«Синдром мирного населения в начале гражданской войны» (Расстрел парламента России в 1993 г.)
Типичное начало гражданской войны: 3 и 4 октября 1993 г. сначала у телецентра Останкино, потом у Дома Советов (у московского Белого дома). Перевязывая раненых, автор этих строк видел множество людей, беспокойную толпу, из которой пули выхватывали свои жертвы [Китаев-Смык Л.А., 1997]. На месте событий, унесших жизни нескольких сотен человек, я провел конкретное психосоциологическое исследование с помощью добровольцев из числа студентов-психологов. Мы опрашивали и наблюдали (по определенной схеме) москвичей на разном расстоянии от мест, где гремели выстрелы автоматов, крупнокалиберных пулеметов, а 4 октября и танковых орудий. Наши пилотажные исследования обнаружили, что москвичи разделились на группы. А. Подавляющее большинство продолжало жить обычной жизнью, не обратив особого внимания на происходящее. Назовем их «индифферентными». Б. Многие испугались. Они страстно стремились уйти, убежать, уехать подальше от грохочущих выстрелов, спрятаться в своих квартирах. Из них одни не желали говорить и даже думать о тех событиях. Забыть и не вспоминать о страшном! Это «амнезирующие трусы». Другие обличали одну или обе стороны конфликта, гневались, сердились. Это «агрессирующие трусы». Особенно страстно осуждали они граждан, стремившихся к месту событий, называя их «преступно-любопытными», «толпой идиотов». Искреннее самооправдание людей, не способных поклть не похожих на них людей. 3. Третьи в безопасном месте радостно обсуждали экстремальные события, приятно возбуждающие их. Они убеждали себя и других людей в том, что «все будет хорошо», «все кончится наилучшим образом». Это «оптимизирующие трусы». Здесь в слово «трусы» не вкладывается осуждения, а лишь констатируется, что в основе отношения этих людей к опасности лежит благоразумная боязнь. В. Были и те, кого «центростремительные» силы страстно тянули к грому стрельбы, туда, где была опасность. Кто они, кого притягивала реальная чрезвычайность жизни, а не на мертвом экране телевизора хроника в «живом эфире»? Пользуясь терминологией историка Льва Гумилева, их можно назвать «латентно-пассионарными» личностями. В обыденной жизни беспечные и праздные, возможно, не без пороков, они устремлялись к необычным событиям, и... может быть, к удивительным свершениям. Туда, где, возможно, решались судьбы истории, которая, конечно, «не могла обойтись без них». Все это, как правило, не осознавалось «центростремительными» людьми. Казалось, ими движет любопытство. По расстоянию от центра опасных событий (по величине радиуса), дойдя до которого «центростремительные» прекращали свое проникновение в экстремальное пространство, их можно подразделить на четыре группы. Первые удовлетворялись тем, что оказались там, где выстрелы хорошо слышны, где появляются люди, побывавшие вблизи боевых действий. Их можно было расспросить, как они домысливают ужасы, происходящие где-то неподалеку. Вошедшие в первую группу напоминали «страстных сплетников», нуждающихся в реальных событиях для своих фантазий, для реконструкции происходящих неподалеку «судьбоносных событий». Это «интеллектуалисты». Они воодушевлены как бы своей властью над неожиданно возникшей, необычной (нетривиальной) действительностью, возвысившей их над обыденностью. Вторые приближались, чтобы видеть хотя бы часть места опасных событий с безопасного расстояния или из-за надежного укрытия. Мимо них выносили раненых, проезжала, гремя, бронетехника, здесь было много военных в форме, с оружием. Они напомнили мне «любителей уличных аварий», толпящихся вокруг только что погибших, вокруг исковерканных автомобилей. Это «визуалисты». Третьих притягивает стремление пережить опасность, испытать судьбу, сыграть с нею в орлянку там, где пули летают: «Убьет\— не убьет?!». Мой погибший друг, посмертно Герой Советского Союза, Петр Иванович Долгов, рассказывая об удивительных событиях времен Второй мировой войны, приговаривал: «Хорошее дело война! Когда идешь, а в тебя стреляют, стреляют и не попадают!» Такие «игроки собой» верят в свою удачную судьбу и не могут не испытывать ее постоянно. Наконец, четвертых притягивает возможность участвовать в событиях. Отзвук опасности пробуждает в таких людях жажду действовать необычайно, решительно, пусть пока еще не ясно как, но действовать! К ним приходит опыт, и тогда они становятся активными участниками чрезвычайных событий, знающими, за что воюют, зачем