После революции началось масштабное переустройство всего российского общества. Большевики потребовали от народа решительно порвать с тысячелетним прошлым и строить новый социальный быт. Николай Бухарин, например, так видел перспективу создания нового человека: «Пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов... является методом выработки коммунистического человека из человеческого материала капиталистической эпохи»12. Процесс разрушения охватил все сферы жизни, протекая в полной драматизма атмосфере, на некоторых этапах приобретая апокалиптические измерения (пример тому коллективизация). Не случайно в начале 1920-х гг. в литературе преобладала модель героя-революционера — разрушителя старого порядка, преданного партии коммуниста, часто в варианте «железного» чекиста. Такие именно фигуры найдем в произведениях Ю. Либединского, Д. Фурманова, А. Аросева, Ф. Гладкова, А. Фадеева. В конце 1920-х гг. Вячеслав Полонский описывает такую картину изменяющейся современности: «Рушится быт, понятия, вкусы. От буржуазного порядка в буквальном смысле не остается камня на камне. Разламываются вековые устои жизни. Умирает религия. Рассыпается старая семья. Терпит крах старая философия. Утрачивают власть старые эстетические догмы... Земля встала дыбом — все переворотилось, сдвинулось со своих мест»13. Новый строй потребовал нового человека, которого, как и общества, еще не было. Концепция нового человека советской эпохи основывалась на примитивно-материалистическом убеждении, что натуру человека можно относи- 12 Цит. по: Геллер М. Машина и винтики. История формирования советского человека. Лондон, 1985.С. 7. 13 Полонский В. Заметки журналиста // Новый мир. 1929. № 3. С. 161. 1050 тельно быстро изменить, так же как и общественный строй. В 1920-е гг. общепринятым стало положение, что «читатель (новый человек) нуждается в постоянном внимании опытных наставников, что необходима жесткая система воспитания и контроля»14.
Однако реальность была совсем иной, чем мечталось большевикам. Нэп породил невиданный доселе тип «русского делового человека», скорее отталкивающий, чем притягивающий к себе. Советская литература тех лет пыталась всячески приукрасить его облик, представляя его в романтическом ореоле: трудолюбивый, энергичный инженер или передовой рабочий, только что покончивший с омерзительным прошлым и получивший благодаря советской власти среднее или высшее образование; человек кристально честный, беззаветно преданный идеалам коммунизма. Несомненно, существовали и такие люди, вероятно даже, их было немало. Но наряду с ними и рядом с ними быстрыми темпами формировалась иная порода людей. Вячеслав Полонский'5 называет их «мещанами от революции». Как и Артем Веселый, он дал исчерпывающий социологический анализ реальности, но не социальных низов общества, а вполне обеспеченных, ничем и никем не обиженных, в меру сытых средних городских слоев. Кто же они? Колбасники, ставшие в либеральную эпоху нэпа коммунистами, и коммунисты, бывшие фронтовики, переквалифицировавшиеся в мелких лавочников и колбасников. Бюрократы, захватившие теплые местечки тех, кто проливал кровь на передовой, и бывшие красные партизаны, растерявшиеся в суете мирных будней и вместе с потоком устремившиеся к начальственным креслам, прибыльным должностенкам. Везде — под боком, спереди, сзади, в щелях, переулках, закоулках — пристраиваются «попутчики революции»: мещане, проникшие в партию, карьеристы, заполнившие комсомол, горлопаны, ставшие агитаторами, лавочники и мясники, усвоившие революционные лозунги, но не уверовавшие в них. Их стиль, пишет Полонский, это «штампованные образцы, протоптанные пути, захватанные словечки, робость мысли, сентиментальность... громкие фразы — вместо больших дел... наимоднейшие лозунги, популярнейшие темы, сенсационные сюжеты...»16. Елина Е. Т. Литературная критикам общественное сознание в Советской России 1920-х годов. Саратов, 1994. С. 13. Полонский (наст. фам. Гусин) Вячеслав Павлович (1886-1932) — российский критик, историк, автор книг о М.А. Бакунине, литературно-теоретических, исторических статей (Уходящая Русь, 1924; О современной литературе, 1928). Полонский В. Очерки современной литературы. М., 1930. С. 306. 1051 Мир посредственностей и мещан — это мир рассерженных и трусливых бюргеров, историческое формирование которых как социального слоя должно было произойти гораздо раньше, но в силу затянутости развития капитализма в России (а может быть, и не только капитализма) возникновение этого слоя выпало на эпоху социализма. Нэп же послужил лишь стимулятором роста. Социального уничтожения мещанства и бюрократизма, к чему
