Кризисы и противоречия «универсальной цивилизации»
В конце XIX - начале XX в. одни находили основания говорить об эпохе глубочайшего кризиса традиционной западноевропейской цивилизации и ее культуры12, другие же считали, что являются свидетелями триумфа прогресса. Очевидно, что здесь мы снова имеем дело с противоречием «локальности» и «универсальности», присущих западноевропейской цивилизации. И чем глубже становился кризис «старой Европы», тем яснее проступали основы новейшей цивилизации цивилизации техники и промышленного капитализма, постоянно обновляющихся технологий и коммуникативных средств, непрерывно возрастающего и самоподдерживающегося накопления ресурсов развития, всеобщей, в том числе и культурной, унификации и универсализации, в общем, всего того, что, собственно, и составляет содержание процесса глобализации. Разные цивилизации, существовавшие в мире, вынуждены были вступать во взаимодействие друг с другом задолго до эпохи европейского цивилизационного кризиса. Но ни мировая торговля, ни даже вооруженные конфликты между странами и народами, представляющими различные цивилизационные блоки, не меняли природы и культурных основ конфликтующих сторон, преодолевали, но не в силах были разрушить межцивилизационные барьеры. Иначе говоря, до эпохи модерна не существовало внешних средств, с помощью которых субъект экспансии, вторгаясь извне, мог бы инициировать цепную реакцию самопреобразования цивилизации. Веберовский «дух капитализма», преобразовавший западноевропейскую цивилизацию, дал Европе средства преобразования всего мира. Накопленный торговый капитал позволил ей овладеть мировым рынком, а с помощью капитала промышленного, с помощью индустрии Европа получила средство преобразования основ общественной жизни повсюду, где возникали с ее помощью очаги индустриализации. Но уже с середины XIX в. - с того момента, когда индустриальная цивилизация Запада начала предпринимать интенсивные попытки выхода за пределы западноевропейского цивилизационного ареала, выявились серьезные социо-исторические ограничения возможностей мировой экспансии промышленного капитализма. Именно кризисные явления, нараставшие (с конца XIX в.) по мере распространения индустрии за пределы западноевропейского культурно-исторического и хозяйственного ареала, дали импульс формированию цивилизационной парадигмы, противоположной прежде популярной концепции «линейного прогресса». Основная проблема, как ее позднее обозначил А. Тойнби13, заключалась в том, что успешная экспансия западной цивилизации за собственные цивилизационные пределы подталкивала страны, служащие объектом такой экспансии, к модернизации, сопряженной с усвоением некоторых особых элементов западной цивилизации. Соответствующие модернизационные преобразования заключались, с одной стороны, в приспособлении форм массового производства к местной цивилизационной специфике и, следовательно, в продвижении техники и технологии Запада в новые социокультурные регионы, а с другой стороны, в освоении политических форм современной демократии. В то же время процессы вестернизации (сопряженные с процессами модернизации и даже, быть может, неизбежно сопутствующие ей), вторжение элементов не до конца редуцированной западной культуры в инородное цивилизационное пространство зачастую вызывали (и не могли не вызывать) резкую реакцию отторжения. Внешне всякий раз такой пароксизм отторжения проявляется в форме глубокого кризиса экспансионистской стратегии европейского (ныне мирового) капитализма, а в наиболее критические моменты такого кризиса оказывается под вопросом само существование западного миропорядка. В этом проявляется одно из наиболее крупных и очевидных противоречий, присущих «универсальной цивилизации» как явлению и как понятию, описывающему это явление: развитие «универсальной цивилизации» периодически становится то явным, то неявным, она то интегрируется и консолидируется, то дезинтегрируется и, казалось бы, распадается на различные цивилизационные образования. С этой противоречивой, «осциллирующей» природой «универсальной цивилизации», повидимому, и связаны значительные сложности ее изучения, а также тот факт, что соответствующее понятие, обозначенное тем или иным термином, лишь эпизодически фигурирует в работах отдельных авторов. Тем не менее эволюционный смысл столь внутренне противоречивой экспансии заключается в том, что, преодолевая очередной кризис, формирующаяся в рамках «универсальной цивилизации» система центров силы совершенствует соответствующий «фермент разложения» хозяйственных массивов, втягиваемых в сферу глобальной мир-экономики. Сегодня человечество переживает уже третий такой кризис. Первый - в конце XVIII - начале XIX в., когда утверждалась мировая гегемония Великобритании. Реакцией на экспансию английского промышленного капитализма стал тогда всплеск национализма на всем пространстве Западной Европы, завершившийся объединением Италии, формированием Германской империи и окончанием эпохи «перманентных революций и гражданских войн» во Франции.
