Интересен следующий вопрос: если в химии и физхимии ко всем явлениям примысливаются механические "первые принципы", то не следует ли считать, что подобным же образом "из первых принципов" (в сущности - из традиционной модели) можно вывести (или будут выведены в будущем) и явления, изучаемые в других науках? Например, в биологии? Может быть, даже и в психологии? в социологии и др.? Возможно, "механические явления достаточны нам для объяснения всей жизни органической, умственной и общественной" [49]? Если принимается положительный ответ на все эти вопросы, если в качестве первых принципов или конечных причин всех явлений примысливается механика материальных точек, то мы приходим к радикальным формам философского материализма. Когда в какой-то области отказывались от этого предположения, то соответствующий материализм признавался чрезмерным, или "вульгарным". Чем больше дается отрицательных ответов на такие вопросы, то есть чем более узкой считается область явлений, понимаемых на основе механической традиционной модели, тем более широкая область оставляется для идеалистических, мистических, религиозных концепций. До торжества механики эти концепции преобладали. Выбор между материализмом и идеализмом часто сводился практически (осознанно или неосознанно) к дилемме: следует ли данным явлениям примысливать механические первые принципы, или же более продуктивны предшествующие идеалистические представления о конечных причинах? Насколько широкой следует представлять область явлений, подлежащих анализу методами точного естествознания? Так, философский детерминизм непосредственно "выводится" из уравнений механики, обосновывается тем, что все последующие состояния классической механической системы полностью определяются начальными условиями. Если подобный материализм признавался чрезмерно радикальным, "вульгарным", то переход к более умеренным его формам в ряде случаев выражался в том, что убирались прямые ссылки на уравнения механики, на движущиеся взаимодействующие частицы; в исследованиях сохранялся, однако, "дух" механики, бэконовский метод; предполагали, что исследование должно пройти путь становления механики: от собирания фактов к их классификации, выдвижению гипотез, затем к их улучшению до точных законов. Однако ни в одной другой области не получены точные законы, сравнимые по мощи с фундаментальными уравнениями механики в применении к традиционной модели; этот пример остается уникальным, единственным и не превращается в универсальный метод познания. В некоторых пунктах, как известно, наука прямо потеснила религиозные представления (Коперник, Дарвин и др.); в определенной мере удалось понять происхождение Земли и планет, то есть "сотворение мира", а также "сотворение жизни и человека" без "гипотезы Бога". Но для огромного большинства явлений лишь "примысливание" религиозных конечных причин сменилось "примысливанием" механических первых принципов, под влиянием успехов механики и техники, роста их авторитета. После кризисов и катастроф в каких-то областях познания происходят и обратные переходы от механических примысливаемых причин к религиозным или мистическим. В этом плане интересны споры о границах применимости и пределах возможностей научного метода. Можно ли, например, создать эффективную научную социальную идеологию и успешно перестроить общество, семейные отношения и др? Или же в будущем, как и в прошлом, перестройки этих сфер будут происходить при смене религии? Может быть, в понимании духовной жизни у научного метода нет шансов конкурировать с религиозным, а в быту - с мышлением здравого смысла? Или же, например, в лирических описаниях природы поэт всегда будет убедительнее ученого и т.д.? Или же почти всюду, где не удается прямо применить все те же результаты для традиционных систем взаимодействующих материальных точек, научный метод становится менее эффективным, а само отличие научного подхода от иных становится трудноопределимым? Достаточно очевидно, что успехи научного метода в разных сферах весьма неодинаковы. Явно некоторые области хорошо поддаются анализу методами точных наук, а другие - плохо или совсем практически не поддаются. Успехи исследований "научным методом" или "в духе механики" послужили стимулом для построения теорий в психологии и социологии и к построению обших философских систем на тех же принципах. Ряд философов, "отбросив окончательно средневековую схоластику и метафизику, имели смелость взглянуть на весь мир как на ряд фактов, ... изучаемых по тому же бэконовскому индуктивно-дедуктивному методу .... без какого-либо вмешательства богов, оккультных сил или метафизических слов, заключающих скрытые намёки на сверхъестественные силы" [49]. Основателями позитивной (естественно-научной) философии обычно считают О.Конта и Г.