Разумеется, разделить в акте внушения или убеждения воздействие на рациональное мышление, на ассоциативное мышление, на чувства или воображение можно лишь абстрактно. В действительности воздействия на все эти мишени слиты в одной «операции». Однако удельный вес и роль разных «родов оружия» сильно меняются в зависимости от конкретных условий операции, прежде всего, от типа культуры аудитории. Чем больше давление мозаичной культуры, тем меньшую роль играет логика («полиция нравов интеллигенции»), тем более восприимчиво сознание к манипуляции. Так что нынешнее разрушение университетской культуры в массе населения, наблюдаемое сейчас в России — абсолютно необходимое условие для прочного господства «демократии». Советская школа (даже букварь для первоклассника) была построена по принципам университетской культуры — в отличие от культуры «мозаичной», которая внедряется сегодня. По мере разрушения школы место рационального мышления занимает мышление ассоциативное. В целом, задача переключить массовое сознание на ассоциативное мышление была выполнена в годы перестройки успешно. Рассмотрим некоторые большие метафоры, задающие объяснение того, что происходит в России. Это метафоры, созданные в лоне оппозиции и введенные ею в общественное сознание через левую и патриотическую прессу. Но им не противоречат идеологи режима — потому, что эти метафоры расщепляют сознание граждан и тем самым укрепляют этот режим. Метафора криминальной революции. Созданное художественным воображением С. Говорухина понятие, — криминальная революция — быстро вошло в речевой обиход и мышление как простых смертных, так и депутатов самого высокого ранга. Иногда даже прибавляется эпитет Великая. Сам Говорухин утверждает, что эта революция свершилась, и криминальное государство уже создано. Такое объяснение происходящего привлекает своей простотой и наглядностью, потому-то за него ухватились даже солидные критики нынешнего строя — из принципа экономии мышления. Если же вдуматься, вся концепция Говорухина, несмотря на ее привлекательность, неверна в принципе, а с точки зрения политической целесообразности вредна. Она неверно формулирует и суть, и динамику происходящего. Она оставляет лазейку трусу в душе простого человека, позволяет сделать главный вывод: если та революция, о которой нам говорят, уже свершилась, а новый тип государства уже создан, значит, хаос закончился. Из него возник новый порядок, и задача «маленького человека» — к нему приспособиться. Иными словами, уже нет никакой возможности противодействовать установлению этого плохого порядка, а можно вести речь лишь о его свержении, что несравненно труднее, чем противостоять еще неокрепшему порядку на исходе хаоса. Далее перед человеком возникает вопрос: какова сущность этого нового порядка и может ли он к нему приспособиться, начать новую жизнь? Ведь от ответа на это зависит, надо ли откликаться на призывы к борьбе против нового порядка — или налаживать какой-то способ мирного сосуществования с ним, искать приемлемые компромиссы. Если принять, что новый, криминальный порядок установлен, значит, его принципиальные черты можно узреть уже сегодня. Они могут усиливаться или ослабевать по мере развития, но тип жизни меняться не будет. В какую сторону будет порядок эволюционировать? Известно из истории и здравого смысла — в сторону смягчения криминальных страстей. Самый жестокий период — первоначальное накопление, а потом бывшие бандиты отращивают брюшко и мечтают о благополучной жизни солидного буржуа. Любят чистоту и покой, жертвуют на церкви и театры, отсылают детей в университеты. Значит, сегодня — самое трудное для простого человека время в нашем криминальном государстве. Но если так, то, думаю, большинство наших сограждан скажет: жить в криминальном государстве можно! Не так страшен черт, как его малюют. Перестрелки идут в замкнутом мирке самих преступных элементов, нормальный человек попадает под огонь по ошибке или по собственной оплошности. Но даже и с этими перестрелками уровень насилия у нас куда ниже, чем в Чикаго — что же не жить? С другой стороны, нынешний преступный мир худо-бедно, но перераспределяет доходы, каждый рэкетир подкармливает 10-15 родственников. А иначе как было бы прожить? Значит, уголовный мир врагом нации не стал, ужиться с ним можно. Чистая рыночная экономика, которая есть, согласно формуле Гоббса, «война всех против всех», для общинного сознания русского человека представляется гораздо более страшной перспективой. А что касается расхищения национальных ресурсов, о которых горюет Говорухин, то предполагаемое при рыночной экономике вторжение иностранных корпораций сделает это расхищение несравненно более полным — подгребут почище наших мафий. Так пусть уж лучше наши собственные уголовники попользуются — глядишь, и нам что-то перепадет. Это — логичные выводы из метафоры Говорухина. Но выводы совершенно неверные, ибо неверны сами исходные положения. Никакой криминальной революции еще не произошло. Пока что из политических соображений позволили преступным структурам разграбить страну — для ее ослабления или даже уничтожения. Но эти структуры представляют сравнительно замкнутый и не агрессивный мир, и с ними действительно можно ужиться. Они во все поры общества не проникают и на это не претендуют. Это пока еще советский уголовный мир. Действительная криминальная революция и установление криминального социального порядка произойдут в России только вместе со сломом всех структур советского общества и действительной победой рынка. С установлением именно чистой рыночной экономики и именно в России. Почему же именно в России, а не в США или Англии? Потому, что там человек является индивидуумом. И он может вести только индивидуальную криминальную борьбу против всех — или примыкать к классу и вести борьбу в рамках культурных норм какой-то идеологии. Соединяться в солидарные образования, способные установить, хотя бы локально, криминальный социальный порядок, могут лишь люди, сохранившие общинные представления о человеке. Такими были в США эмигранты из Италии и Сицилии, китайцы и вьетнамцы, жители негритянских гетто. У них и образуются очаги криминальных «теневых» государств, но американское общество их разъедает, индивидуализирует. Так, итальянская мафия уже «американизировалась», превратилась в