То, что современные социологи и политологи не отгорожены от внешнего мира, а являются его активной, созидающей силой, ни для кого не секрет. Выступление социологов по телевидению, на страницах журналов и газет, их участие в политических митингах и манифестациях, консультирование политических партий, участие в предвыборной борьбе, многочисленные заявления, предупреждения, советы — все это непременная практика ученых, свидетельствующая о глубокой политической ангажированности социологии. Социологи давно уже вышли из кабинетов на улицу и проникли в политические круги. Они не только описывают окружающий мир, но и формируют его — кто-то в большей, а кто-то в меньшей степени. Слитность социологии и политики проявляется двояким образом. С одной стороны, большая часть обывателей и политиков, не имеющих профессиональной подготовки в области социологии, считают себя вполне компетентными для того, чтобы оценивать или вмешиваться в действия профессиональных социологов. Социология, открытая снизу, доступна суждениям здравого смысла, тому, что Платон именовал мнением непросвещенной толпы.
С другой стороны, профессиональные социологи считают себя вполне компетентными для того, чтобы судить о политике, экономике или повседневной жизни, а также направлять, контролировать их или управлять ими. Стремясь быть понятными толпе, социологи, забыв о своем этическом кодексе и профессиональном долге оставаться всегда учеными, переходят на пространный язык повседневности и превращаются в специалистов по общим вопросам. Таким образом, действительность не защищена от некомпетентного вторжения социологов сверху. Профанация социологической науки происходит как в первом, так и во втором случаях. В первом социологией пытаются управлять несоциологи, во втором социологи стремятся поучать политиков. П. Бурдье, посвятивший много времени изучению внутреннего мира социологии, высмеивал и «интеллектуалов», считающих себя вправе судить обо всем от имени социальной компетентности, не зависящей от их профессиональной компетенции. «Очень часто, — пишет он, — интеллектуалы ссылаются на общественно признанную за ними компетенцию (почти в юридическом смысле слова) говорить со знанием дела, далеко выходя за границы сво- 127 ей профессиональной дисциплины, особенно в области политики. Такая узурпация, составляющая основу интеллектуальной амбиции на старый манер — знать ответы на все вопросы, — встречается практически во всех областях мысли. В другой форме ее можно обнаружить у аппаратчика или технократа, ссылающегося на диамат или экономическую науку, чтобы занять господствующее положение»2. Профессия социолога, полагает Ж. Може, является в высшей степени политической деятельностью. Подобно всякой науке социология, построенная наперекор очевидностям здравого смысла, с необходимостью носит критический характер, а поскольку ангажированность является неотъемлемой частью критики мира такого, какой он есть, то занятие ремеслом социолога, подразумевающее сомнение в обыденном представлении о социальном мире, с необходимостью является ангажированным3. «Действительно, научная социология, — пишет Пьер Бурдье, — есть социальная практика, которая социологически не должна была бы существовать», и которая с самого начала «должна была заставить забыть себя, вновь и вновь отрицать себя в качестве политической науки с тем, чтобы заставить принять себя в качестве науки университетской»4. Политическая автономия, на которую претендует университетская социология, во все времена была вещью очень хрупкой и ненадежной. Ее нельзя считать раз и навсегда положенной данностью. Ученых не только преследуют, высылают или репрессируют. Существуют и более тонкие методы манипуляции. Правительство или спонсоры, выделяющие деньги на науку, делают социологии неявный социальный заказ, намекают, по какую сторону баррикад она должна стоять во время социальной схватки. Если политический истеблишмент, пресса и население благосклонно либо с пиететом относятся к социологии, то предполагается, что и она не останется в долгу. А это означает, что она не потерпит в своей среде теорий, направленных на свержение существующего строя, оправдывающих преступность или терроризм. В то время как деньги символизируют материальную зависимость социальной науки, расположение к ней властей говорит скорее об интеллектуальной