Можно выделить еще шизоидные, т. е. галлюциноидные и бредоподоб-ные проявления военного стресса. Они возникают в условиях боевой неопределенности, если опасность велика, но не ясно, откуда, когда и какими силами будет нанесен удар врагом. Эти симптомы боевого стресса более вероятны, если солдаты изнурены войной. Иными словами, при дефиците конкретной информации об опасности создается монотония сильного боевого эмоционально-интеллектуального напряжения. Еще хуже монотония кровопролитных боев и обилие смерти при полной неопределенности того, когда же это все кончится. При этом у отдельных солдат возникают явления, похожие на галлюцинации или сны наяву. Чаще такое случается ночью. Солдату мерещится или даже видится подкрадывающийся или открыто идущий противник. Среди ночных шумов кажутся отчетливо различимыми бряцание оружия, звуки моторов, чеченская речь и отдельные слова. Солдату, у кого это случилось, товарищи говорили: — У тебя «глюки» начались. Над солдатами шизоидного типа смеялись и называли их «глюками». Они в обиде скрывали свои, как некоторым из них казалось «сверхспособности», или «наваждения», И обращались к автору этих строк как к врачу за советом. Офицеры сообщали, что у солдат на войне «глюки» бывают, но редко. Сколько подверженных им людей, и какие они в психологическом смысле — определить трудно. — Начал солдат задумываться, смотрит куда-то, не докричишься до него — жди «глюков», — рассказывал мне командир взвода. Такое проявление военного стресса в большей степени, чем другие, ждет своего исследователя. Оно напоминает зачатки, неразвернувшейся стадии реактивных психозов галлюцинаторно-бредового типа. Это могут быть временные, излечимые проявления травматического стресса. Психиатры с ними, как правило, не встречаются, т. к. к ним больные приходят с войны с развернувшимся реактивным состоянием. Причинами фронтовой стрессовой шизоидности могли стать и экстремально-жуткая монотония кровопролитных боев, но в месте с этим и врожденная предрасположенность изнуренной боями души (психики) солдат (и офицеров, хуже, если и генералов). С исчезновением давления военного стресса «глюки» исчезали. Их можно рассматривать как элемент реактивного состояния, может быть, как ложные галлюцинации. Возникновения ничем не оправданной непроходящей злобы или нетерпимо болезненной обиды могли быть квазибредовыми состояниями. Но в некоторых случаях они могли стать проявлением большого психоза, пробужденного войной. Итак, имевшиеся к началу пребывания в зоне боевых действий у солдат срочной службы доминирующие (преобладающие) и манифестированные (заметные) различия «фронтового стресса» можно было расставить по шкале «активность — пассивность» их боевого и просто человеческого поведения, К четвертому месяцу участия солдат в кровопролитнейших боях (в январе-апреле 1995 г.) эти их различия исчезли. Большинство солдат, оставшихся в строю, выживших, характеризовались успешностью в боях и «нормальным поведением» в условиях фронтового быта. Их поведение можно назвать конструктивным. Они адаптировались, претерпев военный стресс. Но немало было и тех, кто, напротив, стали хуже приспособленными к фронтовой обстановке, менее успешными в боях, чем были, когда только прибыли на фронт. Их поведение стало деструктивным. Вряд ли у них произошла дезадаптация (разрушение привычности) к боевой обстановке — ведь у них адаптированности и не было. Выше рассмотрены результаты боевого психологического травмирования солдат-призывников во время чрезвычайного (по количеству боевых потерь) периода «чеченской войны» — в первые четыре месяца 1995 г. После «нормализации» боевых действий отношение военнослужащих к фронтовым стресс-факторам изменилось. Это иллюстрируют результаты психологического изучения военнослужащих-контрактников [Резник A.M., Савостьянов В.В., 2005]. Наиболее труднопереносимыми стрессорами боевой обстановки 35,3 % из числа обследованных называли не опасности для жизни, а ошибки командования. Среди долго воевавших такое мнение было у 46,6 %. У повторно воевавших по контракту ветеранов главным стресс-фактором в боевой обстановке было недоверие командирам у 76,6 % обследованных. Причиной столь частого недоверия были не только реальные недостатки командования, но и перенос вины «вовне», на другого, т. е. экстериоризация чувства личной тревожности и страха, а также «фронтовая усталость» невротического происхождения. На втором месте среди наиболее значимых стресс-факторов в боевой обстановке (опять же цитируемыми авторами) был выявлен не страх смерти, не опасения собственной гибели, а плохие гигиенические условия: невозможность помыться, сменить обмундирование, плохо оборудованные отхожие места и др. Их отметили 35,3% военнослужащих. Среди наиболее значимых боевых стресс-факторов были гибель или ранение товарищей (у 32,8 % из числа обследованных). Особенно значимым стрессором это было для имевших боевой опыт (у 44,8 %), еще чаще потеря боевых друзей становилась психологической травмой для ветеранов (у 51,3 %). Собственные ранения, напротив, редко назывались в числе труднопереносимых стресс-факторов. Вытеснение негативного отношения к своему ранению было следствием эйфории — «ранен — не убит!», продолжающейся лишь до осознания того, как ранение изменит жизнь солдата после выписки из госпиталя. Угрозу собственной жизни называли значимым стресс-фактором 44,3 % из числа обследованных. Опасение (страх) смерти было названо 2,6 % ветеранов. Надо полагать, признаваться в том, что бояться смерти — недостойно и вообще, говорить о ней — плохая примета. И все же нельзя отрицать, что в боевой обстановке у солдат-ветеранов представление о своей гибели может быть приуменьшено.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Шизоидные реакции при боевом стрессе» з дисципліни «Психологія стресу. Психологічна антропологія стресу»