систему капиталистических предприятий. Что произойдет в России, когда, наконец, будут сломаны основы уравнительного уклада? В безысходную нужду — не нынешнюю, а действительную, когда люди умирают от холода при исправном отоплении, так как нет денег за него заплатить — скатится больше половины народа. И намного больше половины! Западное общество вышло из полосы социальных столкновений, когда за счет ограбления Юга его смогли сделать «Обществом двух третей» — бедняки остались в меньшинстве. Но сегодня, по мнению социологов, Запад становится «Обществом двух половин» — безработица и наркомания сталкивают на дно значительную часть среднего класса. Отсюда и надо выводить прогнозы для России, которую будут грабить как никого в мире. Но бедняки в постсоветской России будут совершенно иным социальным типом, чем на Западе. Там бедняк одинок и гражданскому обществу не страшен — он против него беззащитен. В буржуазном городе бедняк вынужден даже умирать от голода, но не может вырвать себе кусок хлеба — против него объединяются и полиция, и культурные нормы, вошедшее в плоть и кровь представление о священной частной собственности. Бедняки общинного типа сплачиваются и выделяются из враждебного общества в довольно изолированный мир, часто даже обособляясь в разного рода гетто. И самый верный способ отвлечь их от солидарной борьбы за изменение общества состоит в криминализации всей этой «нижней» половины. Эта криминализация осуществляется гражданским обществом при участии государства. Самые мощные средства для этого — школа, телевидение, масс-культура и безработица. Поэтому криминальной революцией можно считать лишь установление такого социального порядка, при котором практически каждая трудящаяся семья оказывается в неизбежном прямом контакте с преступным миром. Когда у нее просто нет выбора. А Великой криминальной революцией надо считать создание такого строя, когда одновременно с низами криминализован и верх — государственные органы и учреждения и крупный капитал. Сегодня режим Ельцина начал ударную подготовку к этой революции: телевидение уже работает вовсю, школа реформируется в нужном направлении (разделяется на «двойную» школу — для среднего класса и будущих отверженных), нарастает вал безработицы и ее спутницы — наркомании. Политические организации социалистического толка, которые могли бы ввести отчаяние обездоленных в русло осмысленной освободительной борьбы, подавлены и толкут в ступе воду увядших доктрин. Они сдают молодежь криминальному миру. Тот строй, который при этом должен возникнуть, отличается от нынешней ситуации как небо и земля. Огромная масса людей к нему просто не сможет приспособиться — и эти люди более или менее быстро погибнут. В этом — главный обман метафоры Говорухина. Она безосновательно обнадеживает людей. Черт будет несравненно страшнее чем то, что мы видим сегодня и что нам малюют. Что означает глубокая криминализация жизни, можно видеть на примере Бразилии, которую нам уже предлагают как недосягаемый идеал. У нас, впрочем, ситуация будет несравненно хуже, т. к. ядро массы бразильских бедняков происходит в основном из парий колониального общества, включая бывших рабов, которые за много поколений привыкли видеть свое положение как естественное. А в России нищими станут дети благополучных еще вчера рабочих и инженеров. Опускаться на дно болезненнее, чем бороться за всплытие. За последние 20 лет с Бразилией сделали то, что сегодня с Россией. Сначала обезземелили крестьян и создали на их землях плантации крупных иностранных компаний. Спасаясь от голода, массы хлынули в города и построили там фавелы — многомиллионные скопления жилищ из жести и картона. О тех, кто живет в фавелах, и говорить нечего — это криминальные государства в государстве. Туда не сует нос полиция, там свои законы, свой суд и скорая расправа. Вступать или не вступать в банду сыну-подростку, идти или не идти на панель подросшей дочке — решают не в семье. Приложите это к своему сыну или дочке! Вам все кажется, что эти ужасы — где-то за морями, нас лично они никогда не достанут. А они уже ломятся в нашу дверь. Но еще не вломились, еще многое зависит от нас. И беда в том, что каждый думает: уж в фавелу-то я не попаду! В худшем случае, буду болтаться в нижней части среднего слоя. А там что? Та же беззащитность. Фавелы-то подходят к самому дому, даже если вполне приличный дом у тебя есть. В Бразилии был я по приглашению лучшего их университета, он изолирован от ужасного мира бедноты. Жить меня пригласил в свой дом, ради экономии факультетского бюджета, один профессор. Поселок элиты, хотя и не высшей (как-то позвал меня в гости другой профессор, живший неподалеку — так его поселок окружен трехметровой стеной, по всему периметру которой ходят автоматчики). Дом, где я жил — за хорошей оградой, во дворе огромный ратвейлер, снаружи циркулирует по поселку джип с охраной. И все равно, очаровательные дети профессора не могут одни выйти за ворота. Чтобы возить дочек в балетную студию, приходится нескольким семьям скидываться на охранника. Они живут в хрупком, искусственно и за большие деньги защищенном мирке. И мечтают перебраться в США, стиль жизни которых им претит до глубины души — ради детей. Ведь мальчика не убережешь, в школе старшеклассники, подрабатывающие сбытом кокаина, насильно заставят его стать наркоманом. Вот это и есть криминальный социальный порядок — когда ты не можешь избежать насильственного втягивания в него. И человек, всей душой желающий избежать этого, втягивается в этот порядок в двух ипостасях — и жертвы, и преступника. Криминальный порядок повязывает «благополучных» людей круговой порукой соучастия в убийстве. Стыдливо пряча глаза от себя самого, отцы семейств отчисляют деньги на содержание «эскадронов смерти», которые и поддерживают хрупкое равновесие между фавелами и коттеджами, регулярно расстреливая проникших на чужую территорию мальчишек-бедняков. Порой эти расстрелы превращаются в массовые убийства десятков спящих подростков (совсем недавно — на ступенях центральной церкви в Рио де Жанейро). В большинстве своем эти «социальные чистильщики» — служащие полиции, хотя и делают эту свою работу в свободное время. Преступность сверху и снизу смыкается. Есть ли какие-нибудь основания считать, что этого не произойдет в России, если в ней