Второй кризис связан с нашествием (в конце XIX - начале XX в.) тяжелой индустрии на пространства Восточной Европы и России. Победы индустриализации в этих странах обернулись социализмом, этим своеобразным инструментом модернизации в отсутствие нормальных условий формирования буржуазного предпринимательского класса (модернизация в условиях социализма зачастую осуществлялась в «неклассических», антибуржуазных формах, как, например, в России после 1917 г.). В свою очередь, преодоление этого кризиса связано как с крахом тоталитаризма в Германии и ее возвращением в консолидированную семью «западных демократий», так и с окончательным отказом СССР от реализации дестабилизировавших Запад проектов «мировой революции». Новый экспансионистский рывок «универсальной цивилизации» в конце XX - начале XXI в., превосходящий предшествующие как широтою, глобальностью цивилизаторских претензий Запада, так и глубиною проникновения практик современного капитализма в самые глубины укладов незападных цивилизаций, как можно предположить, приведет мир к еще более глубокому кризису, в основе которого могут оказаться проблемы культурного и религиозного неприятия незападными цивилизациями форм и методов западной экспансии. Отметим также, что и европейский национализм XIX в., и российский или, если так можно выразиться, евразийский, социализм XX в. проявили себя в истории как мощные орудия низвержения старых элит и разрушения традиционных укладов в соответствующих странах. Главный итог их исторического существования значительная нивелировка прежних социокультурных различий и радикальное уничтожение тех пластов культуры, которые «не вписались в сверхцивилизационный контекст». Есть основания полагать, что и ныне дело идет к тому же, и те регионы, где активизация «цивилизационного фактора» приближает открытый конфликт с Западом, рискуют создать новое средство погрома собственной культуры, как, например, это уже демонстрирует в ряде районов мира исламский фундаментализм14.
В рамках рассматриваемой «сверхцивилизационной парадигмы» отмеченные выше кризисные эпохи рубежа веков представляют собой критические периоды сложного, нелинейного процесса утверждения «универсальной цивилизации» с соответствующими этапами ее развития как вширь, так и вглубь. Само наличие этих критических, кризисных периодов связано с периодически возникающей необходимостью перестройки и переструктурирования формирующегося «сверхцивилизационного» сообщества, а также его расширения. Эти перестройка и расширение всякий раз сопровождаются достаточно сильными потрясениями, которые в итоге устраняют препятствия для развития «универсальной цивилизации». Так, включение в орбиту нового «сверхцивилизационного» сообщества стран континентальной Европы сопровождалось революционными и наполеоновскими войнами конца XVIII начала XIX в., уничтожившими прежние абсолютистские режимы; включение США и Японии происходило через социально-политические потрясения первой половины XX в. и две мировые войны, сломавшие прежние имперские формы политической и экономической интеграции. Что же касается бурной и далеко не завершившейся эпохи конца XX - начала XXI в., то она уже привела к включению в орбиту «сверхцивилизационного» сообщества стран Восточной Европы, а в перспективе, возможно, приведет к интеграции в это сообщество Россию и страны Латинской Америки. В то же время начавшееся уже изменение мирового порядка неизбежно будет сопровождаться крупными потрясениями, характер которых еще не вполне определился, но в целом, по-видимому, соответствует обрисованной С. Хантингтоном перспективе «столкновения цивилизаций». Еще в период 1950 - 1970-х гг. ощущение двойственности природы западной цивилизации обусловило формирование в рамках цивилизационного подхода, как бы венчая его понятийный континуум представлений о «всеобщей цивилизации», или «сверхцивилизации» (А. Дж. Тойнби, Н. Эллиас). Однако природа последней и ее место в ряду других цивилизационных феноменов до настоящего времени остаются, как уже отмечалось, не вполне определенными и противоречивыми, вызывая ряд вопросов, не находящих исчерпывающего ответа. Например, можно ли считать сверхцивилизацию особой цивилизацией или это сущность принципиально иного порядка? Или: какова природа интеграции различных цивилизаций в рамках формирующейся «сверхцивилизации», какова роль рыночных отношений, информационных и иных средств общения в процессах такой интеграции? Да и само право на существование представлений о «сверхцивилизации» подвергается сомнению многими сторонниками цивилизационной