Пять необходимых и достаточных условий активизации революционно-стрессовой ситуации и пять других условий ее ликвидации
Здесь лишь коротко перечислю основные условия, направляющие революционно-стрессовый потенциал на путь либо консолидации группы (социального сообщества, этноса, политической партии и т. п.), либо ее дезорганизации. Условия («принципы») развития стрессогенной активизации общения, консолидирующие группу: Возникновение условий существования, совершенно нетерпимого для большинства людей, составляющих группу. Исчерпание ими «потенциала терпения». К таким условиям относится сочетание смертельной опасности для почти каждого индивида и его близких с хроническим ущемлением его (или их) витальных потребностей (жажда, голод, холод и т. д.). Субъективная определенность для большинства членов группы позитивной цели, достижение которой а) избавит их от нетерпимого настоящего состояния, б) окупит усилия по достижению этой цели. В представлениях данной цели у большинства людей в этой группе должна присутствовать вера в достижимость ее только коллективными усилиями. Наличие субъективного представления о том, что большинством окружающих людей совершаются действия или у них есть намерения действовать в том же направлении, в каком стремлюсь действовать «я» — индивидуальный субъект действия. То есть должно быть совпадение концепта целесообразности и направленности своих — индивидуальных — целей и действий с представлениями о целях и действиях окружающих людей. Осознание реальной возможности «первого шага» на пути освобождения от стрессора, т. е., выхода из стрессогенных условий и представления о реальности последующих «шагов». Наличие импульса (острого побуждения) внутреннего или внешнего к совершению этого «первого шага». К указанным внешним импульсам можно причислить: а) «случайное» действие одного или нескольких членов группы. Так как в данном случае окружающие люди наделены в созна - нии индивида теми же целями и желаниями защиты от стрессора, что и он сам, то даже случайный поступок кого-либо из окружающих может быть расценен соседом как сигнал к началу активного избавления от стрессора. Такой сигнал может стать «центром кристаллизации», консолидирующей группу активной деятельностью ее членов, направленной на выход из давно нетерпимых стрессогенных условий (например, панические либо бунтарские действия); б) намеренный призыв лидирующего в данном акте индивида. Такой призыв должен не только совпадать с накалом и направленностью желаний членов группы, но и обладать достаточной эмоциогенностью и суггестивностью для трансформации потенциальной адаптационно-поведенческой энергии членов группы в поведенческую (кинетическую). Призыв оказавшегося лидирующим индивида, реализуется за счет подготовленного им (или подготовленного в нем, у него) внутреннего импульса к совершению указанного выше «первого шага», которым для лидера является осуществление демонстрационного или императивного призыва к окружающим. Условия развития стрессогенной активизации общения, дезорганизующие группу на пути выхода из-под стрессогенного действия экстремальных факторов, отличаются от вышеперечисленных только по следующим пунктам: по 2) — представлением у каждого члена группы о том, что избавление от стрессогенных факторов невозможно, т. к. а) лишь он единолично может противодействовать носителям этих факторов (притеснителям, угнетателям и пр.), б) как бы ни бороться со стрессорами (угнетателями и т. п.), но будет только хуже; по 3) — представлением о том, что окружающие люди: а) против твоего избавления от стресса, либо б) имеют возможности для собственного избавления от стресса, которых ты лишен. Условия, снижающие возможность защиты от стрессоров на путях консолидации группы. Это как бы «антипринципы» усиления активности при стрессе. Формирование у членов группы концепта: а) оправданности дистрессогенных страданий индивида достижением некой конкретной или мистической цели; б) недостижимости освобождения от дистрессогенных факторов (обреченность); в) отсутствия сведений о путях выхода из сферы действия этих факторов (дезориентация). Поддержание, сохранение «потенциала терпения» какими-либо послаблениями стрессогенного давления (реальными или мнимыми). Создание у каждого индивида концепта уникальности его дистрессовых переживаний и его личной вины в их возникновении. Формирование у индивидов концепта безвыходности экстремальных условий. Предотвращение появления или изъятие потенциальных побудителей группы к «первому шагу» (лидеров, вождей, харизматических провокаторов, активных истериков, паникеров и т. п.) на пути ее консолидации к освобождению от стресс-факторов. Мной исключен из данной монографии анализ синдромов «несвободы всего народа» в тоталитарных государствах, «несвободы» под давлением рекламы, агрессивной моды и идеологии и т. п. Им посвящена обширная научная, художественная и публицистическая литература. 