Мышление при кратковременном и в начале длительного стресса
Одно из первых проявлений влияния стресса на мышление — возникновение либо приятной и даже экстатичной или, напротив, неприятной, дискомфортной и даже мучительной эмоциональной окраски мысленных образов, представлений, намерений и т. п. Стрессовые изменения мышления взаимосвязаны с эмоциями. Попытка изложить структуру изменения мышления при стрессе без указаний на взаимозависимость при этом мышления и эмоций, конечно, схоластична и искусственна. Тем не менее, предпринимая такую попытку, оправдываю ее тем, что, не упоминая эмоций, буду иметь в виду их присутствие при стрессовых трансформациях мышления, а также тем, что введение в схему когнитивного субсиндрома стресса всего многообразия эмоциональных проявлений создало бы столь громоздкую концептуальную модель, что исчезла бы ее прагматическая ценность. В начале раздела описаны преимущественно когнитивные проявления стресса, возникающие при мобилизации адаптационных резервов, которые «всегда наготове», т. е. актуализирующихся «как по пожарной тревоге» (пользуемся терминологией Ганса Селье). Дальше изложена общая схема изменений мышления при длительном стрессе, составленная на основании результатов наших исследований и анализа литературы, посвященной изучению познавательных процессов и мышления в экстремальных ситуациях [Keele S., 1973; Kendall Р.С, 1977; Lazarus B.S., 1977; Myers H.F., 1974; Noyes R., Kietti В., 1977; Rojek D.G., 1976; Зинченко В.П., 1995, 1997 и др.]. Можно считать целесообразным подразделение изменений мышления при стрессе на три типа: первый — активизация мышления, второй, напротив, нарастание стрессовой пассивности мышления — как бы «уход» субъекта от решения экстремальных проблем (рис. 19). И третий тип — это стрессовое увеличение продуктивности мышления, но без заметного изменения эмоциональности поведения и рефлексий. Напомню об экспериментальных данных, свидетельствующих о зависимости возникающих при стрессе пассивности либо активности, от дисбаланса в работе больших полушарий головного мозга (см. подробнее 2.5 и [Китаев-Смык Л.А., 2007 б]). Однако перед этими стрессовыми изменениями мышления у многих людей в самом начале стрессогенной экстремальной ситуации может возникнуть особое состояние, при котором и самому человеку, пораженному стрессом, и людям, окружающим его, кажется, что он перестал думать, «оторопел», что его мышление «застопорилось». А. Поисковое «застопоривание» мышления при новизне стрессора. При внезапном экстремальном действии незнакомого стрессора может возникнуть состояние «ошеломленности», «оторопи» (см. 2.2.3). Человек замирает, «как вкопанный», либо, напротив, еле стоит на вдруг ослабевших ногах, опустив руки, тогда как надо решительно действовать. Что в мыслях у такого человека? Их будто бы нет. Будто он не думает. Такой момент человеком чаще не запоминается. И только потом, как бы очнувшись от стрессового (информационного либо физического) потрясения, человек начинает противостоять неприятностям или уклоняться от них либо радоваться, если все обошлось. Что же происходит в интеллектуальной сфере при столкновении человека со внезапной незнакомой угрозой? Такое «отключение» его сознания — лишь кажущееся. При будто бы застопоренности мыслей происходят оценка угрозы стрессора и выбор нужных действий для его купирования. Важно еще, что при такой «безэмоциональной застопоренности» мышления как бы подбираются и мобилизуются программы эмоционального сопровождения для найденного стрессового поведения: агрессии либо пассивной угрозы, активного бегства, угрызения совести, удовольствия, т. е. чувственных переживаний злобы, любви, энтузиазма, радости, стыда, испуга и многого другого. Почему такие «интеллектуальные решения» при неожиданном, незнакомом стрессоре не осознаются? Зачем процессы выбора оперативных программ стрессового поведения и эмоциональных переживаний происходят без мыслей о них? Чтобы не тратить