парадигмы. Между тем в рамках этой парадигмы остается без ответов множество вопросов, в первую очередь связанных с межцивилизационными взаимодействиями. Актуализация цивилизационной тематики с начала 1990-х гг. обусловливалась рядом объективных перемен: распространением фундаменталистских идеологий, прогрессирующей десекуляризацией мира, возрастающей ролью цивилизационной и конфессиональной принадлежности в качестве источника самоидентификации индивида. Наблюдаемое ныне усиление цивилизационного фактора в мировой политике вполне закономерно, а пристальное внимание исследователей к нему вполне оправдано. Его выход на авансцену мировой истории обусловлен тем, что прежние факторы стабилизации мировой системы, например двуполюсность глобального геополитического пространства, себя исчерпали, а сама «универсальная цивилизация» вступает в фазу смены лидера. Но осуществление этой смены занимает целую эпоху и сопровождается полосой общемировых кризисных потрясений. В этот период ослабление регулирующих функций универсальной системы международных взаимодействий проявляется в том, что в качестве временных, вспомогательных оказываются востребованными функциональные возможности структур низшего порядка сложности, в нынешнюю эпоху цивилизаций. Тем не менее при более внимательном анализе и при несколько дистанцированном взгляде на происходящее, эти перемены последнего времени скорее следует счесть признаками очередного мирового эволюционного кризиса, нежели вехами в развитии новой магистральной тенденции. Более того, учитывая историческую перспективу, можно вскрыть факты, зачастую противоречащие самой цивилизационной концепции, поставить вопросы, требующие критического переосмысления ее основ. Вот один из наиболее очевидных вопросов такого рода: в какой мере в рамках цивилизационной парадигмы возможно осмысление того факта, что в условиях глобализации и доминирования в мире универсалистского по своей природе капитализма природа традиционных цивилизаций претерпевает радикальную трансформацию, связанную с тем, что эти условия элиминируют заложенное в любой цивилизации имманентное стремление к распространению своего цивилизующего воздействия на окружающее пространство (так что в результате эти цивилизации вынуждены под давлением извне разрушать свои собственные структуры имперского господства)? Между тем, используя понятия «универсальная цивилизация» или «сверхцивилизация» можно указать эмпирически вполне определенные отличия цивилизационного подхода от «сверхцивилизационного». Там, где первый лишь отмечает ограничения в процессе освоения внешних культурных, политических и хозяйственных форм, последний изыскивает приемлемые для данной цивилизации пути освоения этих форм, пути ее адаптации к процессам глобализации и распространения феномена культуры мира за пределами Европы. Смысл «сверхцивилизации» и основное содержание «сверхцивилизационного» подхода состоит прежде всего в поисках и выработке механизмов, обеспечивающих нейтрализацию межцивилизационных конфликтов. С этой точки зрения, нынешний кризис следует рассматривать как симптом эволюционного усложнения формирующейся «универсальной цивилизации» и вместе с тем как феномен, требующий адекватного осмысления политической наукой. Заокеанские сторонники униполярной модели15 с энтузиазмом рисуют концентрические структуры, полагая гарантированным место США в «центре мира» и игнорируя при этом опыт прошлого. Между тем в процессе эволюционного роста «универсальной цивилизации» важны отнюдь не прежние заслуги, иначе говоря, положение США «в центре униполя», потеснивших в ХХ в. Великобританию, исторически ничем не гарантировано. Опыт модерна показывает, что императивом глобального лидерства является успех на поприще глобальной мир-экономики. Вместе с тем, как это ни парадоксально, именно грандиозность стоящих перед «универсальной цивилизацией» проблем внушает определенный оптимизм и надежду на то, что на этот раз генетически обусловленные противоречия западноевропейского модернизационного и «сверхцивилизационного» проекта найдут свое конструктивное разрешение, в результате Обретение Современности станет действительно универсальным и действительно глобальным феноменом. Россия и формирование «универсальной цивилизации»
