Понятие “устойчивость” (“сэстейнэбилити”) является для альтернативистики не просто важным, а ключевым, определяющим — примерно таким же, как для глобалистики “проблема”, “проблематика”. Именно на него в том или ином плане выходит большинство авторов, когда пытается выделить главную характеристику альтернативной цивилизации. Возможно, что именно альтернативистика придала этому слову как бы “второе дыхание”. Во всяком случае, далеко не в каждом английском (и англо-русском) словаре минувших десятилетий — даже в пределах 60—70 тыс. слов — вы обнаружите его: так редко и в таких специальных областях оно употреблялось. А ныне без такого слова любой английский словарь — как без заглавия и обложки. В широком смысле “устойчивость” связывается обычно с системой глобальных, региональных и локальных балансов, которых насчитывается более десятка: топливно-энергетический, материально-сырьевой, продовольственный, транспортный, торговый, экологический, демографический, иногда сюда же добавляются межотраслевой, коммуникационный (производство и потребление информации), экономический (доходы и расходы), жилищный (строительство и распределение жилья), образовательный (прием и выпуск учащихся), военный (вооруженные силы) и др. Одна из наиболее распространенных концепций глобалистики исходит из теории, согласно которой суть глобальных проблем современности сводится к нарастающей “разбалансировке” всех перечисленных балансов. С этой точки зрения, суть альтернативной цивилизации должна сводиться к восстановлению нарушенных балансов на качественно новом уровне (поскольку возвращение к статус кво здесь просто физически невозможно), так сказать, к смене начавшейся “дисбалансизации”, гибельной для природы и человечества, спасительной “ребалансизацией”, которая позволит установить равновесие, придать дальнейшему развитию цивилизации устойчивый характер. В предыдущей главе мы коснулись одного из основополагающих балансов — топливно-энергетического и затронули несколько остальных. В этой и последующих главах нам предстоит остановиться на демографическом, экологическом, военном и некоторых других балансах. Попытка разобраться детально с каждым из перечисленных выше балансов вывела бы нас далеко за рамки предпринятого изложения. Но в каком объеме ни затронуть “балансовую” проблематику, с какой стороны ни подойти к ней — обязательно упираемся в понятие “устойчивости”, без которого данная проблематика в интересующем нас плане теряет всякий смысл. В узком смысле “устойчивость” столь же обычно связывают только с одной из глобальных проблем современности — с проблемой преодоления растущего пока что разрыва между “первым миром” развитых стран и “третьим миром” стран развивающихся.1 О масштабах и темпах роста этого разрыва мы уже упоминали, и к этому вопросу придется не раз возвращаться в последующем изложении. Масштабы огромны. Символически их можно выразить дистанцией от десятка долларов в месяц дохода на душу населения в наиболее отсталых странах до тысячи-полутора и более в наиболее передовых: на два порядка! Содержательно эти “порядки” выливаются в совершенно разные состояния уровня, качества, уклада, стиля, всего образа жизни людей. На одном полюсе — полуголодное существование в сельских хижинах или городских трущобах без медицинского 1“Второй мир” в этом ряду составляли СССР и другие развитые социалистические страны Восточной Европы. обслуживания, сплошь в тисках нищеты и болезней, с ужасающей смертностью, при которой средняя продолжительность жизни не превышает 40—50 лет. На другом — коттедж со всеми удобствами и даже с бассейном, несколько автомашин для разных целей и все чаще даже свой самолет, нет никаких проблем с любой едой и одеждой по вкусу, включая свежие фрукты круглый год, кроме проблем, в какой ресторан пойти и какой костюм выбрать, а также проблемы, на какой курорт поехать отдыхать в отпуск, семейный врач, клиника и больница на высшем уровне мировых стандартов и, как результат, средняя продолжительность жизни 70—80 лет — почти вдвое больше! До недавних пор казалось, что “два мира — два образа жизни” будут существовать вечно, ибо выбиться из “третьего” мира в “первый” представлялось невозможным. Три непреодолимые баррикады стояли на этом пути. Первая — родная бюрократия, тесно переплетенная со столь же родной мафией. Это явление хорошо знакомо нам по Советскому Союзу, но распространено во всем мире, и чем более отстала в своем развитии страна — тем оно сильнее проявляется. Прекрасно организованные социальные паразиты не дают любому отечественному предпринимателю — от крупного промышленника до мелкого крестьянина, подняться с колен. Грабят его до нитки, запугивают, мордуют, держат в страхе