Разуму мешают страсти. Они мешают действовать свободно и правильно при выборе, при решении задачи. Страсти – это глубоко укоренившиеся влечения, ради сохранения которых человек трижды обманет себя, ошибется, обманет других. Страсти опаснее даже скоропреходящих аффектов, бурных, ослепляющих, опьяняющих, лишающих разума, – но на время. Страсти же – это тяжелые и продолжительные болезни, раковые опухоли разума. Страсть ведет к глупости: часть своей цели человек принимает за всю цель и теряет гораздо больше, чем приобретает. Низменные страсти, например зависть или жажда мести, делают человека своим рабом. Поэтому страсти не только суть несчастные душевные расположения, чреватые многими бедами, но и все без исключения – злые расположения души; и даже самые благие желания, как только превращаются в страсть, становятся не только пагубными в прагматическом отношении, но и морально дурными. Нельзя смешивать страсти со склонностями. Некоторые склонности выступают как движущие силы развития человека и человечества, например склонность к продолжению рода. Но склонности не должны становиться страстями, то есть привычными и патологически неизбывными желаниями, вкоренившимися в самую личность и сужающими для нее весь мир до размеров своих устремлений. Самые низкие страсти те, что используют для своего удовлетворения другого человека как средство достижения их целей – это честолюбие, властолюбие, стяжательство. В них сосредоточивается страсть иметь влияние на других людей – через почет, власть и деньги. Действующие под влиянием этих страстей люди прибирают к рукам глупцов с помощью обмана, хитрости. А глупцов много – это все те, кто не желают думать самостоятельно, кто сами рады быть обманутыми, лишь бы за них думали другие. Примечательна одна из кантовских формул категорического императива: поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице всякого другого так же и как к цели и никогда не относился бы к нему только как к средству. Отношение к людям как к средству удовлетворения своих страстей и есть собственно то, что мы называем преступным образом мыслей, ведущим часто к преступному образу действий. Себялюбием объясняется и такая низменная страсть, как жажда мести. Кант глубочайшим образом анализирует и классифицирует наиболее опасные страсти в «Критике практического разума» и во всех работах по этике и религии. Недаром его прозвали «великим патологоанатомом страстей». Это знание о страстях и их тайных движущих силах – мотивах себялюбия – обладает уникальным ценнейшим свойством: оно излечивает от страстей, потому что апеллирует к разуму, который, конечно, располагает силой очищаться от гибельной заразы самоубийственной глупости. С теми, кто находится во власти своекорыстия, никогда не следует рассуждать о вещах более тонкого вкуса. В этом отношении курица, конечно же, лучше попугая, печной горшок полезнее фарфоровой посуды, все проницательные умы мира ничего не стоят по сравнению с крестьянином, а что касается попытки определить расстояние до неподвижных звезд, то с этим можно повременить, пока не придут к согласию, как лучше всего пахать плугом. И тем не менее человек самых грубых чувств способен понять, что прелести и приятности жизни, без которых как будто всего легче обойтись, привлекают наше самое пристальное внимание и что если исключить их из числа стимулов, у нас осталось бы мало побудительных причин для столь разнообразной деятельности. Равным образом никто не настолько груб, чтобы не почувствовать, что нравственный поступок, по крайней мере совершенный другим лицом, тем больше волнует, чем дальше он от своекорыстия и чем больше выступают в нем упомянутые благородные побуждения. Вот почему учебный предмет этики необходим в школе, если его содержанием становится не морализирование и сладенькие примеры хорошего поведения, а серьезный теоретический анализ страстей, равно как и всех главных мотивов человеческой активности. Кантовские тексты – великое лекарство от глупости; его теория уважения к долгу венчает едва ли не самую спасительную традицию в мировой культуре: приумножения доблести, арете, как говорили древние, с помощью глубочайшего и честнейшего, откровеннейшего исследования (вместе с обучаемой молодежью) нравственных понятий и типов поведения и очищения интеллекта от страстей – традицию Сократа, Плутарха, Монтеня, Спинозы. В тесной связи с познавательной и нравственной проблематикой стоят у Канта вопросы эстетического образования личности. Воспитание вкуса, как и воспитание чувств, во-первых, определяет во многом ценностные ориентации человека, во-вторых, развивает его творческие способности. Прекрасное не есть целесообразное, не есть форма, но – нравственно доброе, и истинной пропедевтикой хорошего вкуса должно быть развитие нравственных идей и морального чувства ; культура душевных сил рассматривается как введение во всякое изящное искусство. Искусства делают людей цивилизованными, то есть разумными. Противоречия между разумом, теорией, и действием, практикой, примиряются эстетическими ценностями и суждениями о приятном и неприятном, о красивом и безобразном и т.