постоянно призывала партия в период форсированной индустриализации, не произошло. Административно-командная система — это не конец, а расцвет бюрократизма — мира отчужденных и подозревающих друг друга одиночек, себялюбивых карьеристов; единственная реакция на окружающую среду у них — пугливое неприятие нового, непривычного, глубокого. Инкубатор унифицированных индивидов, страх перед насилием и произволом — это есть состояние механической солдар-ности Дюркгейма. Ее социальным носителем выступает не личность, а социальная маска, служебная роль. Бюрократ и мещанин суть такие маски. Все они как-то слились в одно целое и составили тот тип деляги, который был готов с огромным энтузиазмом поднимать народное хозяйство, строить колбасные фабрики и возводить гигантские кухни-столовые, прокладывать в пустыне железные дороги и даже создавать дворцы труда, но только без коммунизма, отмечал Полонский. Советская критика тех лет метко окрестила этот люд попутчиками революции и «апологетами мещанского социализма». Недруги социализма в те годы изображали его наподобие огромного инкубатора, где механизировано деторождение. Самое странное, что ироническое изображение социалистической утопии, созданной западными социологами, полностью совпадало с обыденными стереотипами и социальными ожиданиями изголодавшихся масс людей. В мечтах о светлом будущем вчерашние батраки, крестьяне и городская голытьба, объединившиеся еще в окопах Гражданской войны, грезили о гигантских заводах, светлых цехах, просторных дворцах, где можно сытно поесть, весело погулять и где не надо трудиться: это сделают автоматы. Еще долгие 70 лет коммунистический рай, который стране обещало правительство, особенно хрущевский, именно таким себе и представляли советские «труженики». Однако реальности нэпа резко контрастировали со сладкими мечтами. Здесь приходилось вкалывать, торговать, бороться с бесчисленными бюрократами, каждый день ходить на биржу труда в поисках работы. Видный футурист, представитель литературного авангарда Б. Пильняк писал: «Нэп есть будни, нэп победил романтику пролетария... Кто из двух сил — коммунист или обыватель — возьмет нэп?». Эпоха требовала мелкого хозяина, хитрого, прижимистого, грубого, к чему многие оказались не готовы. Эти многие 1052 растерялись в новой реальности, которая не соответствовала ни их представлениям об идеальном коммунистическом обществе, ни официальной пропаганде, заявлявшей, что в советской стране нет деления на эксплуататоров и эксплуатируемых, бедных и богатых, честных и мошенников. Нэп, пишет Полонский17, — это «афинские ночи», «газовые платья», свобода половых отношений, мнимое и реальное раскрепощение женщины от нравственных устоев тоже. Это идеология «Яра» и теория «стакана воды», это упадничество, салоны и эротизм, развинченные интеллигенты и самодовольные мещане, гипертрофированный индивидуализм. Это торжество безнравственности и пошлости, эпоха подражания западной моде и западному образу жизни, веселье, разврат, преступность. Социальному растлению подвержены, кажется, все слои общества — и каждый на свой лад. Особенно устрашающим выглядит социальное разложение комсомольской молодежи: вечеринки, кабаки, пренебрежение к общечеловеческим ценностям. Эротическая беллетристика, сочинения Фрейда и его последователей, в том числе отечественных, особенно в Москве, пользуются неимоверной популярностью, молодежь воспринимает их как правду о себе, как анализ и портрет себя. Шел колоссальный, ни с чем не сравнимый по историческим масштабам процесс переоценки ценностей, ломки стереотипов и поиск новых, отвечающих мирному этапу социализма