время на понимание и обдумывание опасности, на осознаваемый перебор программ противостояния ей и на оценку вероятности успеха и неуспеха. Интеллектуальный поиск оптимальных стрессовых эмоций и поведения при кажущейся «застопоренности» мышления — это сложно структурированная, очень подвижная конструкция из интуитивных, рефлекторных и других неосознаваемых когнитивных действий. Однако они могут затянуться, когда не оказывается надежного, «весомого» решения: как вести себя, как поступать, как быть. Это состояние перед еще непостигнутой, опасной новизной определено фольклорно: «Стоит как баран перед новыми воротами». Но не надо смешивать такую застойно стрессовую преамбулу поведения в экстремальной ситуации с познавательным поиском эмоционально-поведенческой тактики человека, когда он напряженно обдумывает, что случилось, что ему делать в опасной или просто в непонятной ситуации. Тут субъект осознает и ситуацию, и свое замирание. В таком случае «благодаря сознательному контролю многие эмоции, первые движения души, — по выражению Тайлерана, — не находят своего прямого выражения в поведении» [Ротенберг B.C., Аршавский В.В., 1984, с. 26]. Если же стрессор известен, ожидаем, если уже есть навыки и умения противостоять ему, то поисковое «застопоривание» мышления не нужно, оно и не происходит. Минуя его, сразу в ответ на стрессор возникают или иные формы стрессового эмоционально-поведенческого реагирования (активного, пассивного, конструктивного). При проектировании деятельности в экстремальных условиях обычно учитывают вероятность стрессового «застопоривания» дышления и, чтобы ее уменьшить, используют специальные системы отображения оперативной информации — визуальную и иную директивную индикацию [Китаев-Смык Л.А., 1981; Китаев-Смык Л.А., Крок И.С., Ошепков Н.А., 1972; Китаев-Смык Л.А., Неумывакин И.П., Пономаренко В.А., 1964 и др.]. Б. Стрессовая активизация мышления. Активное стрессовое реагирование, в частности активизация процессов сознания, мышления, обусловлено тем, что угрожающее или уже случившееся чрезвычайное изменение условий жизнедеятельности (стрессор) оценивается (рационально либо интуитивно) купируемым, устранимым, т. е. как будто бы понятным. И ясно, как противостоять этому стрессору (см. также 2.1.2, 2.1.3, 2.2.4, 5.1.1). В незнакомых, неожиданных экстремальных ситуациях, в особо опасных условиях жизни у людей пробуждается интуитивное мышление, унаследованное у животных предков человечества (лат. intueri — пристально вглядываясь). Интуитивные решения быстрее обдумываемых. Интуитивный анализ сразу охватывает больший круг фактов, включает значительный массив подсознательных ассоциаций. Интуиции в основном свободны от мыслительных действий, необходимых для решения противоречий и выбора альтернатив, нередко возникающих в экстремальных ситуациях. Экспансия интуитивного мышления уменьшает участие рассудочного (дискурсивного) сознания в формировании поведения, поступков действия. Интуитивное решение в чрезвычайной ситуации часто бывает правильным у одних людей. И столь же часто неправильным — у других. Однако при ожидаемой, знакомой, тем более во время привычной экстремальной ситуации активизируется контролируемое разумом дискурсивное мышление в соответствии с инструкциями и профессиональными умениями. При профессиональной деятельности в опасных, чрезвычайных условиях навыки, умение быстро и адекватно рассудочно мыслить вытесняют, замещают врожденную интуицию и становятся «профессиональной интуицией». При рутинной деятельности, когда есть профессиональные навыки, человек действует, даже не замечая своих рутинных поступков, не думая о них. При этом, например, при управлении автомобилем (обладая большим опытом вождения) человек может думать о том, что его ждет, когда он уже приедет. Но случись что-либо неожиданно опасное (стрессор), тут же все мысли этого человека обращены на текущие события. В такой, казалось бы, простой ситуации происходит сложная трансформация