Дочь: Папа, почему вещи имеют очертания? Отец: Разве? Я не знаю. Какого рода вещи ты имеешь в виду? Д: Я имею в виду, почему, когда я рисую вещи, они имеют очертания? О: Ну, а как насчет других вещей - стада овец? Или разговора? У них есть очертания? Д: Не говори глупостей. Я не могу нарисовать разговор. Я имею в виду вещи. О: Да, я просто пытался выяснить, что ты имеешь в виду. Ты имеешь в виду вопрос: "Почему мы придаем вещам очертания, когда мы их рисуем?" Или ты имеешь в виду, что вещи имеют очертания, независимо от того, рисуем мы их или нет. Д: Я не знаю, папа. Скажи ты. Что я имею в виду? О: Я не знаю, моя дорогая. Жил однажды очень сердитый художник, который все покрывал каракулями. Когда он умер, стали смотреть его книги и нашли, что в одном месте он написал: "Мудрые люди видят очертания, и поэтому они их рисуют", а в другом месте он написал: "Бешеные люди видят очертания, и поэтому они их рисуют". Д: Но что он имел в виду? Я не понимаю. О: Ну, Уильям Блейк (так его звали) был великим художником и очень сердитым человеком. И иногда он скатывал свои идеи в маленькие комочки, чтобы швырять их в людей. Д: Но почему он становился бешеным, папа? * Bateson G. Metalogue: Why Do Things Have Outlines? // A Review of General Semantics. 1953. Vol. XI. О: Почему он становился бешеным? Я полагаю, ты имеешь в виду, почему он "сердился". Если мы собираемся говорить о Блейке, мы должны ясно понимать два значения слова "бешенство". Поскольку многие люди думали, что он был бешеный, по-настоящему бешеный - сумасшедший. И это была одна из вещей, от которых он бесился-сердился. И еще он бесился-сердился на некоторых художников, которые рисовали картины так, словно у вещей нет очертаний. Он называл их "слюнявая школа". Д: Он не был очень терпимым, правда, папа? О: Терпимым? О, Боже! Да, я знаю, вам это вколачивают в школе. Нет, Блейк не был очень терпимым. Он даже считал, что терпимость - это не хорошая вещь, а еще одно слюнтяйство. Он считал, что она затуманивает все очертания и все спутывает - делает всех кошек серыми. И никто не может ничего видеть ясно и четко. Д: Да, папа. О: Нет, это не ответ. Я имею в виду, что "да, папа" - это не ответ. Это говорит только то, что ты не знаешь, каково твое мнение, и что тебе безразлично, что я говорю или что говорит Блейк, и что школа так задурила тебя болтовней о терпимости, что ты не можешь отличить одну вещь от другой. Д: (Плачет.) О: О, Боже. Прости меня. Я рассердился. Но в действительности рассердился не на тебя. Просто рассердился на ту общую кашу, в которой люди действуют и думают. На то, как они проповедуют путаницу и называют ее терпимостью. Д: Но, папа... О: Да? Д: Я не знаю. Мне кажется, я не могу хорошо думать. Все перепуталось. О: Прости меня. Наверное, это я запутал тебя, начав выпускать пары. Д: Папа? О: Да? Д: Почему из-за этого надо сердится? О: Из-за чего надо сердиться? Д: Я имею в виду, есть ли у вещей очертания. Ты говорил, что Уильям Блейк сердился из-за этого. А потом ты рассердился из-за этого. Почему, папа? О: Да, я думаю, так оно и есть. Я думаю, это важно. Возможно, в известном смысле именно это и важно. А остальные вещи важны только потому, что являются частями этого. Д: Папа, что ты имеешь в виду? О: Ну, давай поговорим о терпимости. Когда кто-то пытается третировать евреев из-за того, что они убили Христа, я теряю терпение. Я думаю, что у этих людей каша в голове и они размазывают все очертания. Ведь евреи не убивали Христа. Это сделали итальянцы. Д: Правда? О: Да. Только тех, кто это сделал, сегодня называют римлянами, а для их потомков у нас есть другое слово. Мы называем их итальянцами. Как видишь, тут есть две путаницы, и вторую путаницу я создал намеренно, чтобы мы могли ее ухватить. Во-первых, есть путаница, когда ложно понимают историю и говорят, что это сделали евреи, а во-вторых есть путаница, когда говорят, что потомки должны отвечать за то, чего их предки не делали. Все это нечистоплотно. Д: Да, папа. О: Хорошо, я попробую больше не сердиться. Я только хочу сказать, что на путаницу можно рассердиться. Д: Папа? О: Да? Д: Мы однажды уже говорили про путаницу. Сейчас мы говорим про те же вещи? О: Да. Конечно. Поэтому важно, что мы говорили в прошлый раз. Д: Ты говорил, что смысл науки - вносить в вещи ясность. О: Да, и мы снова о том же. Д: Мне кажется, я