Германская агрессия против Советского Союза, начавшаяся 22 июня 1941 г., не была обычной войной. Она отличалась и от прежних военных кампаний нацистской Германии. Восточный поход нацистское руководство с самого начала планировало как расовую "мировоззренческую войну", как войну на уничтожение, с помощью которой раз и навсегда должен был быть разрушен так называемый еврейский большевизм, а для немецкого народа завоевано давно и неоднократно обещанное "жизненное пространство". Время нападения на СССР определялось ходом войны на Западе, сама же война заранее тщательно готовилась. Нацизм считал эту войну необходимой. Нацистская система изначально была рассчитана на войну, вне которой она просто немыслима. Уже в марте 1941 г. начальник генерального штаба сухопутных войск Ф. Гальдер записал в своем дневнике о речи, произнесенной Гитлером перед генералами: "Борьба будет очень отличаться от борьбы на Западе. На Востоке жестокость – благо для будущего". И далее: "Мы должны отрешиться от идеи солдатского товарищества. Никогда коммунист не был и не будет нам товарищем. Речь идет о борьбе на уничтожение... Мы ведем войну не для того, чтобы сохранить врага". Но Гитлер был не единственным, кто говорил о решающей борьбе на уничтожение. Мысль о "беспощадности", касавшейся и отношения к мирному населению, пронизывала многие политические и военные документы. "Война против России, – подчеркивалось в совершенно секретном документе о "ведении боевых действий" 362 4-й танковой группой генерала Э. Хепнера в мае 1941 г., – является важной частью борьбы за существование немецкого народа. Это – старая борьба германцев против славянства, защита европейской культуры от московито-азиатского потока, оборона против еврейского большевизма. Целью этой борьбы должно стать превращение в развалины сегодняшней России, и потому войну нужно вести с неслыханной жестокостью. Все боевые действия по замыслу и исполнению должны быть с железной последовательностью направлены на полное и беспощадное уничтожение врага". Этот документ не только обнаруживает загодя планировавшуюся "невероятную жестокость" намечаемой войны, но и вскрывает идеологические предпосылки такой установки. В нем нашли проявление антирусские и антибольшевистские образы врага, глубоко укоренившиеся в германской истории и обществе. Такие взгляды были свойственны даже тем офицерам и солдатам, которые не являлись убежденными или восторженными нацистами. Они также разделяли представления о "вечной борьбе" германцев против славян, о защите европейской культуры от "азиатских орд", о "германской преграде против азиатского потока", о культурном призвании и праве господства немцев на Востоке. Образы врага подобного типа были широко распространены в Германии, они принадлежали к числу "духовных ценностей". Даже в сознании немецких левых критика царской системы господства нередко связывалась с негативным клише о "русских" вообще. С 1917 г. помимо старых стереотипов стали культивироваться "страх перед большевизмом", идея спасения Запада от большевизма. В нацистской пропаганде сомкнулись антисемитизм и антибольшевизм. "Еврейский большевизм" в процитированном документе оценивался как "мировая опасность номер 1", как "враг", борьба против которого должна вестись не на жизнь, а на смерть. Внутренняя логика подобной пропаганды была беспощадна: или – или. Однако нельзя не учитывать, что наряду с этим действовала и имевшая большие последствия традиция империализма. Еще в канун первой мировой войны немецкие экстремисты настояли на экспансии на Восток. С заключением мира в Брест-Литовске в 1918 г. империалистические надежды на короткое время восторжествовали. Память 363 о том, что немцам уже довелось однажды добиться военного господства на Востоке, побуждала к новым попыткам завоевать там для Германии "жизненное пространство". В свете сказанного документ генерала Хепнера вовсе не является исключительным случаем. Его формулировки встречаются в разных вариациях в армейских приказах и после нападения на СССР. Так, генерал Г. Хот в одном из приказов о ведении