мышления. Деятельность, дискурсивно не осмыслявшаяся, можно сказать «профессионально-интуитивная», стрессовым обострением внимания (это врожденная, «зоологическая интуиция») трансформируется в рассудочную деятельность с быстрым анализом, прогнозом событий, с одновременным конструированием действий, в котором перемешиваются интуитивные навыки, мгновенно «придуманные» действия и врожденная интуиция. При стрессовой активизации дискурсивно-логического мышления может усиливаться либо интегративное (обобщающее) осмысление всей информации, которой располагает человек (информации о текущем моменте, ассоциаций, представлений, извлекаемых из фондов памяти и т. п.), либо дезинтегративное (дифференцирующее) осмысление такой информации. В первом варианте происходит стрессовое усиление способностей человека к широкому взгляду на происходящие чрезвычайные события. При этом расширяется сфера осмысляемой информации, поступающей к индивиду в текущий момент, извлекаемой из памяти, креативно (творчески) воссоздаваемой и т. п. Это и способствует принятию решения с учетом всех обстоятельств: и важных, и пока еще кажущихся незначительными. Однако при стрессе может утрачиваться критичность отношения и широта мысленного охвата случившегося. Из-за этого «рассеивается» внимание на множественности событий, на широте происходящего. Это может помешать принятию правильных решений и выполнению эффективных действий. Чрезмерно широкий мысленный охват информации, относящейся (и, что особенно плохо, не относящейся) к критической ситуации, приводит к невозможности ее купирования. Это, в свою очередь, могло «застопорить» мышление («вторичное стрессовое застопоривание»). Во втором варианте у человека при стрессе происходит как бы дробление картины экстремальной ситуации и всей информации, ассоциируемой с ней. При этом увеличивается целесообразный перебор деталей происходящего. Это создает представления о ситуации с выделением главных аспектов и с отсеиванием субъективно малозначимых. Но и стрессовая интенсификация дифференцирующих способностей мышления приведет к бессмысленности, если рассыпется чрезмерно раздробленная мозаика фактов. Чрезмерная дискурсивность (рассудочность) замедляет мышление, ведет к осознанию человеком неразрешимости стрессогенных проблем, растерянности, пробуждает негативные эмоции [Suzuki D.T., 1956 и др.]. И все же оба вида стрессовой активизации рассудочного мышления могут иметь адаптационно-защитное значение для овладения чрезвычайной ситуацией. Оптимальным для такого овладения и купирования стресса явилось бы гармоничное сочетание или чередования обобщающего (композиционного) и дифференцирующего (декомпозиционного) осмысления стрессогенной ситуации. Можно различать активизацию мыслительных процессов при стрессе по направленности внимания и представлений: либо «вовне» (экстраверсия), либо «в себя» (интроверсия). Активизация первого вида бывает: а) с повышением интенсивности анализа стрессогенной обстановки в поисках выхода из экстремальной ситуации для всей своей группы, для блага других и т. п. (социализирующая), б) только для себя, в ущерб другим и т. п. (десоциализирующая). Активизация мышления второго вида с углубленностью «в себя» может сопровождать интенсификацию решения актуальных задач, а) с творческой активностью, обострением интуиции, либо б) с бесплодным «копанием в себе», с «уходом в себя» от решения стрессогенных проблем. Подобного рода классификации можно множить и усложнять. С начала стресса активизируются и другие когнитивные функции: восприятие, память и пр. Не всегда стрессовая интенсификация одновременно реализуется ими. Может обостриться восприятие, но сообразительность ухудшится; активизироваться могут воспоминания, а восприятие действительности как бы отключится; мышление при стрессе может быть сосредоточенным на визуальной информации (так бывает, к примеру при аварийной ситуации в полете), а аудио-(радио-) сигналы люди (экипаж самолета) могут