектов, либо — никакой'. Но этого мало: исключив самые условия возможности для свободы и креативности у всякого не-абсолютного субъекта, Б. Спиноза нарекает после этого детерминированное поведение вещи свободным и творческим, поскольку это поведение... активно\ То, что побеждает другие, относительно слабые вещи, не по-
Введение в диалектику творчества 175 зволяя вступать в действия никаким внешним зависимостям, но следуя одной только своей собственной природе,— то и свободно, и креативно! «Свободной называется такая вещь, которая существует по одной только необходимости своей собственной природы и определяется к действию только сама собой». «Творение есть деятельность, при которой не вступают никакие причины, кроме действующей. ..»49. Здесь мы встречаемся с чрезвычайно важным и фундаментальным тезисом, чье влияние простирается почти на всю европейскую философию последующих веков — как спино-зистскую и вообще субстанциалистскую, так и в не меньшей степени анти-спинозистскую, анти-субстанциалистскую. Кроме того, он выражает суть весьма широкой тенденции, более или менее стихийные поборники или носители которой могли вовсе и не быть знакомы с философскими текстами Спинозы, но в которых реально-практически бывал достаточно преобладающим способ отношения к миру посредством объектно-вещной активности... Суть представшего нам тезиса в том, что предопределяет даже противоположные друг другу истолкования центральных сюжетов последующего философского развития парадигмальной ориентацией на самозамкнутость, своецентризм, атомистический автономизм каждого человека в отдельности и коллективный антропоцентризм всех вместе взятых. В самом деле, этот тезис берет такие атрибуты субъ-ектности, как свобода и творчество, не как рождающиеся и существующие во взаимных отношениях и в со-причастнос-ти между их обладателем и всем остальным беспредельным миром, а как нечто радикально безотносительное к чему бы то ни было внешнему. Более того, именно свобода и творчество, вернее — освобожденность и креативность — делаются средоточием безразличия их обладателя к миру, к «прочей» действительности или даже позиции самоутверждения вопреки миру, позиции, так сказать, «вопрекизма», хотя явно это становится уже не у самого Спинозы... Освобождение и креативность субъекта вобраны внутрь него через полное и категорическое отсечение всех уз между ним и другими и через превращение их в исключительное достояние каждого в его отдельности, в собственность абстрактной единицы. Владеющий своей свободой и своей креативностью индивид-единица исходит в них только из самого себя, «из одной только необходимости своей собственной природы», которую он отныне
176 Г. С. Батищев утверждает над всем внешним ему миром. Чем он свободнее и чем более креативен по отношению к самому себе, не позволяя вмешиваться никаким посторонним «причинам», тем сильнее он замыкает свое собственное бытие — как внутри себя, так и в своей экспансии во вне. Он делается сущностно все более слеп и глух ко всему, кроме своей собственной природы, слеп и глух именно в том, в чем призван был быть «зеркалом и эхом Вселенной»50 больше, чем в чем-нибудь другом... Он становится плотным, самозамкнутым бытием — вещью. Но такой вещью, которая узурпировала себе атрибуты субъектности: обратила в свою собственность, в свойство отдельно взятой вещи — то, чтб неприсвоимо5'. Однако вернемся от внутренних дел отдельной вещи, притязающей быть свободной и творческой, к общей картине натурального, объектного-вещного бытия. Насколько может здесь вещь победить другие, навязывая им «необходимость своей собственной природы»? Позволено ли ей здесь «определиться к действию только самой собой»? Не эфемерно ли это здесь, на бессубъектном уровне, где царит слепая игра природных стихий? В этом Ночном Океане, где повсюду разлита одна и та же вещная ничья активность, время от времени лишь по-разному перераспределяемая: Один прихотливый всплеск этого Океана рождает эфемерное «внутреннее», другой — уничтожает бесследно... В этом Океане нет и не может быть онтологически оправданных центров, вокруг которых могли бы быть собраны «внутренние» характеристики. В нем есть только такая относительная и слепо-стихийная автономия вещей, которая являет собой лишь узоры в сплетениях все тех же всепрони-зывающих детерминизмов и ничто большее. В нем поэтому нет и не может быть ровным счетом ничего истинно «внутреннего», но есть только одно «внешнее», как у «листа Мебиуса»... Вот почему по отношению к этому царству вещей, активных всегда лишь не своей активностью, вполне применим мрачный сарказм Амброза Бирса: «Принять решение — смириться с перевесом одних внешних влияний над другими»52. Из сказанного выше следует также тот важный вывод, что натуралистическая активность отнюдь не может служить обоснованием или хотя бы подпоркой для «метафизического» понятия объектно-веш.ноя активности субъекта, которое вклю-
Введение е диалектику творчества 177 чает в себя притязание именно на абсолютную изначаль-ность и автономность, ни от кого не зависимую спонтанность — на своецентризм активности.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Строгое естественнонаучное понятие активности и кардинальные выводы из него» з дисципліни «Введення в діалектику творчості»