убивают, за что готовы умереть. Они не задумываются над тем, что их действия подчас отважны и героичны. Эти «отважные герои», стоя в октябре 93-го в, казалось бы, просто любопытствующей толпе у Белого дома, вдруг бросались, чтобы вынести раненых (или убитых?) наро-фоминских десантников-солдатиков, упавших и кричащих от боли «Помочь! Спасти! Действовать!» — позыв пассионариев. В ситуации, названной нами условно «началом гражданской войны», когда в грохоте выстрелов привиделась возможность перемен, люди срывают с себя путы размеренного существования, у них появляется ощущение силы. «Центробежных» эти силы пугают. Они боятся не смерти от пуль: ведь они еще не нюхали пороха и смерть не заглядывала им в глаза безобразием трупов, боятся перемен в окружающем мире, неясных импульсов в своей душе. Опасность новизны мобилизует психический потенциал этих людей, ориентируя их на бегство от перемен... Поначалу отринуть их угрозу. Хотя бы в душе убежать от нее. Все иначе у «центростремительных» людей. Опасность, даже слухи о ней, пробуждают их душевные силы, толкают прочь от обыденности. Они испытывают радостную активность; и в теле, и в сознании возникает радостное ожидание новизны, состояние, которое называют «стрессовым пробуждением». Оно готовит человека к более полной самореализации, и прежде всего к «поиску внутри себя» сил, способностей, талантов, проявлению которых мешала прежняя, скучная жизнь. В такое чрезвычайное время ведется и «поиск вокруг себя». Появляется жажда новых пространств: (а) территориальных («Идти, бежать на звук набата, стрельбы!»); (б) социальных («К новым людям, встречам, чтобы предстать перед ними самому — новым и сильным»). Начало стрессового пробуждения для «центростремительных» — это стремление к влекущей их опасности, для «центробежных» — от нее. Затем они начинают объединяться в группы, толпы. И вот становится заметной еще одна, для многих, может быты, главная, «жажда» — (в) смутная тяга к поиску новых пространств власти («властно проявиться, воодушевиться от того, что люди мне подчинились; или обрести чью-то власть, воодушевляющую меня, хоть и подчиненного, но обновленного новизной вождя!»). Пробуждаемые чрезвычайными перспективами перемен, «центростремительные» люди, объединяясь с подобными себе и овладевая новыми «территориями», начинают остро нуждаться в новой социальной иерархии. Но у оказавшихся рядовыми, т. е. у большинства людей толпы (группы, жителей города, политической организации и т. п.), — (г) редуцируются, подавляются зачатки их собственной властности. Вместе с тем — (д) угасает чувство ответственности за происходящее. В дальнейшем поток чрезвычайных событий, влияющих на ситуацию в обществе, может побуждать массы на (е) «великие дела» или же на (ж) прозябание. Итак, в самом начале массовой стрессовой ситуации, например, в начале гражданского противостояния, у части населения пробуждается активность, желание проявить себя в действии и претензии на новое, более высокое положение в социальной структуре. При этом у каждого начинается «поиск вождя» — ив себе, и среди окружающих «пассионариев». Появление вождя освобождает подчинившихся ему и участвующих в массовых действиях от ответственности. Эта ответственность, особенно в случаях массовых бесчинств и преступлений, субъективно переложена на вождя-зачинщика и на других участников беспорядков. Толпа воодушевляется своим вождем, своей силой и безответственным правом на радость от необычайных дел; злых или добрых. Человеку в состоянии стресса может стать остро необходимым окружение; в критических ситуациях многие нуждаются в сборищах, подчиняясь зоологическому зову: «Вместе мы — сила! Нас много — мы победим!» (при стрессе бывает и иначе: «Спасайся, кто может! Кому повезет — уцелеет!»). Психологические исследования массовых явлений очень сложны из-за трудностей охвата бесконечного числа фактов, из-за того, что исследователь-психолог, растворяясь среди людей для наблюдения за ними, неминуемо теряет общий взгляд на психосоциальные процессы. Идя по иному пути, изучая массы отстраненно, ученый перестает адекватно понимать душевные процессы отдельных людей, их уникальность; искажается и общее представление исследователя о массовых психических процессах [Китаев-Смык Л.