5.4.4. О синдроме «счастья свободного общества» и «сила духовности» Проблема свободы всегда актуальна. Надежный путь к ней в обретении духовности. Не имея возможности подробно анализировать синдромы «всеобщей свободы», «экстремального свободолюбия», все же привлеку внимание читателя к тому, что оптимальное переживание счастья бывает при массовом, вернее, при всеобщем переживании обретенной свободы. Такие случаи ликующего счастья бывают не часто в жизни людей, еще реже — в больших социальных сообществах; именно «случаи», т. к. они непродолжительны. Достоверные источники свидетельствовали, что такое «счастье обретенной (вернее, предвосхищаемой) свободы» ощущали многие жители больших городов России с февраля по октябрь (ноябрь) 1917 г. После отречения царя в столице российской империи люди разных сословий радостно общались, и им казалось, что они понимают друг друга. Возбужденные толпы сбивались в многолюдные митинги [Суханов Н.Н., 1991]. Пламенным ораторам внимали жаждущие счастья свободы массы. И они уже были счастливы верой, что сбывается что-то долгожданное. Радость надежд на лицах окружающих людей дарила счастье каждому. Такое «всеобщее счастье свободы» наблюдалось в августе 1991 г. около московского Белого дома. Лица нескольких тысяч людей, собравшихся там, излучали радость, глаза искрились ликованием. Результаты опросов и анкетирования, проведенных нами, свидетельствовали о разных степенях фелицитарности (счастливое™) собравшихся — от «радостной бодрости» до «несомненного счастья». Другой недолгий период «счастья общей свободы от страха смерти» был с августа по сентябрь 1996 г. в Чечне, т. е. короткое время после окончания первой чеченской войны. Еще недавно жестоко сражавшиеся чеченские боевики с российскими военными создавали различные совместные комитеты и комиссии для организации мирной жизни и порядка в городах. Опросы (по определенной схеме), свободные (скрытые) интервью показали, что у значительной части чеченских боевиков и мирного населения г. Грозного и у дислоцированных там российских солдат и офицеров сразу после окончания боев возникло не просто радость от того, что жизнь стала безопасной. Более того — многие ощущали «никогда не бывавшее счастье», «совершенно неожиданную радость», «чувство прощения врагов», «ощущение всеобщего веселья». Было отмечено, что в тот краткий период времени отчетливо снижалась острота горя по погибшим родственникам, страх перед неопределенным будущим, негативные переживания из-за утраты жилья и имущества. В основе этих эмоциональных фелицитар-ных сдвигов прослеживались ощущения «общей безопасности», всеобщей радости. Автор этих строк помнит как тогда в г. Грозном к нему подошел смеющийся французский корреспондент с радостным восклицанием: «Леонид! Я теперь никого не боюсь». Действительно, не было ни перестрелок, ни захвата заложников. Это всем казалось невозможным и радостным. Напомню, тогда, после первой «чеченской войны», у чеченцев не было такого ожесточения против российских войск, как после «второй чеченской войны». Чувство раскрепощения, предвосхищение безмерной самореализации и, главное, радость за всех людей вокруг окрыляет человека правом быть самим собой, одухотворенным любовью к счастливым окружающим. Феномены «всеобщего счастья свободы» воспроизводятся во время традиционных ритуальных карнавалов, святочных гуляний и др. [Бахтин М.М., 1965]. Без таких массовых регулярных, интенсивных, но кратковременных обретений счастья в социумах, в государствах начинает культивироваться порочный гедонизм: культ себялюбия, эгоизм массового одиночества, массовые юморины «несмотря ни на что», как пиры во время чумы, сексуальные извращения, страсть к обогащению, лишенная чувства ответственности перед обществом, перед историей и т. п. Лакунарные проявления «всеобщей свободы», дарящие переживания счастья, могут быть, во-первых, в отдельных общинах, религиозных, отгороженных от мира своими убеждениями и в территориально изолированных (в последнем случае весьма вероятно и, напротив, несчастье бесчеловечности). Во-вторых, чувство, условно говоря, «нашей свободы», вернее, осознание коллективного права на власть одной группы над многими людьми возникает в сообществах заговорщиков-революционеров, в бандитских группировках, у членов государственных силовых структур (спецслужб). В-третьих, такое ощущение корпоративного счастья есть в группах людей рискованных профессий, как у военных (спецназ, ОМОН, разведка и контрразведка), так и гражданских людей (летчиков, монтажников-высотников, геологов в опасных