и невежестве, словом, как глисты, подрывают здоровье организма — в данном случае, социально-экономического. Не дают органически войти в мировой рынок, мгновенно разворовывают любую иностранную помощь и наживаются на ней (в СССР власти официально признали свое бессилие воспрепятствовать такому хищничеству). На все это накладываются ростовщические, феодальные и даже рабовладельческие структуры, сохранившиеся с незапамятных времен. Общий итог — народное хозяйство страны оказывается как в тюрьме и лишено практической возможности нормально развиваться. Вторая — мировой рынок с его весьма суровыми законами, далекими от филантропии. При первой же возможности он заваливает любую страну продовольственными и промышленными товарами по сверхнизким, нередко демпинговым ценам, чтобы придушить местных конкурентов и полностью овладеть местным рынком — да по иным ценам нищее население просто не в состоянии ничего покупать (сегодня крупные города бывшего СССР завалены импортными товарами по ценам, значительно более низким, чем за рубежом, соотнесенным с низкой покупательной способностью населения). В итоге экономика страны никак не может подняться на ноги: ее продукция неконкурентоспособна в сравнении с импортной. Остается “вписаться” в мировой рынок на его условиях: вывозить по дешевым ценам сельскохозяйственную продукцию и сырье, ввозить по дорогим ценам промышленное, модное. Таким образом, страна, словно побежденная в войне или словно колония, платит фактически дань тем, кто экономически сильнее. А отсталость консервируется, закрепляется. Третья — сама нищета, отсталость и забитость подавляющего большинства населения, которые, образуя порочный круг, не дают человеку и обществу вырваться из него. Оказывается, стереотипы сознания и поведения, заложенные в детстве и передающиеся из поколения в поколение, — сильнее любого образования. Многие наши чиновники-сановники, профессора-академики, художники-артисты, писатели-поэты, при всех своих “высших образованиях” и даже степенях-званиях, ничем не отличаются в культурном отношении от московских дьяков и скоморохов полтысячелетия назад. Поскольку воспитывались в примерно таких же семьях. Они точно так же с трудом подбирают нематерные слова, скотски обжираются и напиваются при первой к тому возможности, полагают, что взятки в порядке вещей, не стесняются взять чужое, если “плохо лежит”, холуйски подобострастны в отношении вышестоящих, хамски высокомерны в отношении нижестоящих, не в состоянии обойтись без скандала, если неизвестно, надо ли еще холуйствовать или можно уже хамить. Все, что расположено южнее, — заботливо сохраняет косные нравы и обычаи уже не полутысячелетней, а тысячелетней, порой многотысячелетней давности. И было бы ошибкой полагать, будто такие анахронизмы сохраняются только на одной шестой части земной суши. Все это вместе взятое не дает человеку и обществу двинуться из низин дикости и варварства к вершинам цивилизации. И тем не менее за последние десятилетия, казалось, неодолимые трудности оказались одоленными. Правда, не всеми и не везде. Началась все более разрастающаяся дифференциация единого прежде “третьего мира”. Собственно “третьим миром” сделались страны, все менее отличимые от Японии из “первого мира”: Южная Корея, Тайвань, Гонконг, Сингапур, совсем недавно неотличимые от самых отсталых азиатских стран. И рецепт их прорыва из тисков отсталости и нищеты чисто японский: тесто древнекитайской цивилизации с ее конфуцианским культом сверхчеловеческого трудолюбия и жесточайшей гражданской дисциплины, замешанное на дрожжах новейших западных технологий при нейтрализации коммунистических, сковывающих Китай, Индокитай и Северную Корею, феодальных и мафиозных структур (последних — не совсем). А на этой основе — успешное внедрение в мировой рынок. К ним вплотную примыкают те “нефтяные” арабские эмираты, где авторитарные правители канализируют обрушившийся на них поток нефтедолларов не только в направлении приобретения все новых одалисок для своих гаремов, но и в направлении создания современных техно-экономических структур, способных “работать” и после иссякновения упомянутого потока. “Третьему” миру на пятки наступает “четвертый” — наиболее динамично развивающиеся страны — преимущественно в Латинской Америке, но не только — типа Мексики, Коста-Рики, Бразилии, Аргентины и др. По многим важным параметрам уровня и качества жизни они уже способны потягаться со “вторым” миром развитых социалистических стран (точнее, бывших социалистических), а перспективы у них в обозримом будущем несравненно отраднее, и они наверняка выбились бы в “предшествующий”, а то и в “первый” мир, если бы не традиционно высокая рождаемость, сводящая