А., 1983]. Обычно история — это перечень периодов правления царей, вождей. Психолог практически полностью лишен возможности проникнуть на психологическую кухню государственных, исторических событий, изучая интеллектуальную и душевную жизнь, вождей. Властители очень боятся психологов и допускают к себе только подчиненных конформистов или заведомых глупцов. Вожди — могучие прагматики и знают, что нужно сообщать о себе народу через прессу и через науку. Государственные деятели уверены, что в своей психике они разбираются лучше всех. Очень часто лидеры, если они действительно высокого ранга, бывают правы в самооценке, которую они, конечно, не публикуют. Эти строки автор позволяет себе, писать, опираясь на двадцатипятилетний опыт пребывания экспертом-консультантом в высшем аппарате власти нашей страны. Сначала за Кремлевской стеной, а потом и в других обиталищах разделившихся ветвей государственной власти. С психологией массовых процессов еще сложнее: ученые, попытавшиеся коснуться проблем, возникающих у населения в критические, т. е. попросту в страшные периоды жизни, сталкиваются, к примеру, со следующими явлениями. Первое, что бросается в глаза, — асоциальность. Население, вовлеченное в стрессовую круговерть, отбрасывает свои социально-иерархические связи. Массы становятся деклассированными, асоциальными. Это понятно, стресс пробуждает в людях стремление выйти на новый, более высокий властный уровень, жертвуя старыми связями. Второе, что приписывают ученые взбудораженным массам, толпам, — снижение интеллекта. «Толпы безумны», — пишет Серж Московичи. И еще: «...уровень человеческой общности стремится к низшему уровню ее членов. Тем самым все могут принимать участие в совместных действиях и чувствовать себя на равной ноге. Таким образом, нет оснований говорить, что действия и мысли сводятся к «среднему», они, скорее, на нижней отметке. Закон множества мог бы именоваться законом посредственности: то, что является общим для всех, измеряется аршином тех, кто обладает меньшим». Эти суждения, высказанные в книге «Век толпы» выдающимся современным психологом и психоаналитиком С. Московичи, критически осмысливаются автором на последующих страницах его книги [Московичи С, 1996, с. 39.]. «Соединяются не какие-нибудь выдающиеся качества, а только заурядные, встречающиеся у всех. В толпе может происходить накопление глупости, а не ума» [Ле-Бон Г., 1995, с. 161]. Наверно, не все так однозначно. Люди толпы, массы, в критической ситуации очень нуждаются в предводителе. Разуверившись в себе, не видя пути к спасению, часто не отдавая себе в том отчета, они все сильнее жаждут мессию. Массы надеются на разум того, кто укажет им путь, научит побеждать. Угасает уверенность в себе, но пламя надежды разжигает потребность быть ведомыми, беззаветно подражать лидеру. Если нет лидера, то подражать хоть соседу. А он подражает тебе. Охотнее всего подражают простым, первичным, стрессовым реакциям, примитивным суждениям и действиям. Без достойного лидера волны бессмысленного подражания захлестывают массу возбужденных людей. Они, как куча листьев, вздымаемых ветром. Сухие летят высоко, влажные — ниже, мокрые — прилипли к земле. Когда появляется человек, заставляющий верить в него, масса идет за ним, подражает ему, преклоняется перед ним. Если лидер умен — толпа умнеет. У одних обостренные чувства пробуждают интеллект, другие обучаются у лидера, третьи опасаются делать глупости. Если же лидером оказался дурак, оглупление массы становится изощренным. Третье — «толпы преступны... — пишет с возмущением С. Московичи. — Будучи сбродом и жульем, они состоят из людей разгневанных, которые нападают, оскорбляют и громят все подряд. Это воплощение беспричинной, разнузданной жестокостью, стихийного бушевания массы, несанкционированно собравшейся вместе... Она противодействует властям и абсолютно не признает законов» [Московичи С, 1996, с. 107.). Здесь Московичи не отличает в толпе бомжей-психопатов от людей, еще вчера послушно служивших, но сегодня ощутивших противную их человеческой сущности угнетенность «властями и законами», попирающую человеческое естество. Социальные потрясения, ломая политические структуры, экономику, выплескивают на улицы неутоленную энергию обычной молодежи и разоренных властью отцов семейств. Они — основа возбужденной толпы, массы, всколыхнувшегося населения. Конечно, к ним присоединятся люди, давно уже психически сломленные и выброшенные из общества: алкоголики, бомжи, криминальные психопаты. С. Московичи здесь берет на себя роль охранителя порядка, протестуя против «несанкционированных» сборищ. Но разве преступная или отжившая власть даст разрешение