идеалов и принципов. Шел поиск утраченных в ходе революционных завоеваний коллективистских ценностей, основанных на идеях равенства и справедливости. Те, кто замечал подобные процессы, даже понимая их глубину и опасность, вынуждены были, во всяком случае в своих публикациях, делать оговорки: мол, отдельные слои несознательной молодежи... Официально в ходу была следующая, в целом социологическая, аргументация: «и в комсомол, и в нашу партию просачиваются человеческая труха, элементы, чуждые нам социально и психологически». После таких разъяснений становилось как-то сразу легче. Во-первых, масштабы разложения невелики. Во-вторых, ясно, что с этим делать — уничтожать. В ход пошли выражения типа «уступка буржуазии и отступление от принципов социализма», лозунги о необходимости навести порядок и прижать «врагов» социализма. Готовилась политическая почва для сталинизма. Итак, верхи разлагались, низы, обворованные и униженные верхами, жить по-старому не хотели, а твердая середина, умеющая удержать общество от крайностей, сформироваться не успела. Поворот от либерального нэпа к жесткой административной экономике сталинизма был предрешен. Демократизация общественной жизни, предлагавшаяся нэпом, упала на неподготовленную и объективно, и субъективно почву. Вот тогда и решили свернуть на проторенную дорогу, еще разочек попробовать военный коммунизм, но теперь уже как следует. В 1930 г. советские люди проснулись уже совсем в иной эпохе, хотя никто из них, по всей видимости, не заметил перемен. Незаметившим удалось прожить отмеренный им демографией средний человеческий возраст, заметившим помогли сойти с дистанции гораздо раньше. Феномен сталинизма не так прост, как может показаться. Сегодня мы говорим только о его негативных чертах. Но у него, как и у любого социального явления, существуют непременно две стороны. Одна из них — позитив- 17 Полонский В. Очерки современной литературы. 1053 ная. В ситуации социального хаоса, экономического беспорядка, идеологической неразберихи Сталин оказался мощным катализатором формирования коллективного сознания. В таком лидере существовала потребность как
объективная (состояние социальной аномии и хаоса в обществе), так и субъективная (в сильной руке у кормила власти для одних слоев общества, желание призвать к порядку и покончить с криминалом для других). Вследствие исторической молодости русской нации в ней сохранились интенции к харизматической личности, потребность в заботливо-попечительском стиле управления, желание в трудные минуты спрятаться за стеной покровительственной опеки. Спрятаться не поодиночке, а всем миром, общиной, собором. Опять же в силу своей исторической молодости российское общество не исчерпало в себе коллективистские установки.
А характерной чертой родоплеменной идеологии как раз и выступает культ, в том числе культ сильной личности (вождество) и культ отцовства. На культе отцовства держатся многие коллективные ценности и главная из них — патриотизм. В экстремальных ситуациях нация находит в себе силы восстановить утраченные идеалы и святыни, сплотившись вокруг своего духовного и политического лидера — великого вождя, «отца всех народов». Он выступает защитником и гарантом этих святынь. Несомненно, Сталин объединил нацию и все слои населения с помощью общих коллективных верований. Другой вопрос, что это за верования и какой ценой они достались обществу. Сталин принял страну, раздираемую классовыми и идеологическими противоречиями, опасной борьбой между политическими элитами (троцкисты, бухаринцы и т.п.), общество, подорванное революциями и войнами, с отсталой экономикой, развалившимся народным хозяйством, аморфной социальной структурой, национальными конфликтами, страну неграмотную и почти неуправляемую. А сдал своим преемникам монолитное общество, победившее безработицу, выигравшее страшную войну у самого сильного из когда-либо существовавших врагов, социально устойчивую и экономически стабильную сверхдержаву, с мнением которой считался весь мир.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «НОВЫЙ СТРОЙ И НОВЫЙ ЧЕЛОВЕК» з дисципліни «Фундаментальна соціологія»