не воспринимать и не реагировать на них. В. Стрессовая пассивность мышления и «уход» от решения стрессогенных проблем. Если создающая стресс (стрессогенная) ситуация воспринимается, условно говоря, как непонятная, невероятная и нет в запасах памяти программ купирования стресса, то актуализируется стрессово-пассивное реагирование субъекта. Оно реализуется и в различных когнитивных процессах, функциях. В мыслительной сфере это может быть заторможенность осознавания и даже состояние «оглушенности». Более сложным и многообразным может быть «уход» от решения стрессогенных проблем. Им может стать «замещение» решения важнейшей проблемы, которое купировало бы стресс решениями побочных проблем, не имеющих отношения к стрессу, или решениями частных, подготовительных подпроблем и т. п. Это позволяет субъекту уменьшать активность мышления. Проблеме «замещающих» действий, мыслей при стрессе посвящена обширная литература. Их роль могут выполнять различные отвлекающие от «давления жизни» пристрастия, хобби. В разные исторические эпохи широкое распространение приобретало отвлечение (и самоотвлечение) за счет религиозных и мистических акций от «стресса жизни» [Spiro М.Е., 1977]. Надо заметить, что «замещающее» действие, может, во-первых, уменьшать так или иначе сформированную психологическую установку индивида к совершению неблагопристойного (согласно принятым нормам) поведения, во-вторых, побуждать индивида к позитивным действиям [Menninger К., 1977]. Не разрешая критической проблемы, порождающей стресс, т. е. не уменьшая внешнего стресс-фактора, «замещающие» действия и мыслительная активность, связанная с ними, уменьшают в той или иной мере предрасположенность субъекта к стрессу, т. е. снижают неблагоприятные эффекты стресса. Существует мнение о том, что феномен «замещающей» деятельности при стрессе является принадлежностью определенных этапов развития человечества. «Это средство "замещения", которое Фрейд так блестяще заново открыл клинически, старо как мир: как куклы, и идолы, и козлы отпущения. Можно лишь предполагать, до какой степени оно пропитывает наше мышление! Ибо чем же являются предрассудки, чрезвычайные антипатии и фанатические отношения за и против чего-либо, как не замещением чем-то символическим того объекта, который на самом деле боятся, ненавидят или любят» [там же, с. 20]. «Уход» от решения стрессогенных проблем, от борьбы со стрессором может происходить путем уменьшения мыслительной активности [Зейгарник Б.В., 1973]. Она может осознаваться интраспективно как «застопоренность» мыслей, «толчение мыслей на месте», невозможность сдвинуться вперед на пути обдумывания проблемы, отсутствия новых, «нужных» мыслей ит. п. В критических для субъекта ситуациях психологические стрессоры могут вызывать чрезвычайную болезненную пассивность мышления: нарколепсию, обморочные состояния. Важную роль в их возникновении играют физиологические процессы. При обмороке происходит временное полное прекращение мышления. Известны разного рода стрессовые амнестические состояния, когда субъект, сохраняя дееспособность в экстремальных условиях, не запоминает (а может быть, не может вспомнить?) происходящих в этих условиях событий [Горбов Ф.Д., Лебедев В.Я., 1975 и др.]. Особый интерес представляют случаи фрагментарных амнезий, когда в памяти субъекта сохраняется вся ситуация, все присутствующие лица и их действия, кроме тех, кто неприятен (стрессогенен) для субъекта. При длительных экстремальных воздействиях могут возникать неблагоприятные проявления мыслительной активности, направленной «на себя», в виде снижения субъективной значимости контактов с реальным пространством и с настоящим временем, со снижением дееспособности (и производства полезной продукции). При этом возможны симптомы обеднения или даже распада личности. Человек начинает думать о прошлом больше, чем о настоящем, или он мечтает о будущем, не делая ничего в настоящем для достижения предмета мечтаний. Снижается