окончательно победит линия Гайдара-Чубайса? Не только такие надежды неосновательны, самый хладнокровный анализ шагов режима показывает, что это совершенно неизбежно. Уже создаются крупные контингенты озлобленных подростков-волчат, лишенных воспитания, образования и детского счастья. И одновременно формируются отряды охотников на этих волчат и общественное мнение, готовое эту охоту поддержать. Разрушается традиционное право России, тесно связанное с понятиями правды и справедливости. Само государство воспитывает рекрутов для будущих «эскадронов» (это — особая тема). Таким образом, прежние виды солидарности режим готовится заменить множеством обручей преступной круговой поруки. Она разрушит советское общество, предотвратив и создание общества гражданского. Это и будет криминальной революцией. Она еще не свершилась, ей можно противостоять. Это, можно сказать, шкурное дело каждого. То, что грядет, не будет продолжением нынешнего состояния. Это будет ад, выходить из которого придется по колено в крови, так что Сталина мы будем вспоминать как доброго дедушку. Не верьте тем, кто успокаивает, что все, мол, уже свершилось и трепыхаться поздно. Это — неправда. Метафора реставрации. Уже очевидно, что оппозиция может ставить вопрос лишь об изменении общественного строя — простой «сменой курса» теперь не обойдешься. Строй оформился еще не полностью, но уже настолько, что правящий слой не может менять курс, его уже влечет равнодействующая интересов. Как уже было отмечено выше, всякий проект изменения общественного строя требует ясно представить, что мы имеем сегодня. Ясно, что строй, временно созданный в России, есть патология, долго существовать он не может, поскольку ведет общество и страну к гибели. Но что это за строй? В результате какого процесса он возник? И ответ на этот вопрос ищется не через кропотливое «анатомическое» описание, а через метафору. В. В. Кожинов, один из немногих, на мой взгляд, обществоведов, обладающих научным типом мышления, развивает идею, что в России произошла реставрация. В разных вариантах эту мысль повторяют и многие деятели левой оппозиции: по их мнению, в России идет «реставрация капитализма». Представить происходящее как реставрацию очень соблазнительно. Во-первых, это просто, выражено в знакомых словах, есть красивые аналогии. В концепции В. В. Кожинова эта мысль даже оптимистична. Ведь колесо истории совсем повернуть вспять нельзя. Исторический опыт показывает, что следующий за большой революцией откат (реставрация) никогда не бывает полным. Восстанавливаются лишь некоторые черты старого порядка, но в целом отменить установившиеся после революции социальные отношения невозможно. Как довод приводится хорошо изученная история волн революций и реставраций, порожденных Великой французской революцией. Думаю, что эта соблазнительная метафора в целом ошибочна. Она неявно исходит из допущения, что всякое изменение возникшего после революции общественного строя выражает борьбу тех же противоположностей, что столкнулись в ходе революции. Значит, победа силы, отрицающей революцию, есть реставрация. Шаг назад, а не вперед или в сторону. Так было во Франции, но из этого вовсе не следует, что нечто похожее происходит в России. Начнем с того, что после революции, в лоне нового общественного порядка, может быстро развиться враждебная ему сила, которая в момент революции была неразвита, скрыта или даже была временным союзником революции. Причем это сила, которая не только не несет в себе импульса к реставрации дореволюционного строя, но может даже быть более непримиримым его противником, чем сама революция. Образно говоря, Чубайс — более непримиримый враг Российской империи, чем Ленин. Иными словами, отрицание революции может быть не контрреволюцией и не реставрацией, а новой революцией. Давайте только не придавать слову «революция» восторженного смысла. Это просто радикальное, через слом, изменение общественного строя. Если утверждается, что происходящее в России есть реставрация, то надо сначала показать, что это — не новая революция. Надо выявить движущие силы изменений, их генетическую связь с обществом царской России, социальный, культурный и национальный тип новых собственников и властителей. Думаю, самый грубый структурный анализ покажет, что ничего похожего на главные признаки общества и государства России до революции 1905-1917 гг. сегодня нет. Возникает нечто совершенно иное, хотя зародыши нынешнего строя, враждебные старой России, были уже и в революции начала века. Конечно, в молодом чекисте Багрицком непросто было прозреть Бориса Абрамовича Березовского. Непросто, но можно. Если уж говорить об истории России в нашем веке как череде волн революции и реставрации (каждый раз на новом уровне), то надо выявить все эти волны. Нельзя употреблять понятие реставрации, не связав точки — «отрицание отрицания». Ведь если до сегодняшней реставрации уже прошла одна, то значит, сегодняшняя как раз восстанавливает не старую Россию, а то, что было перед предыдущей реставрацией. То есть, это — новый виток именно революции, разрушившей старую Россию, а теперь и советский строй. Является почти общепризнанным, и тому есть веские основания, что большой реставрацией Российской империи был сталинизм, недаром названный «термидором». Это была реставрация, которая потребовала много крови и пота, но с опорой именно на все подспудные силы России — потому-то она была принята народом с энтузиазмом, вплоть до культа. Если так, то реставрация сегодня означает восстановление того, что подавил сталинизм, восстановление именно того течения революции, которое было непримиримым врагом старой России. Значит, никакого оптимизма трактовка происходящего как реставрации вызывать не может, ибо советский строй для этих реставраторов — такой же враг, как старая Россия, и они его будут доламывать. Мы упомянули только одну волну реставрации — сталинизм. А процесс намного сложнее, реставрация одной структуры часто была связана с революцией в другой. Так, уже Октябрьская революция во многом была реставрацией России в ответ на разрушивший ее Февраль. Лозунг «Вся власть Советам!» есть идея самодержавия, пусть и воплощенного не в царе. Это — отрицание либерального государства Февраля с его будущим парламентом и разделением властей. А гражданская война стала реставрацией