несвободе. Социология, несмотря на достаточное развитие институтов демократии, может критиковать власти и существующий режим только в разрешенных границах. Таким образом, социология находится в тисках между бюрократическим меценатством и рыночной конъюнктурой. Рождение социологии в России было тесно связано с политикой. В 60-е гг. XIX в. и в 60-е гг. XX в. отечественных социологов считали политически неблагонадежным элементом, чуть ли не подпольщиками и диссидентами, готовыми низвергнуть существующий строй либо подорвать его моральные устои. В первом случае социологов объявил своим врагом царский режим, во втором — это сделала советская власть. Поскольку и на Западе социологи не только оправдывали существующее положение дел и выступали защитниками статус кво, но и боролись или критиковали существующий режим, то радикализм можно считать универсальной чертой мировой социологии, не за- >urdieu P. Questions de sociologie. P.: Minuit, 1980. P. 73. auger G. L'Engagement sociologique // Critique. 1995. Vol. LI. № 579/580. P. 674-696. >urdieu P. Questions de sociologie. P.: Minuit, 1980. P. 49, 48. 128 висящей ни от страны, ни от эпохи. Действительно, социологи, досконально изучившие скрытые механизмы управления обществом, полагали, что они знают вопросы общественного управления лучше министров, президента и правящей элиты, которые являются не только дилетантами в сфере общество-знания, но и корыстолюбцами, заботящимися лишь о собственном благе. Огромная доля правды в такой критике, разумеется, была. Вопрос лишь в том, что удалось бы сделать социологам, приди они к власти? Сумели бы умозрительные оппоненты стать эффективными практиками и сохранили бы они чистоту своих убеждений, на практике столкнувшись с коррупцией, продажностью и всевластием чиновников? Наряду с универсальными чертами социологов в роли политиков надо выделить региональные штрихи, в нашем случае — российские. На протяжении тех полутора веков существования в России социологии ее представители вынуждены были не только «учиться у Запада», конкурировать и догонять развитые страны, но и (причем совершенно объективно) находиться в вечной оппозиции. Передовой Запад догоняла не только наша наука, но и все наше общество. Сталин однажды отметил 100-летнее отставание России от передового мира. Возможно, для экономики нужны иные мерки, для культуры — свои (скажем, уже не 100, а 200 лет), однако для социологии, точнее, процесса институциализации, цифра, упомянутая Сталиным, оказывается максимально подходящей: первый социологический факультет в Чикагском университете был основан в 1892, первый социологический факультет в МГУ-в 1989 г. Отставание развития общества и отставание развития науки — прекрасный повод для глубоких размышлений. Социологически мыслящей в России была фактически вся интеллигенция. Неслучайно историки указывают на генетическое родство социологии и публицистики с самых первых шагов их становления. Культурный и экономический разрыв с Западом — это чисто региональный фактор развития социологии в России, неизвестный другим странам. Попытка его устранить или хотя бы сократить всегда упиралась в вопрос: «Как обустроить Россию?», а его решение требовало уже и политических шагов. Вот почему в России социолог, как бы ни желал обратного, был политически ангажированным субъектом творчества. Критиковать общество социологам, и прежде всего российским, приходилось потому, что оно постоянно либо отставало, либо пятилось назад, либо вообще двигалось не в ту сторону. Общественный долг социолога — сообщать, куда надо двигаться. Но когда они это делали — неизбежно следовали санкции: власти их сажали в тюрьмы, высылали из страны, понижали в должности и т. д. Поскольку лучше всех о векторе развития общества мог знать только социолог, ему больше всех и доставалось. В России, пишет известный знаток русской социологии профессор МГУ Е.