на действия массы против себя? Против права ее закона может действовать только право силы, в частности, силы, возмутившихся людей. Московичи не признает их порядочности. А его учитель Густав Лебон писал: «Все зависит от того, какому внушению повинуется толпа. Именно это обстоятельство совершенно упускали из виду все писатели, изучавшие толпу лишь с точки зрения ее преступности. Толпа часто бывает преступна — это правда, но также она часто бывает героична. Толпа пойдет на смерть ради торжества какого-нибудь верования или идеи; в толпе можно пробудить энтузиазм и заставить ее ради чести и славы идти без хлеба и оружия...» [Ле-Бон Г., 1995., с. 165]. Почему же Серж Московичи не замечает этих строк в фундаментальной монографии своего учителя? Может быть, потому, что люди, возвысившиеся над массами, не разделившие их участь, отторгаются ими и перестают ими мерками оценивать жизненно значимые события. Если же благородное либо дикое буйство толпы (или войска) ученый наблюдал, находясь в другом лагере, индифферентном или враждебном толпе (или воинству), такой человек будет заряжен зоологическим рефлексом безоговорочного непризнания «чужой стаи», ее прав и ее доблестей. Чужие воодушевление и смелость будут вызывать лишь страх и возмущение. Примерно так возникают психологические основы противостояния в начале гражданской войны. «Центробежные» граждане ругают возмущенный народ, вероятно, потому, что «криминальность» толпы видится им из окон благоустроенных квартир и на экранах цветных телевизоров. Надо быть в толпе и видеть вспышки выстрелов в тебя или в массе людей, сидящих в подвалах обстреливаемого села, чтобы приобрести «синдром соучастника», чтобы, хочешь не хочешь, а мыслить, как эта масса. Посмотрим на различие «центробежных» и «центростремительных» граждан еще с одной стороны. В момент стресса и у человека толпы, и у одинокого человека, когда актуальным становится просто «выжить!», возникает особое состояние. Сокращая его описание, можно сказать, что все силы, желания, помыслы, цели, вся жизнь человека сконцентрированы «здесь и сейчас!» Благодаря этому силы резко возрастают. Прошлого как бы нет. Все, что было, текущий момент вобрал в себя. Будущее сконцентрировалось в этом «сейчас!». Текущий момент— захлопывающаяся дверь в будущее. «Жить или не жить, вот весь вопрос!» Потребность в будущем мобилизована для победы и выживания. Свернутое время — «сейчас» умещается в концентрате пространства — «здесь». Уплотнение места и времени предельно обостряет чувства, усиливает интеллект. Человек в таком состоянии столь необычен, что наблюдателю из безопасного мира может казаться безумным. Тот, кто решился противостоять смертельной опасности, похож на клинического безумца. Ошибаются политики, полагающие, что, введя танки на улицы города, испугом утихомирят народные массы. Обыватели пугаются, но у «пассионариев» возникает идентификация себя с мощью противостоящего железного монстра. Трупы и раненые, наоборот, отчуждаются «пассионарием», а обыватель идентифицирует погибших с собой. Танками, трупами, страхом нельзя подавить пассионарность начала гражданской войны. Возмущенные массы становятся управляемыми после переключения их внимания на мощь и «красоту» власти, т. е. на ее харизму. Можно ли надеяться на то, что совершенствование так называемого демократизма (его принцип «государство для людей, а не люди для государства») сведет к минимуму вероятность гражданских войн, и они будут пылать лишь тогда, когда без них ну уж никак не обойтись. Последнее, должен признать, ерническое, замечание, было написано мной в 1995 г. И я не мог тогда предполагать, что в конце того же года на территории России (в Чеченской Республике) вспыхнут (будут организованы ?!) реальные боевые действия, вскоре переросшие в локальную «гражданскую войну». Мной проводились там психологические исследования по обе стороны «линии фронта». Такой «линии» в действительности там не было, т. к. боевые действия имели характер партизанской войны, в которую вовлечены и боевые отряды, и сочувствовавшее им (нередко поддерживавшее) мирное население. Ниже приводятся результаты исследования психологических особенностей массового стресса у мирного населения Чеченской Республики во время первой чеченской войны.
Ви переглядаєте статтю (реферат): ««Синдром мирного населения в начале гражданской войны» (Расстрел парламента России в 1993 г.)» з дисципліни «Психологія стресу. Психологічна антропологія стресу»