России как единого государства — отрицанием буржуазного сепаратизма, рождающего государства-нации. Конечно, представление Октября как реставрации после Февраля — натяжка, хотя зерно смысла в ней есть. Но уж во всяком случае пора отказаться от видения 1917 г. как двух этапов перманентной революции — буржуазно-демократической в Феврале, переросшей к Октябрю в пролетарскую социалистическую. На деле сразу в Феврале возникли два принципиально разных, несовместимых типа государства. Один построенный по либеральному образцу Запада, другой — идущий из крестьянского нутра России. Временное правительство и Советы. Они и соревновались друг с другом, сначала мирно, а потом на поле боя. Таким образом, перестройку и реформы 90-х годов даже формально никак нельзя принимать за реставрацию главных черт России как цивилизации (хотя и при наличии бутафорских украшений вроде казаков с жестяными георгиевскими крестами и пышных похорон останков). Наоборот, именно развитие советского строя до 60-х годов было постепенной и трудной реставрацией России, но параллельно уже шел процесс отрицания этой реставрации, который и победил в 80-е годы. Окончательно или на время — пока неизвестно. Если же подойти к делу не формально, а по сути, то тем более о реставрации говорить нельзя. Силы, которые сегодня захватили власть и собственность, не находятся ни в каком родстве с теми, кого свергла революция 1917 г. Те, кто сегодня наверху, в той России занимали маргинальное положение — в теневой экономике, в преступности и в революционной интеллигенции. Они вскормлены и расцвели как паразиты именно советского строя. Возьмем духовную верхушку — что в ней есть от интеллектуальной элиты старой России? В масштабах социального явления — ничего. Откуда вылезли все эти Окуджава, Гердт, Ахеджакова и т. п. ? Из «ретирадных мест» России. Не будь советской власти, они там бы и остались. Кто нынешние властители? Сплошь секретари обкомов КПСС и ВЛКСМ — порождение особой социальной группы и даже особой культуры, какой в старой России и быть не могло. Люди с небывалым типом мышления и искривленной этикой. Что они могут реставрировать? Никакой аналогии с Бурбонами и аристократами, которые вернулись в 1813 г. во Францию, обнаружить в нашей власти нельзя. Об экономике и говорить нечего. «На свету» мы видим завлаба из АН СССР Березовского, да Гусинского «из сферы культуры». «В тени» — Таранцева с большим бриллиантом. Тень и свет переплетены, криминальная экономика нераздельно связана с легальной. Ничего общего по своему типу с русским капитализмом, с Морозовыми и Рябушинскими, это не имеет. Да и вообще называть это капитализмом — огромная натяжка, для митинга и то едва годится. Даже Маркса к этому пристегнуть трудно, хотя он отвлекался от культурных корней капитализма. Ведь нет у наших «капиталистов» никакого цикла воспроизводства, они ничего не вкладывают, они лишь высасывают соки из советской производственной системы. Из того, что капитализм Запада поддерживает наших реформаторов, не только не следует, что они схожи с капиталистами, но, скорее, наоборот. Запад везде, где мог, уничтожал ростки местного капитализма, стараясь превратить его в особый тип «дополняющей» экономики. Поддерживал он Батисту, Сомосу и Мобуту — тех, кто брался превратить хозяйство своей страны в объект паразитизма. Сильная Россия, хоть царская, хоть советская, всегда была у Запада как кость в горле. С какой же стати он стал бы поддерживать «реставраторов»? В общем, я думаю, что реальность не дает никаких надежд на то, что в России произойдет откат, реставрация каких-то черт старой России, но с сохранением основных завоеваний советского строя. Скорее, в России происходит именно революция, которую ведут новые, не изученные марксизмом общественные силы, порожденные советским строем — союз номенклатуры с преступным миром, прикрытый пленкой свихнувшейся на правах человека интеллигенции. И эта революция создает новый, еще не имеющий определения социально-экономический уклад и особое государство. То, что этот уклад не описан в учебниках, нормально. Учебники сильно устарели. Да и авторы их никогда не интересовались ни Россией, ни Азией. Какой общественный строй сегодня в Ираке? А в Иране? А в Колумбии? Ведь ни в какую «формацию» загнать их невозможно. Одно ясно — созданный в России строй несовместим с нормальной жизнью. И в то же время всем, думаю, уже понятно, что демократическим путем сменить его будет невозможно. Значит, пока он не стабилизировался, возможна именно реставрация какого-то приемлемого образа жизни. Для этого и насилия не требуется, поскольку нового государства еще нет, оно не обрело легитимности, уверенности народа в его праве на власть. А уж если пройдет много времени, и это уродливое политическое образование укрепится, единственным исходом останется революция. И надо нам вернуться к понятию революции, его совсем затуманили. Не начиная пока этого разговора, выскажу как теорему: современная революция совершенно не требует насилия. Более того, она только и может быть ненасильственной, она совершается с иными, нежели в начале века, технологиями. Метафора буржуазного государства. Перед IV съездом КПРФ на Пленуме ЦК были изложены предложения программной комиссии и группы ученых-экспертов по уточнению Программы КПРФ. В частности, было сказано: «Предлагается со всей определенностью заявить, что процесс становления буржуазного государства был завершен кровавым октябрем 1993 г. ». Раз «со всей определенностью», значит, сами считают этот тезис важным. Замечу сразу, что он входит в неразрешимое противоречие с другим тезисом КПРФ: «политический и социально-экономический курс, проводимый президентом и правительством, полностью обанкротился». Как же обанкротился, если удалось добиться главного — завершить становление принципиально нового, «своего» государства? Или Ельцин с Чубайсом строили коммунизм, да у них все вышло не так, как они хотели — они «обанкротились»? Как можно по одному и тому же вопросу делать несовместимые утверждения? Или мы не должны принимать их всерьез? Но вернемся к главному утверждению — что завершен процесс становления буржуазного государства. Поскольку подробного обоснования этого тезиса нет, его надо понимать как метафору, которая как бы объясняет то, что происходит в России, путем отсылки к «простому и понятному» образу буржуазного государства . На мой взгляд, эта метафора, неверна по самой своей сути. Очевидно, что советскому жизнеустройству и советскому государству (что не одно и то же) нанесен тяжелейший удар. Допустим даже, что советское государство уничтожено, что, впрочем, вовсе не факт — имеется много признаков того, что оно во многом еще дееспособно, хотя и работает неявно и вопреки политическому режиму. Однако сделаем это допущение. Значит ли это, что вслед за уничтожением советского государства произошло и даже завершилось становление государства иного типа? Совершенно не значит. Завершено или нет такое становление — вопрос, ответить на который можно только изучив состояние всех необходимых для государственности институтов. Реальность такова, что становление нового государства не только не завершено, но и весь этот процесс забуксовал очень далеко от финиша. Более того, многие из рыхлых структур новой государственности начали распадаться (а во многих случаях уничтожаться самим режимом ради предотвращения срочных угроз). Начнем с главного, предельного признака государства — системы легитимного насилия. Теоретики государственности недаром ввели этот термин — «легитимное», а не просто «законное». Легитимна только та власть, которая в общественном сознании превратилась в авторитет. То есть когда использование этой властью насилия оправдано не просто законом (под дулом пистолета любой парламент наштампует каких угодно законов), а и господствующими в данном обществе представлениями о правде. Когда внутренний голос человека скажет: «Эта власть — от Бога», или что-то в этом роде. Произошло ли это в России? Ни в коей мере, и даже напротив. Все эксперименты режима по легитимации нового типа насилия показали, что общественное сознание их отвергает. Попытки идти напролом (весь 1993 год) лишь ускоряли «развод» народа с тем государством, которое пытался построить режим Ельцина. Несоветский тип насилия легитимным не стал. Ну, переодели часть милиции в иностранные картузы — и сами милиционеры их стесняются. Средний же человек сразу добреет, увидев милиционера в форме с русским силуэтом. Кадры милиции в массе своей подчеркнуто ведут себя так, будто они сохраняют культурный тип советской милиции, а не полиции буржуазного государства. Важен уже тот символический факт, что в обращении между одетыми в форму людьми политический режим не осмеливается устранить слово «товарищ». Когда Ельцин посещает даже Таманскую дивизию, он вынужден проглатывать обращение «товарищ президент». И это — не мелочь. Вспомните переход от царской полиции и армии к советской милиции и Красной армии. Вот там можно было говорить, что произошло становление нового государства (по этому признаку) . Другое дело, что политический режим тайно способствует формированию иных институтов насилия — охранных служб, преступных групп, наемных убийц и пр. Повторяет путь латиноамериканских диктатур. Но это вовсе не признак становления государства. Это — типичный признак криминализации власти, которая не смогла достичь легитимации. Не всякое насилие есть признак государственности, а появление организованного преступного насилия как раз и говорит о том, что становление нового государства не состоялось и вряд ли состоится. Мы даже видим редкое в истории явление: власть демонстративно пресекает попытки восстановить государство. Вспомните, как на глазах всей страны третировали перед телекамерами должностных лиц, которых сама их служба заставляла быть государственниками (министра внутренних дел Куликова, генерального прокурора Скуратова). Это — акты, противоестественные для любого государства. Таков же смысл постоянного и планомерного очернения в глазах общества депутатов Думы — вовсе не как оппозиции, а именно как важнейшего института государства (а уж тем более государства буржуазного, которое немыслимо без сильного парламента). Второй признак государства — идеология. Для буржуазного государства это признак абсолютно необходимый, ибо в прежних, сословных государствах обходились религией. Без идеологии нет легитимации власти в буржуазном государстве, а без легитимации нельзя говорить о становлении государства вообще. Политический режим, установившийся в 1993 г., принципиально не имеет и не может иметь идеологии, сколько бы ни корпели на дачах советники Ельцина. Претендуя быть строителем гражданского общества и рыночной экономики, он всей своей практикой и даже риторикой отвергает самые фундаментальные принципы этого типа жизнеустройства. Ясно, что режим Ельцина не имеет абсолютно ничего общего с открытым обществом и правовым государством (достаточно посмотреть на положение с информацией, например, с доступностью телевидения для основных партий). И речь не о деформациях, а именно о сути режима и всей философии его социальной базы. На чем же такой режим может строить свою идеологию? Только на обмане. Этого не достаточно. Сегодня любой ученый, независимо от ориентации, знает, что нынешний политический режим уже не может рассчитывать на легитимацию и обладание идеологией. Обман рассеивается, и режим может держаться только на страхе (перед гражданской войной, голодом, местью обворованных людей, репрессиями преступных банд — у каждой группы свои страхи). Ничего общего со становлением государства эта ситуация не имеет . Третий признак наличия государства, начиная от Урарту — обладание финансовой системой, обеспечивающей безопасность страны и ее воспроизводство во всех главных ипостасях. Это — независимо от экономической системы и социального строя. Налоги в любом виде (хотя бы и как беличьи шкурки) стекаются, как кровь по венозной системе, в казну; монарх — «сердце государства» — чеканит монету и пускает ее в обращение, как кровь через артерии. И это должен быть стабильный процесс. Что мы видим в России? Власть обкрадывает и страну, и предприятия, и граждан. Украденные средства исчезают в каких-то черных дырах, значительная их часть оседает за рубежом. Соки высасываются из всех систем, которые необходимы для существования любого государства, вплоть до их полной гибели. Даже из Армии! То есть, этот политический режим не только не обеспечивает воспроизводства страны и населения, но и самого себя. Весь этот созданный усилиями антисоветской части номенклатуры механизм есть нечто, никак не