Конкретное выражение антитезы теории и практики в политике – противоречие между “интеллектуалом” и “бюрократом”, первый из которых обучен думать главным образом в априорных терминах, а второй опытным путем. Интеллектуал находится среди тех, кто стремится подчинить практику теории, и это вполне естественно, поскольку интеллектуалы склонны считать, что их мысли не обусловлены внешними силами, и думать о себе как о лидерах, чьи теории служат побудительным мотивом для так называемых людей действия. Это во многом обусловлено тем, что все интеллектуальное мировоззрение последних двух веков было окрашено математическими и естественными науками. В свете этого выработка общего принципа и рассмотрение примеров были приняты большинством интеллектуалов как необходимая основа и отправная точка любой науки. В этом отношении утопизм со своим упором на общие принципы представляет типичный интеллектуальный подход к политике. В. Вильсон, пример наиболее яркого современного интеллектуала в политике, “выделяется описанием основных принципов... Его политический метод... состоял в том, чтобы основывать свои взгляды на широких и простых принципах, избегая обязательств по специфическим мерам”. Некоторые общие принципы типа “национальное самоопределение”, “свободная торговля” или “коллективная безопасность” (каждый из которых реалисты признают конкретным выражением специфических условий и интересов) принимаются как абсолютный стандарт, и политика оценивается как хорошая или плохая в зависимости от степени соответствия этим принципам или отклонения от них. На современном этапе интеллектуалы являются лидерами любого утопического движения, и вклад, который утопизм внес в политический прогресс, – в значительной мере их заслуга. Характерная слабость утопизма и одновременно характерная слабость политических интеллектуалов – неспособность понять действительность, как и способ, которым в нее внедрены их собственные стандарты. “Они могли бы дать своим политическим стремлениям, – писал Мейнек (Meinecke) о роли интеллектуалов в предвоенной немецкой политике, – дух чистоты и независимости, философского идеализма и возвышенности над конкретной игрой интересов... но из-за болезненного сочувствия реалистическим интересам фактической государственной жизни они быстро опускаются от возвышенного к экстравагантному и эксцентричному”. [c.58] Часто доказывалось, что интеллектуалы менее ангажированы в своих размышлениях, чем группы, чья последовательность зависит от общих экономических интересов, и поэтому интеллектуалы занимают выгодную позицию au dessus de la melee2. Еще в 1905 г. Ленин критиковал “старомодное представление о том, что интеллигенция способна... занять положение вне классов”. Недавно это представление было возвращено к жизни доктором Мангеймом, который доказывает, что интеллигенция, являющаяся “относительно бесклассовой” и “социально одинокой”, суммирует в себе все интересы, пронизывающие социальную жизнь, и поэтому может быть наиболее беспристрастной и объективной. В некотором ограниченном смысле это истинно. Но любое преимущество, следующее из этого, сводится на нет из-за неспособности действовать, обусловленной отделением от масс, чье отношение – определяющий фактор в политической жизни. Даже тогда, когда иллюзия лидерства современных интеллектуалов была наиболее сильной, они часто оказывались в положении офицеров, чьи отряды были готовы следовать за ними в спокойные времена, но могли покинуть их при любом серьезном событии. В Германии и других европейских странах демократические конструкции 1919 г. были созданы трудом интеллектуалов и характеризуются высокой степенью теоретического совершенства. Но в период кризиса они перестали действовать почти повсюду из-за отсутствия прочного доверия населения. Интеллектуалы Соединенных Штатов играли основную роль в создании Лиги Наций, и большинство их остались ее открытыми сторонниками. Однако основная масса американцев, последовав вначале за своими лидерами, отклонила Лигу, когда настал критический момент. В Великобритании, благодаря энергичной пропаганде, интеллектуалы добились подавляющей поддержки документа для Лиги Наций, но когда он потребовал действий, которые могли бы повлечь за собой реальные последствия для населения, правительства предпочли бездействие и протесты интеллектуалов не вызвали заметной реакции в стране. Бюрократический подход к политике в основе своей эмпиричен. Бюрократ пытается обращаться к каждой специфической проблеме на основе “ее достоинств”, избегать формулировки принципов и продолжать придерживаться правильного курса, который он определяет благодаря интуитивному процессу, ставшему следствием большого опыта, а не рассуждения. “Никаких общих случаев не существует, – утверждает французское должностное лицо, представляющее свою страну в Собрании Лиги Наций, – существуют только конкретные случаи”. В своей [c.59] ненависти к теории бюрократ походит на человека действия. “On s’engage, puis voit”3 – девиз не одного известного генерала. Превосходство британской государственной службы объясняется частично той легкостью, с которой бюрократический менталитет приспосабливается к эмпирической традиции британской политики. Совершенный государственный служащий соответствует образцу популярного английского политического деятеля, который испытывает отвращение к письменным конституциям и соглашениям и. руководствуется прецедентом, чувством правильности решения. Без сомнения, этот эмпиризм обусловлен определенной точкой зрения и отражает консервативные традиции английских политиков. Бюрократ, возможно, более явно, чем любой другой слой сообщества, связан с существующим порядком, поддерживанием традиции и принятием прецедента как “безопасного” критерия действия. Поэтому бюрократия, легко перерождаясь в твердый и пустой формализм, заявляет о неком понимании соответствующих процедур, которое недоступно даже самому интеллектуальному постороннему. “Experience vaut mieux que science”4 – типичный бюрократический девиз. “Навыки в изучении науки, – писал Брюс, высказывая широко распространенное мнение, – дают немного для того, чтобы люди стали мудрыми в политике”. Когда бюрократ, желая отказаться от предложения, критикует его, он называет его “академическим”. Практика, а не теория, бюрократическое научение, а не интеллектуальный блеск, по мнению бюрократа, является школой политической мудрости. Бюрократ рассматривает политику как самоцель. Стоит отметить, что и Макиавелли, и Фр. Бэкон были бюрократами. Эта фундаментальная антитеза между интеллектуальным и бюрократическим способами мышления, всегда и всюду латентная, проявилась в последние полстолетия и там, где ее едва ли искали, – в рабочем движении. В 1887 г. Энгельс поздравил немецких рабочих с тем, что они “принадлежат к наиболее теоретической нации в мире и сохранили то теоретическое понимание, которое было почти полностью потеряно так называемыми классами в Германии”. Он противопоставил это счастливое обстоятельство тому “безразличию ко всей теории, которая является одной из главных причин медленного развития английского рабочего движения. Через сорок лет другой немецкий автор подтвердил это наблюдение. Теоретический анализ марксистской доктрины стал одной из основных забот ведущих немецких социал-демократов, и многие аналитики полагают, что это однобокое интеллектуальное развитие во многом способствовало краху партии. Британское рабочее движение [c.60] до последних лет сторонилось теории. В настоящее время отсутствие понимания между интеллектуалами и профсоюзами составляет источник известных затруднений для Лейбористской партии. Деятель профсоюзного движения обычно оценивает интеллектуала как утопического теоретика, не имеющего опыта в решении практических проблем движения, а интеллектуал осуждает лидера профсоюза как бюрократа. Текущие конфликты между фракциями в рамках партии большевиков в Советской России частично объясняются как конфликты между “партийной интеллигенцией”, представленной Бухариным, Каменевым, Радеком и Троцким, и “партийным механизмом”, представленным Лениным, Свердловым (до его смерти в 1919 г.) и Сталиным.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Интеллектуал и бюрократ» з дисципліни «Теорія міжнародних відносин»