экспедициях) и у спортсменов-экстремалов (альпинистов, парашютистов и др.). Такие спортивные увлечения позволяют хотя бы на время уйти от монотонной стрессовой обыденности и жить с риском, но с уверенностью в себе и во всех членах своей группы. Продолжительность «счастья общей свободы» в узких сообществах поддерживается, во-первых, селекцией членов группировки: отбором пассионарных и выбраковкой усталых, вялых, неуживчивых. Во-вторых, должны иметься реальные права и организационные, экономические, людские силы для активных действий «за» или «против» чего-то. «Счастье общей сплоченности» генерируется на путях достижения общей цели: в борьбе с врагом за идею, либо в молитвенных бдениях и аскезе и пр. Это создает основу для самореализации членов групп через самоотверженность. Вспомним призыв из песни: «Мы все на бой пойдем за власть Советов. И, как один, умрем в борьбе за это». Счастливые люди красивы, особенно если воодушевлены всеобщей свободой, правом на победы грядущую или обретенную. Оказавшись среди счастливых и свободных, проникаешься их ликованием. Возможно, иллюстрация этого на страничке дневника европейского путешественника-этнографа N, жившего в 2002 г. в хасицкой общине г. Хеврона в Израиле. Община обосновалась в центральном квартале, окруженном сотнями домов, населенных палестинцами. В то время в Израиле уже два года было «чрезвычайное положение», из-за него в Хевроне введен «комендантский час», палестинские магазинчики и мелкие мастерские были закрыты, палестинцам запрещено появляться в еврейском квартале. Его окружали посты израильских «десантников» («красных беретов») и «пограничников» («зеленых беретов»). Это не мешало палестинским снайперам постреливать в окна домов хасидской общины. Одна еврейская девочка была убита. Но хасиды были воодушевлены тем, что спустя тысячи лет обрели право и свободу жить на земле своих праотцев. Вот страничка из путевого дневника, на которой описаны особенности хасидской общины в Хевроне: «— Все женщины безмятежно-сексуальны. Все мужчины спокойно-мужественны. Все дети счастливы любовью к ним. Все старухи игриво-восхитительны. Все старики отрешенно-мудры. Все девушки бурно-игривы и непорочно-женственны Все юноши-солдаты торжественно-воинственны Все офицеры уверенно-внимательны. Все еврейские дома красивы в новизне архаической изощренности. Все дома палестинские таинственно-опасны или глухо-мрачны. Все палестинцы с застойной печалью и обидой в глазах или торжественным негодованием на лицах. Все палестинские лавки и магазины Хеврона будто построены навсегда запертыми. Все улочки пугаюше-кривы». Можно ли в эмоциональном иакале хасидов Хеврона видеть «счастье свободы» ? Ведь и свобода передвижения была ограничена переулками их квартала, и «свободно» выглядывать в окна было небезопасно. Но радость, воодушевленная «обретением своей тысячелетней истории» и своей отвагой, как первым шагом в «будущие тысячелетия свободной Родины» давали членам общины счастье стойкости и значимости своего высокого предназначения. Нельзя забывать еще два обстоятельства: значимость враждебных сил, в победе над которыми и обретаешь счастье свободы; отбор (селекцию) членов корпорации (общины), способных побеждать. Ведь тревожные, несмелые да и просто трепетные родственники и друзья общинников-хасидов боялись и страдали за них далеко от Хеврона. «Корпоративная свобода» экстремальных сообществ наделяет своих адептов не только эустрессом (приятным стрессом) благодаря самореализации и «свободе властвования», но и морально-этическими переживаниями. Если корпорация, рискуя жизнью своих членов, служит нуждам окружающих людей, т. е. благим целям, добру, то это развивает у экстремальных профессионалов достойные психологические качества (духовность) [Зинченко В.П., Моргунов Е.Б., 1994; Шадриков В.Д., 1995, Дикая Л.Г., Крылова Г.Ю., 2007]. Стойкая совокупность наилучших моральных и этических качеств, которые дополняют понятие духовность, формируется у профессионалов высшего класса, например, действующих в системе «человек — летательный аппарат» (у летчиков, космонавтов). Их личностные достоинства проходят экстремальный отбор подчас с трагической «выбраковкой». Важнейшим фактором раскрытия их духовности становится реализация с ответственностью за жизнь: «Спастись самому, спасая летальный аппарат», «Спасти жизнь людей на земле ценой собственной жизни, отведя горящий самолет, чтобы он разбился вне населенной местности» (см. об этом [Пономаренко В.