могущее быть названо государством. Из этого «нечто» государство и не может вырасти, пусть даже со страданиями для народа. Все, что есть у нас государственного, вынуждено действовать почти в подполье, вопреки режиму. Возможно, назвать это «нечто» государством соблазнил факт социальной стабильности в России. Рассуждают так: раз люди друг другу горло не перегрызают, а трупы на улице почти не валяются, значит, есть государство. Это объяснение не годится. Во-первых, люди по природе своей не волки. Они способны к самоорганизации и сохранению жизнеустройства и без государства. Особенно если еще не подорваны устои культуры и морали. Во-вторых, выживать помогают ушедшие в тень структуры и навыки советского государства. Ведь если бы режим Ельцина мог в полную силу действовать согласно своим идеалам, жизнь в России была бы уничтожена. Объективно признание режима Ельцина сложившимся государством укрепляет мысль, что бороться с режимом Ельцина не следует. Этот режим якобы уже создал легитимное государство, его надо подправлять усилиями конструктивной оппозиции. Теперь о второй части тезиса — о том, что государство, становление которого якобы произошло, есть государство буржуазное. Ошибочность этого утверждения даже намного очевиднее, чем первая ошибка. Вообще, вся классовая фразеология, которую использует левая оппозиция, настолько вульгарна и поверхностна, что просто кричать хочется. Нельзя так безответственно относиться к слову — оно выстрелит в нас из пушки пострашнее, чем История. Метафора капитализации России. В документах КПРФ широко использовался тезис о «насильственной капитализации страны» (его даже предлагали записать в Программу КПРФ). Что это за словечко — капитализация? Что такое «капитал»? Это базовое производительное богатство — основные фонды хозяйства. При соединении капитала с трудом производятся материальные блага. Капитализм — это строй, где капитал находится в частной собственности. При социализме капитал становится общественной собственностью. Но ведь не исчезает! Ведь были у нас до Горбачева капиталовложения! Что же такое капитализация? Это создание капитала. Буржуазия смогла создавать капиталы благодаря гениальному изобретению — акционерным обществам. Они собирали малые денежные средства и превращали их в капитал. У нас почти весь капитал создавался в виде общенародной собственности. Вплоть до 1988 г. шла быстрая капитализация страны. А сегодня через «акционирование» (сознательно ложный термин) созданный капитал растаскивают. В России идет быстрая «декапитализация» — распыление, разрушение и вывоз капитала. Зачем же в Программу вставлять новоизобретенное слово, которое искажает суть процесса и будет служить для людей блуждающим огоньком? Вспомним азы. Что такое буржуазия? Считать, что это те, кто овладел собственностью (богатые) — заблуждение. Оно простительно детям, которые употребляют название «буржуй» как ругательное слово. Посудите сами. Имеется множество способов захватить собственность. Несметные богатства захватывали орды Тамерлана или отряды Кортеса в Мексике. Никакой буржуазии от этого не возникло. Шайки феодалов и прочих разбойников грабили купцов на дорогах, но в буржуа при этом не превращались. Евреи-ростовщики брали с рыцарей и королей громадный процент и накопили богатства, из которых потом возник финансовый капитал. Но это был капитал авантюрный, капитал париев, отверженных. Финансисты не образовали буржуазии, они прилепились к ней как приблудное дитя. Буржуазия как класс возникла вместе с «духом капитализма». Буржуа (то есть горожане) — это те, кто трудились, как муравьи, над превращением денег в капитал, с помощью которого они организовывали производство. Основой буржуазии были небогатые протестанты-пуритане, которые отказывали себе во всех излишествах, много учились, трудились с утра до ночи и вкладывали каждую добытую копейку в производство («не без кровопивства» — эксплуатации рабочих). И так — много поколений, пока система не стала работать стабильно и не появился слой профессиональных управляющих. Нам сослужила дурную службу пропаганда, представлявшая буржуев ворами и обманщиками. Конечно, такие попадались, как попадаются среди священников пьяницы и жулики. Но это же не выражает сущности класса. Известно, что воры как социальная группа и как культурный тип буржуазией стать не могут. Об этом и Салтыков-Щедрин много писал — о наших ублюдках крепостного права, Колупаевых да Разуваевых, которые рядились в буржуа — но буржуа не были. Вспомним, что писал замечательный наш наблюдатель: «В последнее время русское общество выделило из себя нечто на манер буржуазии, то есть новый культурный слой, состоящий из кабатчиков, процентщиков, банковых дельцов и прочих казнокрадов и мироедов. В короткий срок эта праздношатающаяся тля успела опутать все наши палестины; в каждом углу она сосет, точит, разоряет и, вдобавок, нахальничает... Это совсем не тот буржуа, которому удалось неслыханным трудолюбием и пристальным изучением профессии (хотя и не без участия кровопивства) завоевать себе положение в обществе; это просто праздный, невежественный и притом ленивый забулдыга, которому, благодаря слепой случайности, удалось уйти от каторги и затем слопать кишащие вокруг него массы «рохлей», «ротозеев» и «дураков». Сегодня у нас появился слой «новых русских» — ублюдков номенклатурного права, новых Колупаевых и Разуваевых, которые, как и те, прошлого века, «чудом избежали каторги». Их вожделенная мечта — чтобы их признали как класс, как буржуазию. Такое признание сразу закрывает вопрос о происхождении их собственности, узаконивает ее. Воры, которые при любом правовом политическом режиме должны быть судимы (хотя бы мягко, символически), вдруг в документе КПРФ возводятся в ранг законного и признанного социального класса. Почему? Зачем? Могут ли эти Колупаевы, получившие от Чубайса украденный у нас капитал, претендовать на звание буржуазии? В целом, как социальное явление — нет, не могут. В личном плане среди них, конечно, есть хорошие хозяева, которые спасли и наладили производство — честь им и хвала. Но их-то как раз «государство» Ельцина душит. Да речь у нас не о личностях, а именно о классе. Класса буржуазии не возникло, новые собственники угробили производство, многие из них ограбили свои же «собственные» заводы, распродали