на нет все усилия. Но подавляюще преобладающим по численности населения остается “пятый” мир, у которого, при существующем положении вещей, нет никаких шансов в обозримом будущем грядущего столетия выбиться в “четвертый” и далее. Впрочем, и в этом мире, как и во всех остальных, весьма значительна внутренняя дифференциация: большинство безысходно погрязает в отсталости и нищете, а меньшинство всеми силами пробивается к передовым мировым стандартам. Добавьте к этому смену поколений, появление с каждым годом все большего и большего числа молодых, а теперь уже и не очень молодых людей, которые получили некоторое образование, начитались газет и журналов (в меньшей степени — книг), наслушались радио, насмотрелись телепередач, кинокартин, видеофильмов, переселились из деревни в город, побывали — и все чаще — в других странах, в том числе в развитых. Не нужно проводить никаких социологических опросов, чтобы быть уверенным: эти миллиарды людей сделают все возможное и невозможное, чтобы жить по западным стандартам. Ничтожному меньшинству из них удается всеми правдами и неправдами проникнуть в страны “первого” мира и закрепиться там, выписывая все новых и новых родственников. Значительной части — не удается, но они стараются проникнуть в страны “второго”, “третьего” и “четвертого” миров (впрочем, из последних поток “наверх” тоже будет нарастать), либо стараются приблизиться к западным стандартам у себя дома. Но большинству — подавляющему большинству — не удается, просто чисто физически не может удаться ни то, ни другое, ни третье, и они вынуждены будут оставаться в мире минувшего тысячелетия, страстно ненавидя и презирая его, страстно мечтая о мире тысячелетия грядущего, куда одна за другой будут переходить более динамичные страны и более преуспевающие слои населения вокруг. Трудно представить себе что-либо более взрывоопасное, чем эти растущие кратно миллиарды обездоленных, поставленных в безысходное положение, но видящих рядом совсем иную, вожделенную жизнь. Советские немцы, рвущиеся в Германию, где и без них полно турок и югославов, гораздо лучше приспособленных к современному рынку труда, да еще и собственных безработных; бесконечные бунты “цветных” в Великобритании и Франции; лос-анджелесский погром 1992 г. — все это лишь первые ласточки, которые вряд ли принесут человечеству весну, скорее это “модели будущего” — того, что в тысячекратных масштабах неоднократно повторится в XXI в., если не изменить кардинально существующее положение вещей. Вот это и есть “неустойчивость” — в ее самом узком, специфическом понимании. А как изменить положение вещей? Что бы ни предпринимали страны “первого” мира или международные организации — они неизбежно наткнутся на те три “баррикады”, о которых мы упоминали выше. А за “баррикадами” простирается “неустойчивость” более широкого плана, связанная с нарушением глобальных, региональных и локальных балансов, о которых тоже говорилось. И в первую очередь это относится к демографическому балансу, изменить который намного труднее, чем энергетический или продовольственный, и роковая роль которого в судьбе развивающихся стран Азии, Африки и Латинской Америки (если, конечно, не обращаться к человеконенавистническим теориям о “высших” и “низших” расах) сегодня проявляется все более очевидно. Теоретически “устойчивость” цивилизации достижима простейшим способом: переносом новейших технологий из развитых стран в развивающиеся, чтобы не было чрезмерно резких перепадов в уровне и качестве жизни отдельных стран или отдельных слоев населения в них. Однако практически как прикажете это сделать, когда новейшие технологии способны дать желательные уровень и качество жизни только при условии относительной стабильности численности населения (пусть даже растущей незначительно) и бессильны, когда население удваивается за считанные десятилетия? Речь идет не только о количественных, но и о тесно связанных с ними качественных характеристиках воспроизводства поколений. Вот почему прежде чем говорить о кардинальных изменениях, способных привести к восстановлению устойчивости цивилизации, необходимо разобраться в причинах, которые порождают неустойчивость, и в первую очередь — в растущем демографическом дисбалансе. Такой подход неизбежно приводит нас к анализу особенностей воспроизводства поколений как первейшей функции особей всех разновидностей земной (да, наверное, и не только земной) флоры и фауны, не исключая и человека, без чего их существование теряет всякий смысл. Рассмотрим деликатные особенности этой стороны жизни детальнее.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Что такое устойчивость в альтернативистике?» з дисципліни «Альтернативна цивілізація»