не очень хорошо все это понимаю. Любая вещь превращается в любую другую, и я совсем запуталась. О: Да, я знаю, что это трудно. Суть дела в том, что наши беседы имеют некие очертания... если только суметь их ясно увидеть. О: Давай ради разнообразия подумаем о настоящей полнейшей путанице и посмотрим, поможет ли нам это. Ты помнишь игру в крокет в "Алисе в Стране Чудес"? Д: Да. С фламинго? О: Правильно. Д: И с дикобразами вместо мячей? О: Нет, с ежами. Это были ежи. В Англии нет дикобразов. Д: Ага. А это было в Англии, папа? Я не знала. О: Конечно, это было в Англии. В Америке у вас нет герцогинь. Д: Но здесь есть Герцогиня Виндзорская, папа. О: Да, но у нее нет игл как у настоящего дикобраза. Д: Не говори глупостей, папа. Что там с Алисой? О: Мы говорили о фламинго. Дело в том, что человек, который написал "Алису", думал о тех же вещах, что и мы. И он развлекал себя и маленькую Алису, воображая игру в крокет, которая была бы полнейшей путаницей, просто абсолютной путаницей. Он сказал, что они должны использовать фламинго вместо молотков, поскольку фламинго изгибают свои шеи, и игрок даже не будет знать, ударит ли его молоток по мячу и как он ударит. Д: В любом случае, мяч может двигаться по собственному усмотрению, поскольку это еж. О: Правильно. Поэтому все это так запутано, что никто вообще не сможет сказать, что будет происходить. Д: И ворота тоже разгуливали, поскольку это были солдаты. О: Правильно, все могло двигаться и никто не мог сказать, как это будет двигаться. Д: Должно ли всё быть живым, чтобы произвести полнейшую путаницу? О: Нет, он мог бы создать путаницу из... нет, я думаю, ты права. Это интересно. Да, это должно быть так. Подожди минуту. Это любопытно, но ты права. Потому что если бы он запутал вещи любым другим образом, игроки могли бы обучиться обращаться с запутывающими деталями. Я хочу сказать, что если бы крокетная площадка была в рытвинах и ухабах, или мячи были неправильной формы, или головки молотков просто шатались, а не были бы живыми, люди по-прежнему могли бы обучиться, и игра была бы только более трудной, но она не была бы невозможной. Но как только ты привносишь в нее живые вещи, она становится невозможной. Я этого не ожидал. Д: Не ожидал, папа? А я ожидала. Мне это кажется естественным. О: Естественным? Конечно, вполне естественным. Но я не ожидал, что это работает таким образом. Д: Почему нет? Я как раз ожидала. О: Да. Но вот этого я не ожидал. Ведь животные сами способны предвидеть вещи и действовать на основании того, что, по их мнению, должно произойти: кошка может поймать мышь, прыгнув туда, где мышь скорее всего будет находиться к моменту завершения прыжка. И именно тот факт, что животные способны предвидеть и обучаться, делает их единственной по-настоящему непредсказуемой вещью в мире. А мы пытаемся создавать законы, словно люди вполне регулярны и предсказуемы. Д: Или законы создают просто потому, что люди непредсказуемы, а люди, которые создают законы, хотят, чтобы другие люди были предсказуемы. О: Да, полагаю, это так. Д: О чем мы говорили? О: Я не вполне понимаю... пока. Но ты начала новую тему, спросив, можно ли превратить игру в крокет в настоящую путаницу, только сделав живыми все вещи в игре. Я погнался за этим вопросом, и мне пока не кажется, что я его догнал. Тут есть что-то странное. Д: Что? О: Я не вполне понимаю... пока. Что-то касающееся живых вещей и разницы между ними и неживыми вещами - машинами, камнями и так далее. Лошади не вписываются в мир автомобилей. И это - часть того же вопроса. Они непредсказуемы, как фламинго в игре в крокет. Д: А что насчет людей, папа? О: А что с ними? Д: Ну, они живые. Они вписываются? Я имею в виду, в улицы. О: Нет, я думаю, в действительности они не вписываются. Или им приходится очень сильно стараться, чтобы защитить себя и заставить себя вписываться. Да, им приходится делать себя предсказуемыми, поскольку в противном случае машины рассердятся и убьют их. Д: Не говори глупостей. Если машины могут сердиться, тогда они не будут предсказуемыми. Они будут как ты, папа. Ты не можешь предсказать, когда ты рассердишься, правда? О: Нет, думаю, не могу. Д: Но, папа, я бы хотела, чтобы ты был непредсказуемым - иногда.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «МЕТАЛОГ: ПОЧЕМУ ВЕЩИ ИМЕЮТ ОЧЕРТАНИЯ?» з дисципліни «Екологія розуму»