Особая тема, связанная с рассмотренными выше тенденциями, - судьба России, ее способность к адекватному ответу на вызов Современности. Устойчивое сопротивление фундаментальных основ ее самобытной цивилизации органичному восприятию модернизирующих импульсов создает реальную угрозу окончательного «выпадения» России из числа стран-лидеров, определяющих траекторию общемирового процесса, утраты Россией способности отвечать на вызовы Современности без потери своей цивилизационной идентичности (тем более что упорно продвигаясь по пути имитации или неорганичного воспроизведения институтов модерна, Россия давно уже сожгла мосты, связывавшие ее с патриархальным прошлым). В преддверии грядущих структурных трансформаций глобального миропорядка положение России выглядит, пожалуй, наиболее драматичным. Ее переход от традиционного общества к современному и трансформация ее самобытной и самодостаточной цивилизации с целью органичного вхождения в надцивилизационное сообщество еще далеко не завершены, хотя эти процессы длятся уже более столетия (а по другим оценкам16 - и все три столетия), и это последнее обстоятельство обусловливает крайнюю степень усталости общества и крайнюю скудость ресурсов, необходимых для трансформации. Тем не менее поиски альтернативы катастрофическим сценариям развития и в этом случае приводят к необходимости более глубокого и всестороннего анализа новых возможностей, открывающихся с учетом упрочения глобальной и универсальной цивилизации. В самом общем виде можно выделить три основных варианта взаимодействия России с формирующимся «сверхцивилизационным» сообществом, соответствующих трем вариантам дальнейшего развития России. Первый вариант предполагает стратегию развития, ведущую к изоляции России от Запада, превращению ее в лидера блока, состоящего из «государств-изгоев», продолжению ее открытого противостояния «универсальной цивилизации» как политической и экономической общности. Второй вариант, напротив, связан с интеграцией России в «сверхцивилизационное» сообщество, но ценой фактической утраты статуса субъекта международной политики, превращения в объект политики других государствполитий, а также источник ресурсов для развития «универсальной цивилизации». Следует отметить, что этот второй вариант при своем последовательном осуществлении неизбежно сопряжен не только с отказом России от своих геополитических и геоэкономических интересов, но и с последующей дезинтеграцией, распадом России на ряд слабых в политическом отношении государств с последующей фундаменталистской реакцией на эти процессы и дестабилизацией значительной части Евразии. Наконец, третий, наиболее сложный и проблематичный вариант взаимодействия России со «сверхцивилизационным» сообществом, требующий от нее выработки современных институциональных форм и политических структур, состоит в постепенной интеграции в это сообщество при сохранении своей субъектности политической, экономической, культурной. Этот тип интеграции, осуществленный Японией и некоторыми другими государствами, требует, с одной стороны, отказа от прежних имперских амбиций и государственно-патерналистских комплексов (для России это весьма сложная и тяжело решаемая проблема), а с другой стороны, готовности и способности «сверхцивилизационного» сообщества помочь России интегрироваться в него. В настоящее время обе эти предпосылки отсутствуют, но это не означает, что такое положение будет сохраняться и впредь. Именно процессы глобализации в перспективе создают необходимые условия и новые каналы для взаимодействия различных политических систем. Главная проблема, как представляется, состоит в том, чтобы выявить эти новые мировые тренды и воспользоваться ими, не упустив благоприятный момент. К сожалению, приходится констатировать, что подобная задача не только находится вне поля зрения представителей российской интеллектуальной и политической элит, но часто и просто отвергается как утопическая и не актуальная. Объясняется это целым рядом факторов, среди которых важную роль играют инерция мышления и устойчивый синдром недоверия Западу, вызванный попытками «вестернизировать» Россию, не считаясь с ее исторической, цивилизационной и культурной спецификой. Выше уже говорилось о том, что Россия и затем СССР в течение длительного времени участвовали в процессах становления «универсальной цивилизации», хотя преимущественно негативным образом, выступая в роли антагониста Запада. При этом наша страна пыталась осуществить собственный альтернативный проект построения нерыночной и нелиберальной «сверхцивилизационной» общности. После крушения этого проекта, повлекшего за собой и распад межцивилизационной общности, именуемой «мировая социалистическая система» с ее ядром СССР, Россия оказалась в весьма сложной ситуации. С одной стороны, сохраняющийся потенциал межцивилизационной интеграции, присущий российской цивилизации на всем протяжении ее многовекового развития, не может реализоваться в силу того, что России из-за незавершенности модернизации чрезвычайно трудно перейти к новому неимперскому типу интеграции, к новым формам геоэкономических и геополитических связей, характерных для современного мира. В частности, поэтому проекты прежней, более или менее отчетливо выраженной имперской интеграции продолжают существовать, несмотря на очевидную исчерпанность