д. Воспитание чувств должно сопутствовать формированию понятий. Иначе трудно сохранить эмоциональное отношение человека к прекрасному в жизни и искусстве при условии все возрастающей (по мере приобретения культуры) сознательности. Глава V. Педагогика и педагогическая антропология Иоганна Готлиба Фихте
Иоганн Готлиб Фихте (1762–1814), один из главных представителей немецкой классической философии, продолжил разработку И. Кантом теории воспитания и педагогической антропологии как ее базы. Казалось бы, трудно представить себе более «воспитывающую» философию, чем систему Канта. Но учение такого непокорного кантианца, как Фихте, еще более «педагогично». Полученные им результаты составили эпоху в эволюции педагогической антропологии и развитии прогрессивной педагогики. В настоящей статье рассматривается вклад Фихте в разработку педагогико-антропологического подхода к теории образования, воспитания, обучения. Биографические моменты. Личная судьба Фихте во многом «ответственна» за педагогический вектор его научной, академической и общественной деятельности. Биографы великого мыслителя сообщают, что, получив в своей небогатой крестьянской семье трудовую и нравственную закалку, он попал в монастырскую школу, от гнета которой очень страдал . Характерно, что 26-летний Фихте сделал запись в дневнике о мыслях, пришедших к нему в связи с чтением педагогов К.Г. Зальцмана и И.Г. Песталоцци: «Оглупляющее воспитание крестьянских детей в теологической школе, в доме коварных ненавистников, шарлатанов и воров высшего пошиба» . Плохая школа действует на душевный огонь ребенка, с которым он пришел в нее, как ветер на любой огонь. Слабый огонь, теплящийся в ребенке, она гасит, а сильный – раздувает еще больше. Много людей вышло из плохой школы с такой ненавистью к ней, что отрицание ее подвигло их на постоянное самосовершенствование. Фихте боролся с неблагоприятными обстоятельствами настолько яростно, что имел право считать себя самосотворенной личностью. Дальнейшее образование он получил, отказывая себе в самом необходимом, почти голодая. Зарабатывал на хлеб уроками. Всю свою последующую жизнь Фихте, как и его идейный наставник И. Кант, занимался педагогической деятельностью. В начале своего трудового пути он некоторое время работал домашним учителем в Цюрихе (1788–1790 и 1791). Он вел «Дневник поразительных ошибок воспитания», ежедневно предоставляя этот дневник родителям своих учеников. С ранней юности Фихте проявил ярко выраженное дарование проповедника. Собственно, к деятельности проповедника Фихте первоначально и готовил себя, и эта склонность наложила печать на его учение . С 1794 по 1799 год Фихте занимал кафедру философии в Йенском университете. С 1810 года Фихте трудится в Берлинском университете. Он становится его первым избранным ректором и преподает здесь вплоть до самой смерти. До конца жизни оставаясь преподавателем высшей школы или же лектором «в частном порядке», Фихте проявил себя выдающимся педагогом. «Всходя на кафедру и приступая к лекции, Фихте начинал говорить не голосом отвлеченного мыслителя, рассказывающего какое-либо только и только теоретическое построение. Нет, его голос тотчас же начинал звучать проповеднически, властно, повелительно. Лекция становилась тотчас же вещанием откровения, ответом на самое насущное, самое центральное и важное, от чего зависит судьба дальнейшего существования. Это было своего рода священнослужением, старанием установить прямую связь между слушателями и истиной. Речь Фихте властно захватывала, потрясала до глубины души, рушила сложившийся образ мыслей и чувств и уносила в новые просторы» . Известный в свое время философ, весьма высоко ценимый К.Д. Ушинским, Иммануил Герман Фихте, или Фихте-младший (1796–1879), сын героя нашего повествования, свидетельствует о том, что его отец был добрым и умным учителем своего ребенка. «В других случаях отнюдь не всегда терпеливый, отец, когда занимался со мной, был так мягок и терпелив, что в душе зарождалась не только охота к делу, но и в два раза большая любовь к самому учителю» .
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Чувство нравственное и безнравственное» з дисципліни «Модернізація інституту сім'ї»