Спенсера. В XIХ и начале ХХ века данное направление мышления, сводящее все явления к механике, в целом было быстро развивающимся, наступающим, прогрессирующим. "Виталисты", как оппоненты "механистов", считали, что область его применимости и вообще сфера науки ограничена неживой природой; эволюция живого организма содержит нечто, принципиально не сводимое к эволюции механизма. Однако успехи медицины или физиологии, генетики и др. достигнуты на основе обычного физического мышления. В качестве примера суждений оппонентов описываемого направления мысли приведём также взгляды Л. Толстого по подобным вопросам; он был один из тех, кто ещё в Х1Х веке, до "катастроф", видел опасность "чрезмерных притязаний молодой науки", главным образом по вопросам психологии, жизни, социологии, и вел с этими взглядами полемику в сильной и яркой художественной форме. В его публицистических и философских произведениях многократно разбирается (обычно с позиций художника) "такое странное учение, объяснимое только фанатизмом суеверия.." Согласно Л. Толстому, "основной догмат веры" современной ему науки о жизни состоит в том, что движение "..механическое переходит в молекулярное, молекулярное выражается теплом, электричеством, нервной, мозговой деятельностью. И все без исключения явления жизни объясняются отношениями энергий. Все так красиво, просто, ясно и, главное, удобно. Так что, если нет всего того, чего нам хочется, и что так упрощает нашу жизнь, то все это надо как-нибудь выдумать... Во всей деятельности этой науки видишь не столько желание исследовать явления жизни, сколько одну, всегда присущую заботу доказать справедливость своего основного догмата. Что потрачено сил на попытки объяснений происхождения органического из неогранического... поищем на дне моря - найдем штуку, которую назовем ядром, монерой... И там нет; будем верить, что найдется,- тем более, что к нашим услугам целая бесконечность веков, куда мы можем спихивать все, что должно бы быть по нашей вере, но чего нет в действительности." "..Чтобы объяснение такое объясняло что-нибудь, необходимо верить в догматы науки так же бесконтрольно, как верят евреи в Мессию .... Такое утверждение, .. что жизнь происходит из игры физических и механических сил..., направляет деятельность человеческой мысли на путь ложный и праздный." [61]. Происшедшие с тех пор катастрофы - экологические, социальные, медицинские - могли бы служить аргументом в пользу мнения Толстого. Он заметил также, что "наука настоящая, знающая свое место и потому свой предмет, скромная и потому могущественная", такая, как физика или химия, никогда не претендует на такие широкие мировоззренческие толкования; они встречаются в "периферийных" областях. К "ненастоящей" науке приводит "безграничная вера" в мощь науки вне области применимости модели материальных точек. Здесь многие теории представляют собою "лишь слегка усовершенствованный здравый смысл"; нередко они лишь претендуют на надежность выводов, свойственную точным наукам, и распространяют "недостаточное знание - опасную вещь", и т.д. В работах по молекулярной теории затвердевания, обсуждаемых в данной книге, также присутствует, часто неосознанно, забота "доказать справедливость основного догмата" - в данном случае того, что все эти явления должны объясниться в рамках традиционной молекулярной модели. Проявляется также забота "...спихивать все, что должно быть по нашей вере, но чего нет в действительности...", например, на возможное влияние направленности и ковалентности связи, не поддающееся количественной проверке при современных вычислительных возможностях. Если бы не было такой "заботы" и глубокой "приверженности" к этой модели, то, очевидно, не оставались бы не замеченными катастрофические расхождения модели и действительности по кинетическим свойствам, например, на 20 порядков величины. Если не учитывать такую "заботу" и "фанатизм суеверия" "упрямой и бескомпромиссной теории", то невозможно понять - как может оставаться не замеченным многочисленными исследователями тот элементарный факт, что в модели процессы кристаллизации, релаксации напряжений, спекания и другие протекают за время нескольких атомных колебаний, тогда как в действительности они могут продолжаться, например, год; как можно, имея целью моделировать механические свойства сверхтвердых материалов, спекание или хрупкое разрушение, не замечать, что в действительности исследуемое в модели "вещество" имеет кинетические свойства плотного газа и более текуче, чем вода. Подобная "поразительная слепота" наступает под влиянием глубоко укоренившейся, "упрямой и бескомпромиссной" идеологии. "Фанатизм суеверия" и в молекулярной теории затвердевания также завёл в ряде вопросов "на путь ложный и праздный", привел к многочисленным трудностям и искажениям теории; выяснение и исправление таких искажений в ряде конкретных вопросов и составляет основную задачу данной книги.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «ТРАДИЦИОННАЯ МОДЕЛЬ И ФИЛОСОФИЯ» з дисципліни «Про кризу кінетичної теорії рідини і затвердіння»