войны, датированном серединой ноября 1941 г., отметил, что "восточный поход должен быть доведен до конца иначе, чем, например, война против французов". "Эта борьба может быть окончена только уничтожением одного или другого, примирение исключено". Далее Хот добавлял: "Сострадание и мягкость по отношению к населению здесь совершенно неуместны... Каждый шаг активного или пассивного сопротивления или каких-либо маневров большевистско-еврейских поджигателей должен быть немедленно и безжалостно пресечен". И наконец: "Солдаты должны понять необходимость жестоких мер против элементов, чуждых народу и господствующей расе". За несколько недель до этого, в октябре 1941 г., генерал-фельдмаршал В. фон Райхенау в приказе "О поведении войск в восточном пространстве" требовал: "Солдат на Востоке является не только борцом согласно правилам военного искусства, но и носителем непреклонной народной идеи и мстителем за все зверства, которые были причинены немецкому и родственным ему народам". Отдал Райхенау дань и антисемитизму: "Немецкий солдат должен в полной мере осознавать необходимость жестокого, но справедливого возмездия еврейским недочеловекам". Не только военные, но и гражданские ведомства при планировании экономической эксплуатации завоеванных областей исходили как из само собой разумеющегося, что "многие десятки миллионов" стали бы в этих областях "излишними" и должны были либо умереть, либо "переселиться в Сибирь". Такой позиции придерживался, в частности, "экономический штаб "Восток"". В мае 1941 г. в "протокольной записи" обсуждения статс-секретарями важнейших министерств в сжатом виде было зафиксировано следующее: "1. Войну можно будет продолжать лишь в том случае, если весь вермахт на третьем году войны 364 (начиная с 1939 г.) будет содержаться за счет России. 2. При этом, вне сомнения, многие миллионы людей должны голодать, поскольку все необходимое для нас будет вывезено из страны". Таким основным установкам соответствовали немецкое руководство войной и оккупационная политика. Один из военнослужащих вермахта, принимавший участие в захвате Брест-Литовской крепости, вспоминал: "...Там не шла речь о пощаде. Для нас это были коммунисты. Мы тогда говорили "большевистские орды"... Русские – только для уничтожения. Не только победить их, но уничтожить". Здесь нет возможности в подробностях описывать ведение боевых действий и практику господства немцев в Советском Союзе. Назову лишь важнейшие обстоятельства дела: бесчеловечное обращение с советскими военнопленными, особенно в первое полугодие, когда выжить удалось лишь немногим; систематическое уничтожение политических функционеров, "комиссаров"; геноцид по отношению к евреям и акции уничтожения других групп населения, рассматривавшихся как "нежелательные"; на деле часто безжалостная война против гражданского населения; почти трехлетняя голодная блокада Ленинграда; уничтожение тысяч городов и деревень Советского Союза; насильственный вывоз миллионов женщин и мужчин на принудительные работы в Германскую империю; и не в последнюю очередь политика "выжженной земли" во время немецкого отступления. Г. Гиммлер, шеф СС и германской полиции, отдал в связи с этим в сентябре 1943 г. следующее распоряжение: "Необходимо добиться, чтобы при оставлении территорий на Украине не сохранились ни один человек, ни одно животное; все дома, все шахты должны быть разрушены на годы, все колодцы отравлены. Противник действительно должен застать абсолютно сожженную и разрушенную страну". И это была не простая тирада ненависти, а конкретное указание, как надо действовать, и во многих областях поступали именно так не только войска СС, но и немецкий вермахт – регулярные войска. Не подлежит никакому сомнению, что эта война велась немцами преступным образом и что она должна быть отнесена к величайшим преступлениям в истории. Столь 365 же очевидно, что при этом нельзя обнаружить никакого различия в ответственности за чисто военные и политико-идеологические действия. Германский вермахт был существенной составной частью нацистской системы господства, и преступления, которые