Дилемма «качественное-количественное» находится в центре сооружаемой ныне грандиозной эпистемологической кучи и, по мнению многих специалистов, является современным и модным сюжетом, используемым для развертывания нового витка полемики о предмете социологии. Дело не сводится к социологии. Еще в начале XX века аналогичные антитезы формулировались как несопоставимость номотетических и идеографических суждений в рамках общего учения о методе, а в 60-е гг. каждый образованный европеец знал о «Двух культурах» Чарльза Перси Сноу. Советская интеллигентная публика была занята тогда культмассовой полемикой между «физиками» и «лириками». Сомнительность этой дилеммы распознается сразу же, как только возникает вопрос о генеалогии: что ее породило — логика научного знания или обстоятельства научной жизни? Часто проблема создается из словесных недоразумений: качественные (номинальные) признаки в анализе данных ничего общего с «качественным» подходом не имеют. Во всяком случае, когда в 1972 г. П. Лазарсфельд опубликовал сборник своих классических статей под общим названием «Качественный анализ», никому и в голову не могло прийти, что «качественным» станет называться как раз принципиальное отрицание той строгой методической изысканности, которая отличала лазарсфельдовский стиль. А в начале 90-х гг. напоминание об отсутствии непроходимой пропасти между качественными и количественными данными кажется несколько старомодным. Именно нынешние сторонники качественной методологии сделали первый ход. Они ввели в социологический язык саму классификацию и предприняли последовательные попытки определить ее критерии, дабы выявить аутсайдеров. Между тем само понятие качественной методологии утрачивает определенность, простираясь от этнометодологии как теории и практики до строго этнографического метода, включенного наблюдения, культурной антропологии и Чикагской школы. Один из основателей этнографического метода Бронислав Малиновский в сумятице Первой мировой войны был выслан в тихоокеанские колонии и позднее опубликовал несколько классических монографий о жителях Троб-риандовых островов. Многие антропологи и социологи полагали, что труды Малиновского -^ великолепная иллюстрация метода полевой работы, основанного на эмпатическом вживании в смыслы и ценности иной культуры. Выход в свет личного дневника ученого (1967) стал настоящим ударом для профессионального сообщества. Не предназначавшийся для широкой аудитории документ изобличал в авторе крайне эгоцентричного невротика, занятого исключительно собой и не испытывавшего ктробриандцам ни эмпа-тии, ни симпатии. Как справедливо отмечают Дж. Керк и М. Миллер, «это разоблачение компрометирует не достоверность или качество профессиональных достижений Малиновского, а миф о том, что хорошее полевое исследование возникает из святого сочувствия выдающихся знатоков человечества». Приведенный пример обнаруживает близость дискуссии о «количе- 142 стве» и «качестве» в социологии противопоставлению «эмика-этика» в куль турной антропологии, где «эмическое» отождествляется с описанием куль туры «глазами туземца», а «этическое» — с «навязанным» исследователе]\ описанием. Но так ли непроблематичны естественность и чистота «естественных данных? Даже классический образец «включенного наблюдения» — книг; Уильяма Фута Уайта о жизни бедных итальянских кварталов — не содержи никаких очевидных гарантий от возможных «смещений», связанных с актив ным участием автора в происходящих событиях. Полученные им сведения < структуре взаимодействия в уличной шайке во многом основывались на лич ном, взаимообогащающем и скрепленном разными мелкими услугами со трудничестве Уайта с Доком и его ребятами (что неоднократно подчеркива ется в книге). Разумеется, это не доказательство «нищеты этнографизма». Н< это явное подтверждение общности проблем по обе стороны методологичес кой границы. Книга Уайта прекрасно иллюстрирует еще одну особенность качественны: методов: риторические приемы, обеспечивающие читателю убедительность зак лючений, к которым приходит исследователь, приобретают еще большую вну шительность за счет того, что описание событий подкрепляется элементам! личного психологического опыта. Дж. Платт, осуществившая проницательны] анализ приемов научной риторики, используемых в монографических «иссле дованиях случая», отметила, что в силу именно этой особенности книга Уайт для многих читателей сама стала «случаем» — «случаем Уайта», в некотором род классическим романом воспитания (Bildungsroman), повествующим об инициа ции героя, его посвящении в обряды и ценности чуждого мира. «Единственны! способ — и способ весьма эффективный с точки зрения риторики — достич определенного вывода и подвести к нему же вашего читателя — это рассказат ему о том, как вы сами туда пришли. Это почти наверняка предполагает пока того, как вы поначалу ошибались и как вы были поражены тем, что вам откры лось. Эта стратегия весьма отличается