сырье и даже оборудование. Почти никто из них не превращает денег в капитал, а наоборот — обращает капитал в деньги и вывозит их за рубеж. Или тратит в России на безумную роскошь и капризы. Отдыхавший на Канарских островах «новый русский» проникся симпатией к переводчику, который помогал ему всего три дня, и на прощанье подарил ему 10 тысяч долларов — почти 60 миллионов рублей. Это по-русски — по-купечески или по-княжески. Но несовместимо с этикой буржуа. Большевик ближе к капиталисту, чем этот рубаха-парень. Посмотрим на новых собственников не с такой противной стороны. Является ли буржуазным их отношения с рабочими? Ни в коей мере. Вот, не платят рабочим зарплату — для буржуа такое противоестественно. Не заплатить за купленный товар (каким является для буржуа рабочая сила) — немыслимое дело. У нас же это сплошь и рядом. Потому, что нашим «хозяевам» заводов совершенно чуждо мышление буржуа. Как же они могут превратить свой режим в «буржуазное» государство? Другое столь же обычное явление: новые хозяева, вопреки всем рыночным законам и даже вопреки приказам Ельцина, не только не отшвырнули все социальные службы заводов (жилье, детсады, пионерлагеря и пр.), а даже увеличили расходы по их содержанию — ввиду краха государства. Сегодня на одно только жилье многие акционерные общества тратят больше, чем весь их годовой доход (некоторые предприятия в 2-3 раза больше своего дохода) — проедают основной капитал. «Хозяева» знают, что люди не в состоянии платить за жилье, но у них не поднимается рука отказать им в помощи, да и побаиваются. Опять-таки, это несовместимо с принципами буржуазии и ее государства. Это — откат к уродливому феодализму: мужик на барщине бесплатно спину гнет, зато барин о нем порадеет. Не будем пытаться определить, что за социальный строй у нас возник и может ли он существовать долгое время (на деле строя еще нет, пока что мы живем в состоянии социального хаоса с элементами разных порядков — от советского до рабовладельческого и даже первобытно-общинного). Одно ясно: попытка «по плану» создать у нас капитализм провалилась. Буржуазии не возникло, а потому не сложилось и буржуазного государства. Вспомним, что либералам, разрушившим царскую Россию в феврале 1917 г., не удалось создать новую, буржуазную государственность даже несмотря на то, что в России уже имелась более или менее развитая буржуазия. Тогда государство разваливалось на глазах, и уже в октябре большевики просто «подобрали» власть. Сегодня такого распада еще нет только потому, что целы многие структуры советского государства. Хотя бы ракетные войска стратегического назначения. Без них Олбрайт совсем иначе заговорила бы с Россией. Метафора колонизации России. Нередко говорится, что происходит «превращение России в колонию». Это, кстати, несовместимо с «капитализацией»! Захватывая колонии, Запад первым делом уничтожал в них ростки капитализма и создавал совершенно особый тип хозяйства — колониальную экономику. Что никакой колонизации России не происходит, что идет гораздо более разрушительный процесс — особая большая тема. Многие считают, что сказать «у нас режим компрадоров, а Россию превращают в колонию» — сплачивает массы на борьбу. Это не так. Да, самолюбие задевает, но не более того. А уж на борьбу никак не поднимает — борьбу в колониях всегда ведут не туземцы, а сами колонисты, чтобы отделиться от метрополии, или связанная с ними элита, воспитанная в университетах метрополии. В чем же суть колонии? В том, что европейцы приезжали на новые земли, уговором или ружьем оттесняли туземцев и начинали вести свое хозяйство. Было два основных типа колонизаторов: католики (испанцы и португальцы) и протестанты (англичане и голландцы). Первые ужились с индейцами, многому у них учились, обратили в христианство, сразу понастроили университетов не хуже, чем дома, открыли Академии наук. Кто вел борьбу против колониальной зависимости? Кто были Боливар, Сан Мартин, Хосе Марти? Испанская (креольская) аристократия. Какой продукт везли в Европу из колоний (не считая корицы). Продукт хозяйства колонистов — их плантаций и шахт. Мясо скота, выращенного испанцами-гаучо. Колонисты почти не меняли уклад жизни индейских деревень-общин. Для работы на плантациях и в шахтах даже привозили с собой рабов — тоже колонистов! Англичане с индейцами оказались несовместимы, просто их уничтожили (но тоже почти не изменили их жизнь). В Америку из Англии приехали труженики — крестьяне, ремесленники и выпускники университетов. Они распахали прерии, построили шахты и заводы, они же и стали бороться против колониальной зависимости. И в США первые колонизаторы чуть ли не первым делом создали прекрасные университеты, поощряли науку и ремесла. В Африке и Азии колонисты ужились с туземцами, но главное повторилось: в метрополию вывозился продукт хозяйства, созданного именно колонистами, а не пальмовое вино и не тыквы, отнятые у африканцев. В Алжире половина пахотной земли была отдана французским крестьянам, и они своими руками ее возделывали, снабжая Европу зерном, вином и фруктами. А в колонию из метрополии ввозился капитал для строительства шахт и плантаций. В отличие от Америки, в Африке и Азии возникла туземная буржуазия — но не в производстве (а значит, не в продаже продукта в метрополию), а исключительно в торговле, занятой ввозом товаров из Европы. Это и были компрадоры или покупатели. Они снабжали этими товарами самих же колонистов и туземную элиту, которая служила колонизаторам. Массы туземцев этими товарами не пользовались. Поэтому компрадоры были полностью включены в жизнь самих колонизаторов, были частью их мира. Если в колонии возникали очаги современного производства со своей буржуазией (эти очаги колонизаторы старались уничтожить), то эта буржуазия никак не была компрадорской, она продавала свой продукт. Есть ли признаки этого порядка у нас в России? Нет, у нас система совсем другая. На Запад вывозят продукт наших туземных предприятий — нефть, титан, вертолеты. Мы не видим у нас тружеников с Запада, которые бы поливали землю России своим потом, привозили к нам свои знания, умения и инструменты. Запад не ввозит к нам капиталы — наоборот, огромные деньги вывозятся из России и работают на экономику Запада. И, наконец, наши компрадоры. Разве они у нас правят бал? Основная их масса — это