ресурсов для такой интеграции, прежде всего демографических. С другой стороны, попытки ассимиляции институциональных форм, присущих Западу, у которого Россия привыкла заимствовать технологические и иные достижения, вызывают реакцию отторжения, и есть угроза, что в ней соединятся все три разрушительные, с точки зрения модернизации, элемента: национализм, социализм и фундаментализм. Иными словами, естественная реакция на вестернизацию, на попытки нивелировать цивилизационное своеобразие России может обернуться реакцией на модернизацию как таковую. В этой ситуации главная и самая трудная задача состоит в создании условий для широкой интеграции России не только со странами Запада, но и с другими государствами, включая страны СНГ, на современной, неимперской основе. Наиболее опасной и для самой России, и для всего мирового сообщества является ее изоляция или самоизоляция, которая в условиях современного мира не только будет сопровождаться быстрым экономическим отставанием и резким обострением социально-политического кризиса, но и неизбежно приведет к попытке «реванша», чреватой полным разрушением российской цивилизации. К сожалению, в настоящее время приходится констатировать, что политическая элита постсоветской России, ее национальный политический класс в целом не готовы консолидировать общество на новой, отвечающей сегодняшним мировым реалиям основе и, следовательно, не готовы к осуществлению эффективного взаимодействия с формирующимся «сверхцивилизационным» сообществом. Российский политический класс в значительной мере продолжает имитировать современность, вместо того чтобы продвигаться к ней. Одна его часть живет только сегодняшним днем, не думая о том, что будет завтра, а другая тоскует по дню вчерашнему и позавчерашнему, мечтая о возрождении имперского государства и монопольно организованной политической системы. Такая ситуация не только не позволяет ликвидировать или хотя бы смягчить расколы в российском обществе, но и ведет к прогрессирующей недееспособности власти на всех уровнях. В результате внешне современные политические институты в российских условиях приобретают архаичное содержание. С этим последним обстоятельством связана и неэффективность многих демократических институтов в постсоветской России, а также низкая результативность российской внешней политики. Так, очевидна малая продуктивность попыток (предпринимавшихся российским руководством с учетом официальной концепции многополярного мира) разделить единое в своей основе либерально-демократическое «сверхцивилизационное» сообщество на «друзей» и «врагов», противопоставить страны Западной Европы или Японию Соединенным Штатам. «Сверхцивилизационная» общность уже сегодня является реальностью международной политики, и расколоть эту общность вряд ли по силам не только России, но и вообще кому бы то ни было. Более того, такие мощные государства-цивилизации, как Китай и Индия, а также страны, принадлежащие к исламской цивилизации, экономически также тесно связаны с этой «сверхцивилизационной» общностью, и попытки сыграть на противоречиях между США, Китаем, Японией, Индией, исламскими государствами также не слишком эффективны. Наиболее адекватной в современных условиях представляется стратегия, направленная на поиск Россией своего места в формирующихся между различными регионами мира геоэкономических связях, в мировых технологических, информационных, транспортных, финансовых потоках, без подчеркивания своей исключительности и одновременно с максимальным использованием выгод своего географического положения, наличия сырьевых ресурсов, связей с государствами, традиционно строившими на конструктивной основе свои отношения с Россией или бывшим СССР17. Такая базирующаяся на прагматическом расчете стратегия является гораздо более эффективной и более безопасной, чем поиск «друзей» и «врагов». У России, как говорил Александр III, нет друзей; тем более у нее нет и не может быть «братьев на век», включая даже самые близкие в этническом отношении государства СНГ. В то же время у нее есть и должны быть многочисленные партнеры, к каждому из которых необходимо подходить дифференцированно, исходя из быстро меняющихся реалий современного мира. Адаптация к условиям нового геоэкономического и геополитического образования «сверхцивилизационной» общности является для России весьма трудной и мучительной, но жизненно необходимой. Вместе с тем и для формирующейся «сверхцивилизации» интеграция России важная и трудная проблема, требующая своего адекватного решения. К сожалению, естественное неприятие перспективы превращения России в агрессивное неоимперское государство часто оборачивается действиями, способными лишь подтолкнуть ее к развитию в этом направлении, формируя в массовом сознании российских граждан новый «версальский