от «научной стратегии», умалчивающе! о роли конкретных людей в получении данных результатов и опирающейся н гипотезу, которую удалось подтвердить». Излишне говорить о том, что в изложении результатов «количественно го» исследования, как и в обосновании выбора проблемы и способов анали за, также присутствуют неявные нормы риторической убедительности. Раз рыв между тем, что выполнял исследователь «на самом деле», и тем, как oi представил свои результаты, неизбежен, как неизбежен разрыв между жиз нью и рассказом о ней. Как проницательно заметил Дж. Саймон, «исследо вание случая» — один из типичных примеров «качественной» методологии -зависит от прирожденного остроумия, здравого смысла и воображени; субъекта, занимающегося научной работой. Здесь исследователь «создас свою процедуру по мере того, как продвигается вперед». Если фундаментальное противоречие между количественной и качествен ной методологиями в социальных науках призрачно, то существование раз личных исследовательских «практик» неоспоримо. Сторонники методологического плюрализма ищут обоснование свои: взглядов в куновской концепции истории науки. Возникновение «качествен ной методологии» можно трактовать как симптом аномалии в институцио нальной структуре науки. Нормальное состояние дисциплины предполага 143 ет достаточно высокую степень согласия ученых относительно проблем, методов, предмета исследования, а также норм поведения — всего того, что делает человека науки предсказуемым и налагает на него определенную дисциплинарную ответственность. Одну из версий теоретического обоснования экстрасенсорной методологии представляет «обоснованная теория», которая опирается на концепцию «теоретической сенситивности», сформулированную Б. Глейзером в 1978 г. Суть концепции заключается в обнаружении исследователем такого качества своей личности, как способность осознать внутренние «тонкости» (subtleties) в данных. Подобная изощренность зависит от начитанности автора, его научного опыта и представляет собой, в конечном счете, способность к озарению. «Именно теоретическая сенситивность позволяет развернуть теорию, которая обоснована (grounded), концептуально насыщена и хорошо интегрирована, — и осуществить это быстрее, чем при отсутствии сенситивности», — пишут А. Стросс и Дж. Корбин. Способность к «теоретической сенситивности» практически не отличима от способности к ясновидению. Экстрасенс и хиромант тоже умеют развернуть концептуально насыщенную теорию быстрее, чем, например, «рутинный» врач-клиницист, у которого нет ничего, кроме квалификации и дипломов. Профессионалу нечего делать в одной аудитории с ясновидцем. Ясновидцу же необходимо находиться рядом с профессионалом в качестве паразита. «Качественная атака» на традиционную методологию научного исследования предпринимается не впервые и воспроизводит, по сути, одну и ту же надуманную дилемму: наука или жизнь? В своих претензиях «качественные» методологи почему-то требуют вос-признания в качестве научных сотрудников, а не мастеров слова. В литературном творчестве существуют сложившиеся каноны «социальной» прозы, в том числе очерка и бытописания, и непрофессиональному литератору рассчитывать здесь на воспризнание не приходится. Иное дело — разыгрывать роль «писателя» в социологии. В отличие от физиков, математиков и биологов, занимающихся художественным творчеством на досуге, социологи имеют возможность превращать свои досужие творческие искания в точку зрения, более того, в «парадигму». Особенность «качественной» парадигмы в данном случае заключается в ее нарочитой двойственности и неуловимости, цель которых — избежать взыскательной профессиональной экспертизы и в то же время обрести видимость дисциплинарной легитимности. Как показала Дж. Платт, традиция «исследования случая» восходит к стилю деятельности социального работника, который был обязан, кроме всего прочего, выявлять и изучать «случаи» и «дела», требующие вмешательства общественности. В начале века сами эмпирические исследования ассоциировались с социальной работой, а не с социологической наукой. Только в конце 20-х гг. социологи стали систематически заниматься сбором данных для своих научных исследований. По крайней мере, эмпирическая социология отчетливо отделяла себя от общественной деятельности. Сегодня некоторые руководители крупных социологических школ сделали своим основным занятием внесение сознания в «случаи» массовых народных движений, назвав это «методом социологической интервенции». 144 В принципе, нормальная социологическая наука не отвергает «качественную» методологию при условии, что эталон нормальности задан «жесткой» методологией. По мнению В.А. Ядова, правильный подход заключается в том, чтобы разумно использовать разные стратегии исследования и знать пределы разумных допущений в каждом случае.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Миф о «качественной социологии»» з дисципліни «Фундаментальна соціологія»