бедолаги, которые живут в нашей трудящейся массе, продают ей турецкое постное масло и китайские куртки. У нас нет главных признаков колонии. Если бы мы стали колонией, скажем, США, то увидели бы у себя массу колонистов-американцев, которые трудились бы, строили свои заводы и университеты. И быстро бы соединились с русскими и сбросили колониальную зависимость. У нас же происходит нечто другое. Было ли в колониях что-то похожее, на то, что происходит у нас сегодня? Да, и надо присмотреться к другим случаям. Вот, Куба была колонией Испании, освободилась в 1898 г. и впустила «друзей» из США. Сразу была ликвидирована сильная кубинская наука, экономика переориентирована на США и разорена искусственными колебаниями цен на сахар. Из Кубы стали высасывать все соки, посадили президентом подлого и кровожадного пса — и так вплоть до победы Кастро. При этом Куба после 1898 г., конечно же, не была колонией. Но главный урок нам дал Китай. В середине прошлого века, когда туда начали проникать европейцы, Китай был самой крупной по масштабам экономикой мира. Запад опутал ее банками и займами и тоже стал «высасывать». В начале ХХ века, когда в Китае наконец-то возродился национализм, интеллигенция, используя «устоявшееся понятие», стала убеждать народ, что Китай становится колонией Запада. И лидер освободительного движения Сун Ят-сен вынужден был приложить очень большие усилия, чтобы доказать интеллигенции, а потом и широким массам, что это — страшное заблуждение. Что привычное понятие «колония» есть не более чем метафора. И эта метафора принципиально искажает реальность и заводит борьбу в тупик. Отношения Запада с Китаем представляли собой совершенно новый тип паразитизма, который вел к полной, в буквальном смысле слова, гибели всей китайской нации. Звучит странно, но Китай от Запада спасла жестокая японская оккупация (а уже потом война сопротивления, разоружение советскими войсками Квантунской армии, победа коммунистов). Сун Ят-сену тоже говорили: зачем вы воюете с устоявшимися понятиями, людей смущаете. Он посчитал, что «освободить сознание» необходимо. Если бы Россия стала колонией, это было бы не смертельно. Мы бы пережили, окрепли, подучились и, как США или на худой конец Индия, завоевали бы независимость. Но нас колонией не делают, а вскрывают вены. Это не больно, умирать даже приятно, но смерть, если не стряхнем пиявок, наступит неминуемо. Поэтому надо назвать вещи своими именами. И еще по одной причине неверна мысль о России как жертве колонизации. По причине, даже гораздо более важной, чем ложное представление о характере действий Запада. Метафора колонии переводит все наше внимание на «колонизаторов» как источник наших бед и угрозу будущему. И слегка — на их пособников-«компрадоров». Так создается ложный образ врага, все наше внимание переключается на набитое соломой пугало, а истинный социальный субъект нашей катастрофы уводится в тень. О нем просто забывают, его не изучают, никакой стратегии и тактики отношений с ним не вырабатывается. А значит, наше сознание под контролем манипуляторов, и мы обрекаем себя на беспомощность. Не в «колонизаторах» дело. Авторы нашего удушения — внутри России, порождены Россией, а Западу даже непонятны и противны. Хотя он с ними и вошел в союз, поскольку они предложили свои услуги по свержению советского строя. Неизвестно даже, можно ли их считать «пятой колонной Запада», настолько активную, самостоятельную и творческую роль они сыграли. Возможно, в этой их войне с советским строем, скорее, Запад был пособником. После выборов 1996 г. я писал о «гуннах» — обширной категории людей, голосовавших за Ельцина потому, что они наслаждаются данной им разрушительной волей. Но эти «гунны» — лишь «защитный слой» организованного интернационального сословия, обладающего стройной философией жизни, особой культурой и даже языком. Речь идет о преступном мире, который всегда играл важную роль в жизни России, но обрел почти «классовое» сознание и организацию в последние 30-40 лет. Тот преступный мир, который сегодня пришел к власти — явление новое, ХХ века. Он начал складываться при разрушении традиционного уклада еврейских местечек, кавказских клановых общин, русского воровского «цеха». Сегодня хорошо описана преступность западного гражданского общества, возникшая в результате буржуазных революций. И мы видим, что нынешний преступный мир России имеет совершенно иной тип. Объяснять различия трудно, пока наш культурный слой не пожелает узнать, чем вообще Россия отличается от Запада как тип цивилизации. Еще предстоит исследовать процесс самоорганизации особого, небывалого союза: уголовного мира, власти (номенклатуры) и либеральной части интеллигенции — той ударной силы, которая сокрушила СССР. Признаем хотя бы сам факт: такой союз состоялся, и преступный мир является в нем самой активной и сплоченной силой. И речь идет не о личностях, а именно о крупной социальной силе, которая и пришла к власти. Хотя она рядится в буржуазию (и ее даже торопятся признать таковой наши марксисты), это — особый социальный и культурный тип. Несостоятельны надежды на то, что через одно поколение потомки воров превратятся в благопристойных буржуа, как бандиты США. Преступники гражданского общества не образуют сословия со своей культурой и этикой, они — «ассоциация индивидуумов». У нас — другое, и сословные рамки преступного мира жестки, они его устойчиво воспроизводят и тем более будут воспроизводить, когда это сословие у власти и собственности. Конечно, преступная государственность может существовать лишь короткий исторический срок. Кланы и группировки неминуемо начинают грызться, как пауки в банке — начало этого мы уже наблюдаем. Но пока они друг друга перегрызут, они Россию совершенно истощат. Лучше через все это не проходить, а свернуть как можно раньше. Единственный выход — «объединиться честным». Об этом и надо думать. И первое условие для этого — перестать кормиться сказками о «колонизаторах и компрадорской буржуазии» и мыслить ложными метафорами. Рассмотрим теперь стереотипы — мыслительные конструкции, подавляющие способность увидеть явление в разных контекстах. Вот примеры нескольких стереотипов, которые использовались в ходе перестройки.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Метафоры оппозиции» з дисципліни «Маніпуляція свідомістю»