совершались в СССР, не могут быть отнесены лишь на счет СС и полиции. Естественно, я не хочу при этом возродить тезис о "коллективной вине" 10 млн немецких солдат, которые в течение того или иного времени принимали участие в войне против Советского Союза. Имелись существенные различия, и, разумеется, не все солдаты и офицеры причастны к преступлениям. Отдельные из них протестовали, другие осторожно самоустранялись от участия в злодеяниях, третьи дезертировали. Были также люди, и не в последнюю очередь из среды высших офицеров, оказавшие открытое сопротивление Гитлеру и террористической системе нацизма под воздействием преступлений в СССР, свидетелями которых они стали. Однако в целом вермахт был важным орудием преступлений. В научных исследованиях об этом сегодня больше нет разночтений, но среди немецкой общественности эти научные выводы получили признание все еще в недостаточной мере. За несколько дней до нападения на Советский Союз министр пропаганды И. Геббельс после разговора с Гитлером записал в своем дневнике: "Фюрер рассчитывает акцию приблизительно на 4 месяца, я – на меньший срок. Большевизм рухнет, как карточный домик. Мы находимся накануне беспримерного победоносного похода". Прогноз, как мы знаем, не мог быть более ложным. Действительно, рассчитывая на "молниеносную войну" против СССР, послали войск не больше, чем против Франции. Планирование на зимний период сочли излишним. Но реальность выглядела абсолютно иначе. Война закончилась не взятием Москвы осенью 1941 г., а германской капитуляцией в советской ставке в Берлине – Карлсхорсте 8 мая 1945 г. Война, начатая немцами с чувством превосходства и гарантированной победы, оказалась крайне затяжной и чрезвычайно кровопролитной, в любом отношении ужасной. Окончательный результат для обоих государств, и прежде всего для людей в этих государствах, означал 366 катастрофу. Советский Союз (и его преемники. – Пер.), несмотря на военную победу и связанное с ней доминирующее положение в Европе, до сих пор страдает от экономических, а также политических последствий войны. Прежде говорили о 20 млн погибших советских граждан (число, которое превосходит все возможные представления). Между тем складывается впечатление, что и эта цифра должна быть уточнена в сторону увеличения, что число убитых значительно больше, чем предполагали раньше. Для немцев последовали страх и изгнание из восточных областей империи ("завоевание" собственной страны), долгие годы военного плена около 3 млн немецких солдат в Советском Союзе, почти на полстолетия – раздел страны с вынужденным отказом от демократии для большой части немецкого народа. Эти последствия для немцев были очень тяжелыми, но они не шли ни в какое сравнение с совершенными ими преступлениями и страданиями советского народа. Это несоответствие между причиной и следствием правящий бургомистр Берлина выразил при открытии в 1992 г. выставки о войне против Советского Союза следующей формулой: "Мы посеяли бурю и пожали ветер". Когда размышляешь над темой "Немцы и война против Советского Союза", нельзя ограничиваться лишь 1941 – 1945 гг., то есть вопросом о том, как немцы вели эту войну. Сегодня, полвека спустя, речь должна идти и о том, как немцы обошлись с памятью о войне. Здесь прежде всего необходимо отметить, что большинство немецкого населения восприняло 1945 г. как поражение, а освобождение от нацизма – как порабощение. В отношении советских армий и после поражения продолжали сказываться антисоветские стереотипы. Страх и ужас по отношению к советским войскам были распространены в значительно большей степени, чем в отношении англичан или американцев. Действительно, в первые дни прихода Красной Армии ее бойцами допускались значительные эксцессы, ограбления, насилие. Но публицист Э. Куби не ошибался, когда, оглядываясь назад, заявлял, что советские солдаты могли бы вести себя и как карающая "небесная рать", руководствуясь одной лишь ненавистью к немецкому населению. Многие немцы более или менее определенно 367 знали, что именно произошло в Советском Союзе, и поэтому опасались