А., 1998]). Постоянная готовность к подвигу такими профессионалами не осознается (не рефлексируется), но они, несомненно, живут в атмосфере счастья своей духовности, не избегая житейских невзгод и горестей. Многие годы работая в Летно-исследовательском институте (г. Жуковский), автор этих строк, участвуя в обеспечении полетов летчиков-испытателей, был свидетелем проявлений их профессионального мастерства, неотделимого от духовности. В преступных экстремальных корпорациях, противостоящих общественным интересам, весьма вероятны всеобщая подозрительность, озлобленность и утрата духовности. При изучении преступных сообществ мне приходилось видеть, что главенствующим чувством их участников становится тотальный страх, ощущаемый как постоянное беспокойство, настороженность, подозрительность ко всем: «Я боюсь тебя, ты боишься меня». Это становится ведущим фактором общения в криминальных группировках, как уголовных, так и тех, что «под крышей» государственных учреждений. Страх перед всем и всеми, страх из-за своей антиобщественной (античеловеческой) сущности деформирует личность, лишает духовности и ведет к «выгоранию личности», «выгоранию души» [Китаев-Смык Л.А., 1989]. Бесстрашие «выгоревшей личности» и навязчивое стремление рисковать своей жизнью и жизнями безвинных жертв обуславливается неосознаваемым стремлением прекратить для себя пытку страхом, чувством вины и обреченностью на наказание. Склонность к смертельному риску бездуховной личности и смелость одухотворенного человека — абсолютно разные человеческие сущности. В мире «свободных людей», человек счастлив и их счастьем и сам по себе. Наверное, есть две обязательные (достаточные ли?) ипостаси этого состояния. В своей «Сутре о счастье» известный психотерапевт Николай Линде указал минимум два источника, два условия счастья человека: внутреннюю гармонию, согласие с самим собой и благорасположение к нему счастливого мира. «Счастье — это не когда человек удовлетворил все свои потребности, а когда он вошел в такое состояние, где его переполняют добрые чувства и энергия жизни, которые требуют самореализации. При этом он чувствует, что его возможности неограниченны, он свободен и автономен. Счастье — это открытые возможности, чем больше индивид ощущает внутреннюю гармонию, согласие с самим собой и благорасположение к нему внешнего мира, тем более он счастлив. Но благорасположение мира он ощущает потому, что он не защищается от мира, он отказался от брони своего характера, и его мышечный панцирь расслабился. В этом случае он непосредственным образом получает столько энергии, что «мало не покажется», он оказывается в раю, никуда не перемещаясь физически, не меняя обстоятельств своей жизни. Энергия просто переполняет его, избыток энергии и делает его счастливым. Кроме того, он не скован своим панцирем, а больше ничто и не может его сковать, а значит, все дается легко, все доставляет удовольствие» [Линде Н., 2008, с. 3]. В начале XXI века в российском научном мировоззрении сохраняется недоверие к понятию «духовность». Произнесенное или написанное, это слово у многих пробуждает смущение, как перед мистицизмом и клерикализмом. Однако, как пишет В.П. Зинченко: «Не попробовать ли вернуться к хорошо забытой духовной антропологии? Психологи (не только отечественные) довольно легкомысленно передали ее по ведомству теологии, религии и занялись, как им казалось, настоящим полезным делом. Здесь не место оценивать, как религия распорядилась или распоряжается духовностью. Замечу лишь, что ей никто и никогда не передавал исключительных прав распоряжаться ею. Духовность — более широкое понятие, чем религиозность. Она может быть вполне светской» [Зинченко В.П., 1994 а, с. 43; Зинченко В.П., Моргунов Е.Б., 1994, с. 305]. Уместно вспомнить выдающегося философа М.К. Мамардашвили. Он писал: «Вне духовного содержания — любое дело — это полдела. Не пред-ставлляю себе филисофии без рыцарской чести и человеческого достоинства. Все остальное — слова» [Мамардашвили М.К., 1990, с. 199]. Современная политическая антропология рассматривает «счастье свободного общества» неотделимым от отрицания расовой дискриминации [Савельев А.Н., 2007]. Как возникает, чем или кем формируется духовность? «Возникают резонные вопросы: как человек справляется со сложностью созданного им мира? Как этот мир становится (если становится) его достоянием, второй природой, которую не так легко отличить от первой?.. Поэтому не лишено основания замечание М.К. Мамардашвили, что природа не делает людей. Человек делает себя сам. И в этом смысле он сам — искусственное существо, артефакт или, точнее, артеакт. Идея о том, что не факт, а акт — принадлежит П.Ф. Флоренскому» [Зинченко В.П., 1997 а, с. 242]. Всякий ли способен созидать свою духовность, осмысливать свое достоинство? «К несчастью, не так уж мало людей, которые мыслят, точнее, принимают решения по механике условных рефлексов. Они, видимо, не подозревают о том, что И.П. Павлов предупреждал: мышление — это не рефлекс, это другой случай» [Зинченко В.