синдром». Господствующее среди политической элиты многих западных, исламских и других государств убеждение, что Россия слишком слаба, чтобы противостоять нажиму, а то и прямой агрессии, не учитывает того факта, что Россия, несмотря на явное ослабление и отставание от лидеров военно-технического прогресса, по-прежнему способна уничтожить не только себя, но и весь мир. Если в свое время небогатые ресурсами Германия и Япония сумели развязать Вторую мировую войну, поставившую весь мир на грань катастрофы, то подобное вполне может произойти и с Россией. При этом никакие новейшие системы национальной противоракетной обороны (НПРО) никогда не будут достаточной гарантией предотвращения новой глобальной войны; напротив, их развертывание скорее подтолкнет Россию и некоторые другие незападные государства, не принадлежащие к «сверхцивилизационной» общности (например, Китай, Пакистан, Иран), к неадекватному «асимметричному» ответу, вызванному страхом за свою безопасность и ощущением изоляции. Новые «санитарные кордоны» и «железные занавесы», как и прежние, будут эффективны лишь до тех пор, пока западному сообществу будет удаваться сохранять «мировой порядок», сдерживать развитие межнациональных и межцивилизационных конфликтов; если же эти конфликты перерастут в открытое противоборство держав, то никакие «кордоны» в условиях современного мира никого ни от чего не защитят. Отмеченная особая роль России обусловлена не столько пресловутым «россиецентризмом», сколько тем обстоятельством, что именно Россия находится в настоящее время в самом неустойчивом и опасном состоянии, обрекающем ее, как ни одну другую державу, на конфронтацию со «сверхцивилизационным» сообществом, если она не сможет постепенно интегрироваться в него. В перспективе вырисовывается дилемма: либо «универсальная цивилизация» станет универсальной в реальности, либо весь мир будет обречен на новые катастрофы и потрясения. Можно с уверенностью прогнозировать, что в ближайшем будущем «универсальная цивилизация» столкнется с двумя главными вызовами. Первый вызов связан с тем, насколько прочно и необратимо интегрированы в нее Япония и азиатские «тигры», представляющие соответственно японскую и конфуцианскую цивилизации. Эта проблема является принципиальной, поскольку впервые в эпоху модерна речь идет о столь тесной культурной и социальнополитической интеграции таких различных по своей природе цивилизаций, как западноевропейская и восточноазиатские. Второй вызов также связан с проблемой межцивилизационной интеграции: интеграция России в «универсальную цивилизацию», при всей ее проблематичности, является своего рода категорическим императивом как для России, так и для «сверхцивилизационного» сообщества. Прочие российские альтернативы (изоляционизм и последующая глобальная конфронтация или же утрата статуса субъекта международной политики и окончательный переход в разряд стран «третьего» мира) уже были выше изложены и в обоих случаях сопряжены с дезинтеграцией страны и утратой ею своей цивилизационной идентичности. В то же время провал попыток России интегрироваться в «универсальную цивилизацию» даст дополнительные импульсы еще большему отрыву пресловутого «золотого миллиарда» от остального человечества, что в дальнейшем вполне может привести к формированию режима «глобального апартеида» и в конце концов к глобальному политическому взрыву. Необходимо в полной мере осознать, что некатастрофическая и более или менее органичная интеграция России в развивающуюся «сверхцивилизационную» общность представляет собой необычайно трудную и в определенном смысле беспрецедентную задачу. Одних призывов к интеграции с Западом и даже рациональных объяснений, почему это необходимо для самой России, недостаточно. Дальнейшее сползание России на периферию современной мирэкономики не облегчает, а затрудняет решение этой задачи, провоцируя, с одной стороны, центробежные тенденции, а с другой - опасные попытки подавления или подмены демократических политических институтов неэффективным в современных условиях государственно-патерналистским режимом. Игнорирование того обстоятельства, что Россия не может интегрироваться в «универсальную цивилизацию» без учета своей ярко выраженной и отличной от Запада цивилизационной специфики, может привести и уже приводит к драматическому непониманию с обеих сторон, толкает Россию на путь губительного для нее изоляционизма. Учет глобальных тенденций и мегатрендов эволюции международной политической и экономической системы, о которых идет речь, как представляется, может способствовать выработке более адекватной и более эффективной стратегии российского и мирового развития.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Кризисы и противоречия «универсальной цивилизации»» з дисципліни «Мегатренди світового розвитку»