активирующее влияние реальной пространственной среды на процессы внимания, на побуждения человека. Возникновение у человека нерациональной, направленной «на себя» активизации мыслительных процессов может привести к резкому снижению надежности человеко-машинной системы, в которую он включен. Человека-оператора с такими проявлениями дистресса надо во избежание трагических последствий на время (или навсегда) освободить от действия стрессоров, вызвавших у него указанные симптомы психологического дистресса (может быть, отстранить от опасной работы). Своего рода вялость мыслей с «уходом» от осмысления стрессогенных жизненных ситуаций иногда становится социально-политической проблемой [Henry J., Ballinger В., Maher P. et al., 1952]. «Соблазнительно поразмышлять в этой связи,— замечает известный психиатр Карл Менингер,— относительно распространенности этого симптома среди населения. Мы, психиатры, обычно думаем об этом с точки зрения тех, кто страдает от изоляции: и мы, и они привыкли думать о них как о более или менее "больных". Однако, насколько менее возможно больны 13 ПСИХОЛОГИЯ CTpi'CLd они, нежели те многие миллионы "здравомыслящих" (тех, кто в своем уме), которые делают невидимыми для себя страдания большинства человечества и которым путем отрицания, избегания, выученного невежества, предубеждения, разного рода отвлекающих пристрастий удается избежать даже осознания мировой трагедии, т. е. реальности в широком смысле!» [Menninger К., 1977, с. 28]. Г. «Безэмоциональная» стрессовая интенсификация мышления. Эмоции при стрессе могут быть не выражены, не заметны (ни субъекту, ни внешним наблюдателям) (см. 2.1.6). Отсутствие эмоционального сопровождения (вернее, «подстегивания») стрессово-напряженных поступков, поведения, деятельности субъекта обусловлено стрессово-конструктивной точностью мышления и действий благодаря интуиции либо профессиональному навыку. Так, агрессия может быть обдуманно беззлобной, депрессия — привычным горем. Рассмотрим подробнее только особенности осмысления субъектом стрессовой ситуации при бесстрашии перед лицом опасности. 1. Бесстрашие может проявляться благодаря сужению, концентрации внимания на том, что совершенно необходимо для преодоления опасной, рискованной ситуации. Тут для страха как бы не остается питательной среды, она не поступает в сознание, нет «кормления» сомнений, рождающих страх и тревожность. Воспринимается только профессионально-привычная, полезная информация. Отбрасывается все, что в текущее мгновение не нужно, все неопределенное, требующее для своего осмысления активизации мышления эмоциями, в частности страхом. Сознание и без того максимально мобилизовано, без эмоций, вернее, без их ощутимого, будоражащего переживания. Антуан де Сент-Экзюпери, великий француз, летчик-писатель, писал: «Смелость — есть умение контролировать свое воображение» [Де Сент-Экзюпери Антуан Мари Роже | de Saint-Exup ry Antoine-Marie-Roger, 2002]. Добавим — это умение может быть врожденным или результатом профессионального навыка. В 60-е гг. XX в. мной проведены очень рискованные исследования с опытнейшими летчиками нашей страны, создавалась натурная аварийная ситуация во время посадки самолета, когда до земли оставалось 40 м, т. е. 5—7 с нарастающего пикирования. Первый летчик, управлявший самолетом делал маневр вывод самолет из аварийной ситуации. Оказалось, что и первый летчик, и остальные члены экипажа при этом не слышали и не видели ничего, кроме этого спасительного маневра. Как бы я ни теребил за плечо 1-го пилота, как бы ни кричал ему вухо, требуя выполнения оговоренных в полетном задании действий: тестовых, экспериментальных (ненужных для обеспечения безопасности полета) в эти мгновения, он не видел, не слышал меня. И потом не мог вспомнить моих приставаний. То же было и с другими членами экипажа в секунды критической опасности. Видимо, этим объясняется феномен «молчания экипажа перед гибелью». Жаль, что отчет об этой работе был строго засекречен (заместителем начальника Летно-исследовательского института Максом Аркадьевичем Тайцем) не из-за «секретности», а из-за недопустимости таких опасностей в экспериментах над самими собой. Однако результаты этих летных испытаний были срочно внедрены в практику полетов для повышения их безопасности при поломках в системах пилотирования (см. об этом подробнее 2.1.6). 