И. Кукушкина, «по отношению к социологии со стороны властей предержащих с самого начала сложилась традиция однозначно-негативного восприятия. До 1861 г. термин "прогресс" был официально запрещен (в архивных материалах исследователи находят соответствующие циркуляры правительственных органов). Подвергалось гонениям и слово "эволюционизм" (особенно со стороны теологов, усматривавших в нем материалистический смысл)... При учреждении кафедры социологии при Психоневрологическом институте в 1908 г. министр народного просвещения Шварц заявил на приеме, что социология — предмет, который 129 компрометирует учебное заведение, и отказывается удовлетворять ходатайство Совета института. Термин "социология" не принято было использовать в преподавании этой дисциплины»5. В начале XX в. выдающийся русский социолог М. Ковалевский, с мнением которого считалась вся общественность, при возвращении на Родину был остановлен на границе жандармом: «Нет ли у вас книг по социологии? Вы понимаете... В России это невозможно»6. Социологическую литературу изымали и советские власти в конце XX в. Ее считали крамольной потому, что в ней говорилось о том, как должно быть устроено общество, в котором нет коррупции, бюрократизма, притеснения — всего, без чего не могли обойтись чиновники, выпускавшие запретительные циркуляры. Социологи и чиновники вынуждены быть непримиримыми врагами. Они, к сожалению, останутся таковыми навсегда, ибо у них одно и то же поле деятельности, общая сфера интересов, общий круг забот — общество, только одни думают о том, как бы урвать побольше от общего пирога, а другие — чтобы досталось и другим. Сажать зарвавшихся чиновников в тюрьму — задача правоведов. Социолог же придумывает такие механизмы и институты, которые не допускают казнокрадство как общественное явление. Чиновники и социологи, практики и теоретики общественной борьбы, находящиеся на противоположных полюсах социального континуума, вынуждены всегда враждовать, противоборствовать, бороться друг с другом. Социологи отменяют институт бюрократии в принципе, а чиновники, кормящиеся от него, защищают его всеми доступными средствами, в том числе преследуя и высылая социологов. Дореволюционную социологию в России, по мнению Н. Новикова, отличает от западноевропейской социологии не просто политическая, но оппозиционно-политическая ангажированность. Так оно и есть, но подобную характеристику можно распространить на весь период развития отечественной социологии. Кроме того, надо объяснить, что оппозиционность проистекает вовсе не из особых нравственных или психологических качеств социологов, недовольства властями и режимом. Социологи критикуют власти потому, что хотят изобличить недостатки общества и устранить их. Обычно политический активизм пробуждается у отечественных социологов в переломные или переходные эпохи. Таковой для многих явилась Октябрьская революция 1917 г. Блестяще закончив Петербургский университет, П. Сорокин вдруг прекращает научную деятельность, целиком погрузившись в политическую деятельность. После Февральской революции Сорокин был секретарем А. Керенского по проблемам науки. В 1918 г. он почетный член Учредительного собрания, публицист и редактор ряда эсеровских изданий, страстный критик марксизма и теории классовой борьбы. В итоге — тюрьма и угроза расстрела, от которого его спасает статья В.И. Ленина «Цен- укушкина Е.И. Русская социология XIX - начала XX века. М., 1993. С. 9. овалевский М.М. Социология на Западе и в России // Новые идеи в социологии. Вып. 1. Пб., 1913. 130 ные признания Питирима Сорокина». Спасает для того, чтобы в 1922 г., вместе с другими выдающимися интеллигентами России, выслать Сорокина навсегда из страны. «Исход в политику» в кризисные времена становится явлением, как правило, массовым. Так, после февраля 1917 г. многие социологи, находившиеся в идейной оппозиции царизму (В. Чернов, П. Милюков, П. Сорокин, Н. Кондратьев, Н. Тимашев, Ф. Стегтун и др.), пошли на службу Временному правительству. Другие социологи выражали свою оппозиционность иначе: многие засели в различных «культурно-просветительных комиссиях» и наводнили книжный рынок брошюрами, пропагандирующими буржуазную демократию. «В подавляющем большинстве они не приняли Октябрьскую революцию, и когда русская буржуазия, потерпев поражение в гражданской войне, сделала ставку на мирную, экономическую реставрацию капитализма, многие из них открыто выступили в поддержку этой линии. В ответ коммунистические руководители поставили вопрос о жестком контроле над программами и содержанием курсов по общественным наукам, о необходимости непримиримой борьбы с враждебными идейными течениями»7, — пишут И.А. Голосенко и В.В. Козловский.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «СОЦИОЛОГ КАК ПОЛИТИК» з дисципліни «Фундаментальна соціологія»