мести или расплаты той же монетой. За исключением некоторых известных публицистов значительное большинство немцев в первые послевоенные годы было не в состоянии открыто и беспощадно критиковать то, что совершила Германия в Советском Союзе. В ноябре 1941 г. немецкий солдат писал своей жене с советского фронта: "Я плакал очень редко. Лишь когда я снова буду у вас, отдохнув и преодолев себя, мы должны будем очень много плакать, и ты поймешь в этом твоего мужа". Но как раз это – оплакивание всего того ужасного, что довелось пережить, а может быть, даже и совершить, – в Германии после войны едва ли произошло. На первый план вышли собственные страдания и потери, боль от смерти близких, забота о военнопленных и пропавших без вести, бегство и ежедневная борьба за выживание. Казалось, что собственные страдания сделали народ неспособным к восприятию немецких преступлений и немецкой вины. Едва прошел первый испуг, начали говорить о несправедливости других, о "юстиции победителей". "И теперь, – писал в 1947 г. в журнале "Франкфуртер хефте" Э. Когон, – мы громко требуем правосудия – для нас! Знаем ли мы, что мы с ним сделаем и что это означает?" Немецкий народ в действительности может считать себя счастливым – его не постигло правосудие. Забвению прошлого, начавшемуся непосредственно после войны, не был решительно положен конец и в последующие годы. Наоборот, "холодная война", по крайней мере в ФРГ, возродила старые образы врагов, хотя и без антисемитских компонентов. Слишком жадно ухватились тогда за шанс – пусть задним числом, но почувствовать себя на "правильном пути". Федеральный канцлер К. Аденауэр в 1955 г. во время переговоров об установлении дипломатических отношений ФРГ с Советским Союзом заявил, что во время войны с обеих сторон произошло "много плохого" и теперь лучше обратиться к будущему. Таким образом, он верно выразил преобладавшее в Федеративной Республике представление о "взаимных обидах". Многие функционеры "третьей империи" были реабилитированы, воспоминание о войне сведено к Сталинграду, большому напряжению сил "солдат-земляков", грязи 368 и холоду плена. Немцы в ГДР во время "холодной войны" были на стороне Советского Союза, но и там наблюдалось вытеснение памяти. Вспоминали о войне и ее жертвах, но ритуалы быстро окостеневали и концентрировались на том, чтобы у Советского Союза "учиться побеждать". "Извлечение уроков" сводилось к тому, что Сталинград представляли в качестве предостережения, но при этом имели в виду так называемый западногерманский империализм. Знание о войне было превращено в политический инструмент, конкретной работы по преодолению прошлого в ГДР было столь же мало, как и в ФРГ. Лишь с конца 60-х годов, с "новой восточной политикой" руководимого социал-демократами федерального правительства, с заключением договоров с Польшей, Советским Союзом и между двумя германскими государствами в ФРГ началось медленное, часто искусственно прерываемое преодоление ложных идеологических штампов. Политический климат изменился в пользу критического разбора германо-советского прошлого. И научное исследование выступило теперь с обширными, опирающимися на широкую источниковую базу темами, ранее запрещенными. В их числе – обращение с советскими военнопленными, принудительный труд, "оперативные группы" СС и полиции, участие вермахта в больших преступлениях. В 80-е годы интерес к критическому осмыслению войны значительно усилился, что не могло не привести к серьезным дискуссиям в обществе. Например, внутри евангелической церкви требовали "ясного признания вины" по отношению к Советскому Союзу как непременной предпосылки для "нового начала связей с Советским Союзом". Именно в ситуации, когда советская политика сначала сделала возможным процесс демократизации в ГДР, а затем и объединение двух немецких государств, мне представляется особенно важным – даже более важным, чем прежде, – чтобы воспоминания о войне, правда о ней не были утрачены.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Немцы и война против Советского Союза» з дисципліни «Інша війна: 1939 – 1945»