2. Некоторые из многочисленных обследованных нами участииков боевых действий, опасных экспериментов и испытаний, рискованных экспедиций говорили, что никогда не испытывали страха, что у них всегда было бесстрашие без эмоций, и оно не явилось последствием специальных тренировок. Такое бесстрашие, если верить этим людям (многим мы верим), можно назвать «первичной безэмоциональностью» в опасных условиях жизнедеятельности. Обсудим некоторые психологические механизмы такого «первичного безэмоционального» бесстрашия. Заслуженный летчик-испытатель СССР, Герой Советского Союза С.Н. Анохин рассказывал: «Когда я в кабине самолета, то никаких эмоций у меня нет, ни боязни, ни страха, ни особого возбуждения. Есть необходимые в работе, связанной с риском, напряжения и в голове, и в теле. Это привычное. Этого не замечаю. Такое состояние постепенно проходит после полета, когда пишу отчет о выполнении полетного задания. Никакого "сужения внимания", о котором ты спрашивал, у меня не бывает. Я его не замечал. Напротив, при всяком изменении ситуации полета для его оценки мое внимание как бы расширяется. Все, что нужно, осматриваю и вспоминаю очень быстро, но не спеша». 3. Практически полное отсутствие эмоциональных переживаний в стрессовых ситуациях может быть благодаря рациональному, расчетливому мышлению, не допускающему мыслей о неопределенной, непредвиденной опасности. Это безэмоционально смелое мышление достигается тренировками в опасных условиях, связанных с профессиональным риском. Возможно, о способе выработки именно такой безэмоциональной смелости рассказывал мне М.Л. Галлай, тоже Герой Советского Союза и заслуженный летчик-испытатель СССР, вспоминая о беседе с легендарным летчиком Валерием Чкаловым: «Чкалов попросил нас пройти по довольно широкой доске, лежавшей на траве аэродрома. Потом говорит: "Вот вы спокойно идете по доске, когда она лежит на земле. Ничего особенного. Но по этой же доске, если ее перекинуть над пропастью или с крыши одного дома на крышу другого над улицей, тогда идти будет боязно. Надо представить, что и тогда она лежит на земле, что пропасти просто нет и страха не будет. Бояться-то будет нечего"». Что достигается тренировками такого рода? Умение ли «сужать» свое внимание и воображение до нужного диапазона, отсекая волнующую, пугающую неопределенную информацию, или же таким образом профессионал создает в себе «ампутацию» страха? Что это — пробуждение врожденной смелости или, напротив, о смелости здесь не может быть и речи, т. к. интеллектуальный расчет не оставляет ей места? Еще один механизм появления «безэмоционального» стресса. Он возникает при актуализации особой формы феномена «выгорания эмоций» [Китаев-Смык Л.А., 1983, с. 262]. При наличии реальной опасности или несчастья может чрезвычайно нарастать чувство страха или горя вплоть до непереносимого уровня, вызывающего эмоциональный кризис, шок. Человек в состоянии сильнейшей фрустрации представляет и переживает свою собственную смерть. При этом у него происходит полная или фрагментарная утрата способности переживать некоторые эмоции — «выгорание эмоций», в частности эмоции ужаса. Как бы переживший свою смерть, человек с «выгоревшим» страхом способен спокойно, будто бы глядя со стороны, оценить смертельно опасную для него ситуацию. Такие люди обретают способность рассудочно относиться к горю и ужасу других людей, не заражаясь их эмоциями. Известны дальневосточные и европейские тренинги, воспроизводящие этот феномен. Бывает, что во время аварии эмоции не осознаются, не беспокоят и после нее. Некоторые сообщали о возникновении