П., 1997а,с.153]. Итак, по многим признакам было замечено, что более полное, более сильное ощущение счастья человек испытывает в кругу людей, как и он, переживающих радости обшей раскрепощенности, свободы. Это соответствует категорическому императиву И. Канта, который является одним из основных антропологических принципов: «Поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице, и в лице другого, так же как к цели, и никогда не относился к нему, как к средству» [Кант И., 1965, с. 270]. Антропологическая парадигма счастья, согласно Канту, в том, что его источник в человеколюбии, в положительной духовности, а его цель — идеальное счастье во всеобщем радостном благополучном человеколюбии. Это аристотелевское понимание счастья как высшей цели человека и человечества. Однако, Кант выступает против эвденомии, т. е. безудержного гедонизма. В русской художественной и философской литературе до начала XX в. утверждалось, что счастье — в творческой реализации личности («Персонализм»). Но это личное, персональное счастье часто лишает человека сопереживаний со счастьем и несчастьями окружающих людей. Хуже того, гедонизм может обеспечиваться бедами других людей. Анализируя антропологию счастья, И.В. Сидоренко пишет: «Подвижническое служение высшим ценностям ведет к отказу от гедонистического и "персоналистического" счастья, к выходу за конвенциональную антропологическую границу... При этом совершается идентификация с высшими ценностями, что дает психологическую защиту и обретение сущности антропологической границы, связанной с понятием идеального счастья» [Сидоренко И.В., 2006, с. 80]. МаркТвен высказывал эту мысль кратко: «Горе нужно переживать в одиночестве, но радость, чтобы познать в полной мере, нужно разделить с другим человеком». Психологические исследования могут свидетельствовать о положительной корреляции между счастьем и экстраверсией [Аграйл М., 2003, с. 32]. Иными словами, можно ли сказать, что обращенность к миру людей чаще усиливает счастье, чем горе? Можно сожалеть (?), но «счастье всеобщей свободы» недолговечно. Массовые иллюзии освобождения, надежды на лучшее, эмоции радости, овладевшие людскими массами, наделяют их огромной силой. Ею всегда успевают воспользоваться в своих интересах политические «гении» (лидеры, энергично устремленные к личным целям, не видящие, кроме них, ничего). Из-за этого энергия «счастливо-свободных» масс, увы, почти всегда разрушает существовавшие стабильность и порядок в обществе. Авторитарные диктаторы инвертируют (переворачивают) эту массовую энергию, превращая карнавальную свободу революции в «революционную» диктатуру. При этом используются террор и устрашение людей для их разобщения. Цикличность чередования массовой псевдосвободы и реального террора направлены на девальвацию духовности населения [Орлова Э.А., 1993]. И все же эволюция человечества свидетельствует о непреложности категорического императива, сформулированного И. Кантом, о приоритете духовности в культурном и социальном развитии людей. Однако не только история, но и современность дают много поводов для сомнений в приоритете добра и духовности. XX в. двумя мировыми войнами и массовым изуверством тоталитарных империй дискредитировал достижения предыдущих столетий на путях гуманизации человечества. И даже предотвращение мировых войн во второй половине XX в. достигалась не миролюбием, а угрозой оружием массового уничтожения. Начавшееся столетие ознаменовалось тем, что из-под прессинга этой угрозы выскользнули демоны страсти к смертоубийству в виде массового терроризма: государственного (в локальных войнах) и религиозного (рядящегося под джихад, т. е. «священное усилие»). Понимая, что военный стресс — это «стресс смерти» (он существенно отличается от уже хорошо изученного «стресса жизни») и требует изучения его актуальных и новых закономерностей, я, начиная с 1995 г., исследовал отдельные проявления стресса войны в ходе боевых действий на территории Чеченской Республики. Еще до этого мной (с группой студентов-волонтеров) проведены психологические исследования мирного населения при угрозу начала гражданской войны в 1991 и 1993 гг. у Белого дома в Москве. Чрезвычайно важно во время войны спасать мирное население, оказавшееся оставленным на территории, охваченной боевыми действиями. Эта задача не умаляется даже тем, что население помогает боевым отрядам, укомплектованным из жителей данного региона. Некоторые результаты изучавшихся мной указанных феноменов представлены ниже.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Пять необходимых и достаточных условий активизации революционно-стрессовой ситуации и пять других условий ее ликвидации» з дисципліни «Психологія стресу. Психологічна антропологія стресу»
