Данный случай иллюстрирует, как из детских переживаний возникает характерная установка. Линия повествования проведет нас от анализа сопротивления к его истоку, заключенному в определенных детских ситуациях. Мужчина тридцати трех лет обратился к аналитику в связи с супружескими проблемами и сложностями на работе. Он был крайне нерешителен, и это не позволяло ему рационально разрешить проблемы, возникающие как в супружеской жизни, так и на службе. Он начал анализ с большим пониманием и вскоре обнаружил типичные конфликты эдиповой ситуации, которые теоретически объясняли его ситуацию в браке. Мы не будем здесь разбирать содержание отношений с женой, матерью, начальниками и отцом. Вместо этого мы сконцентрируемся на его поведении, на том, как оно связано с инфантильным конфликтом, а также рассмотрим, как оно проявляло себя в качестве сопротивления лечению. Внешне это был привлекательный человек среднего роста, с серьезным, сдержанным и несколько высокомерным выражением лица. Что поражало, так это его изящная походка. Он удачно этим пользовался каждый раз, когда проходил от двери к кушетке; очевидно, он избегал поспешности или возбуждения либо скрывал это. Его речь была размеренной, спокойной и отточенной. Случалось, он прерывал ее акцентированным резким «Да!», одновременно всплескивая обеими руками, а затем ударяя себя по лбу. Он лежал на кушетке спокойно, скрестив ноги. Его величественное самообладание практически не покидало его, даже когда мы обсуждали предметы, болезненные для нарциссизма. Когда он рассказывал об отношениях с матерью, которую очень любил, было заметно, как он подключил все свое высокомерие, чтобы справиться с возбуждением. Несмотря на мои неоднократные уговоры дать волю чувствам, он продолжал сохранять такую установку. Однажды на его глазах проступили слезы и голос стал прерывистым, но жест, которым он взял платок и вытер глаза, был спокоен и величав. Многое было ясно: такое поведение, независимо от происхождения, ограждало его от бурных эмоций, аффективного прорыва. Характер не позволял переживанию в процессе анализа свободно развиваться, он уже стал сопротивлением. Когда вскоре после его заметного волнения я спросил его, какое впечатление на него произвела данная аналитическая ситуация, он сказал своим спокойным голосом, что все это очень интересно, но на самом деле не задевает его; что слез, которые появились только что в его глазах, «он не смог удержать», и это очень его смущает. Мое объяснение необходимости и пользы такого возбуждения не привело к желаемому результату. Его сопротивление усилилось, сообщения стали поверхностными, установка более явной, и соответственно он стал еще более величавым и спокойным. Совершенно случайно я однажды употребил слово «аристократизм», пытаясь описать его поведение. Я сказал ему, что он разыгрывает из себя английского лорда и что это должно быть связано с его юностью. Я также объяснил ему защитную функцию его аристократизма. Тут он вспомнил, что ребенком никогда не верил, что он — сын своего отца, мелкого еврейского торговца; он думал, что на самом деле у него английские корни. До него доходили слухи о том, что его бабушка состояла в связи с настоящим английским лордом, и он думал, что его мать — наполовину англичанка. В мечтах о будущем ему рисовалось, что его отправили в Англию в качестве посла, что на него возложена важная миссия. Его «аристократическая» установка выражалась в следующем: 1. Мысли о том, что он не имеет никакого отношения к отцу, которого ненавидел и презирал 2. Мысли о том, что он — сын матери, которая наполовину является англичанкой. 3. Эго-идеал, вышедший за рамки узких границ его мелкобуржуазной семьи. Раскрытие элементов, определяющих его поведение, поколебало основание последнего. Однако было заметно, как оно по-прежнему продолжало препятствовать проявлению влечений. Последовательный анализ «аристократического» поведения выявил его связь с другой чертой характера, создававшей определенное затруднение для аналитического процесса: склонность насмехаться над всеми и злорадствовать над теми, кому изменила удача. Эта насмешка тоже была «аристократической», но в то же время удовлетворяла его усиленные садистские склонности. И действительно, он вспомнил, что в подростковом возрасте у него возникало множество садистских фантазий. Но он только упомянул о них. Он не стал переживать их, пока мы не разоблачили их там, где они были реально зафиксированы — в его склонности насмехаться. Аристократическое хладнокровие служило защитой от насмешки как садистского действия. Садистские фантазии не вытеснялись, они удовлетворялись в насмешке и отводились, проявляясь в виде аристократических манер. Его надменное поведение имело структуру синдрома: оно служило для того, чтобы отвести как само влечение, так и его удовлетворение. Такая характерологическая трансформация садизма сохранила необходимость его вытеснения. Фантазии о наследственном титуле появились приблизительно в четырехлетнем возрасте, хладнокровие, самоконтроль — несколько позже. Их мотивировал страх перед отцом и — особенно значимый фактор — идентификация с ним. Отец постоянно шумно ссорился с матерью, и пациент сформировал идеал: «Я не буду таким, как отец, я буду совершенно иным». Это соответствовало фантазии: «Если бы я был мужем моей мамы, я поступал бы с ней совсем не так. Я бы был добрым и контролировал бы свою злость, которую вызывают ее недостатки». Эта обратная идентификация обуславливалась эдиповым комплексом, любовью к матери и ненавистью к отцу. Характер мальчика в соответствии с фантазиями об аристократизме представлял собой мечты, самоконтроль и активные садистские фантазии. В подростковом возрасте он влюбился в своего учителя и начал отождествляться с ним. Этот учитель стал для него персонифицированным лордом, изящным, спокойным, изысканно одетым и прекрасно контролирующим себя. Отождествление началось с имитации костюма, затем оно усилилось, и, когда пациенту было около четырнадцати лет, его характер сформировался окончательно. Он стал таким, каким предстал в начале анализа: это уже были не просто фантазии об аристократизме, а реальный аристократизм в поведении. На то, что фантазия реализовалась в установку именно в этом возрасте, была веская причина. Пациент никогда осознанно не мастурбировал, будучи подростком. Кастрационная тревога, которая проявлялась в ипохондрических страхах, рационализировалась следующим образом: «Выдающиеся личности не позволяют себе таких вещей». «Аристократизм» служил еще и для отвода желания мастурбировать. С позиции лорда он ощущал себя выше других, а значит, мог смеяться над ними. Во время анализа он довольно быстро понял, что это его насмешливая позиция была лишь компенсацией чувства неполноценности, а «аристократичность» скрывала это чувство — чувство выходца из среднего слоя населения. Глубинное же значение насмешки — защита от гомосексуальных отношений. Он надсмехался главным образом над мужчинами, которые увлекались им. Так в его «аристократизме» сочетались противоположности — садизм и гомосексуальность, с одной стороны, и утонченный самоконтроль — с другой. В процессе анализа «аристократизм» проявлялся тем сильнее, чем ближе мы подбирались к материалу бессознательного. Однако постепенно защитные реакции слабели, что соответственно отразилось на его повседневном поведении. Анализ «аристократизма» обнажил центральный конфликт детства и подросткового возраста. Его патологическая установка подверглась атаке с двух сторон: со стороны воспоминаний, сновидений и других высказываний, не лишенных аффекта, и со стороны характера, его «аристократизма», в котором заключались аффективные эмоции.
Ви переглядаєте статтю (реферат): ««АРИСТОКРАТИЧЕСКИЙ» ХАРАКТЕР» з дисципліни «Аналіз характеру»