при этом странного ощущения «пустоты» вместо эмоциональных переживаний. Спустя день или два начинаются переживания прошедшей опасности. Она вспоминается и будит в воображении яркие образы, неприятное чувство страха. Это худший вариант эмоций при стрессе. Сейчас он рассматривается как «посттравматический стресс». В многолетних наблюдениях мной было обнаружено, что некоторые люди, первоначально в критической ситуации эмоционально вспыхивающие, накапливая профессиональный опыт, перестают переживать во время опасных мгновений. Знания психологических закономерностей «бесстрашия» помогают видеть сложные сплетения эмоциональных горений, душевных порывов и моральных падений, пробуждаемых риском военной игры в Смерть и Жизнь. К обсуждению некоторых «проблем смелости» мы вернемся в 4.2.11. Д. Есть ли специфика мышления при стрессовом кризисе первого ранга. Г. Селье обнаружил три стадии в развитии стресса. Первая—это мобилизация «как по пожарной тревоге» (но это совсем не «стадия тревожности») поверхностных адаптационных резервов организма, находящихся «всегда наготове». Вторая — мобилизация и использование глубинных адаптационных резервов, третья— истощение их [Селье Г., 1966, 1979, и др.]. В связи с качественными изменениями адаптационных процессов при переходе со стадии на стадию их можно рассматривать как ступени стресса. «Восхождение» на следующую ступень вынуждается неослабевающим экстремальным фактором. Так как уже действующие адаптационно-защитные (стрессовые) «механизмы» не способны его купировать, то это вызывает кризис адаптации, и потому подключаются «механизмы» более мощные и уже по-иному действующие. Потому стадии, ступени стресса являются «стрессовыми кризисами разных рангов». Стадию экстремальных мобилизаций поверхностных адаптационных резервов можно рассматривать как результат «стрессового кризиса первого ранга». Необходимость реализации глубоких адаптационных резервов как «стрессовый кризис второго ранга». Нами предложено рассматривать болезни стресса как третью стадию, т. е. как «стрессовый кризис третьего ранга» [Китаев-СмыкЛ.А., 1983, с. 159-164; 2001]. Предложено также рассматривать процессы необратимого умирания организма как стрессовый кризис, завершающий жизнь. Если на протяжении ее не случилось стрессовых кризисов особого рода (например, социально-личност-но преобразующих адаптационные свойства субъекта), то стресс умирания — это «стрессовый кризис четвертого ранга». Ранжирование стресса в его эмоционально-поведенческих и вегетативных (физиологических) проявлениях описано в предыдущих главах. Есть ли такая же ступенчато-ранговая структура в динамике когнитивных, мыслительных процессов при усилении стресса? Не слишком ли сложны и многообразны они, чтобы уместиться на прокрустовом ложе стадиально-ступенчато-ранговои дифференциации? Если следовать ей, то описанные в данном разделе стрессовые изменения мышления можно рассматривать как первую стадию стресса, т. е. как результат «стрессового кризиса первого ранга». Однако можно ли оценивать их как мобилизацию «по пожарной тревоге» мыслительных резервов, которые «всегда наготове» и могут быть сразу использованы в начале экстремальной ситуации? На эти вопросы можно ответить утвердительно. Но, вероятно, в стадиальной, ранговой динамике мыслитель ных реакций и процессов надо видеть не просто «мобилизацию адаптационных резервов», а смену, мобилизацию новых все более совершенных стратегий мышления, все более соответствующих нарастающим экстремальным ситуациям. Учитывая эти соображения, предлагаю первичные, срочные реакции и изменения в мыслительной сфере в динамике нарастания стресса, описанные в данном разделе (4.1.2), оценивать как проявления стрессового кризиса первого ранга в рамках когнитивного субсиндрома стресса.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Мышление при кратковременном и в начале длительного стресса» з дисципліни «Психологія стресу. Психологічна антропологія стресу»
