Органически-общественный характер производства с самого начала делал бы продукт органически-общим...»22. Однако это единение и эта обобществленность ограничены всякий раз некоторым конечным целым и отнюдь не распространяются за его пределы, на «периферию». Такой, ориентированный на четко очерченный социальный организм, общественный характер производства не полагается лишь задним числом, но, наоборот, ч "91 всегда является той предпосылкой-", которая изначально предъ-единяет производителей в труде, да и вообще членов общества. Наиболее ярко и беспримесно это проявляется в архаической общине [Gemeinde]. Последняя представляет собой всего лишь частный случай преобладания замкнутых социал-органических связей, но именно в ней легче усмотреть также и общие их черты. Здесь всякий раз «основой развития является воспроизводство заранее данных (в той или иной степени естественно сложившихся или исторически возникших, но ставших традиционными) отношений отдельного человека к его общине и определенное, для него предопределенное, объективное существование... — в силу чего эта основа с самого начала имеет ограниченный характер...». «Здесь, в пределах определенного круга, может иметь место значительное развитие. Возможно появление крупных личностей. Но здесь немыслимо свободное и полное развитие ни индивида, ни общества...»24. Таким образом, при таких связях вся предмет-
Ввцдение в диалектику творчества 31! ная деятельность людей движется в формах воспроизводительного, так называемого «репродуктивного», исполнитель-ства и поэтому даже свои обновляющие обретения вводит от имени и ради устоявшейся культурной парадигмы-образца, от имени и ради жесткой традиции. Когда индивиды наследуют и воссоздают былые формы, то они это делают так, как будто сами они тут ни при чем — как будто сами эти формы способны продлить свое существование и актуализовать себя без посредства своих возродителей. Все вносимые в традиционное наследие модификации и даже резкие изменения вменяются и приписываются самому первоистоку, оригиналу. Дело совершается так, что не люди преемствуют традиции, а сама по себе первозданная традиция являет себя сквозь них и в них, что позволяет им снять с себя всякую ответственность за свое участие в движении субстанциализованного Целого. Весь механизм снятия с себя субъектных атрибутов и прежде всего реальной, онтологической ответственности и одновременного перекладывания их на сверхчеловечески авторитетное Целое заложен уже в характере предметной деятельности, в ее самозамкнутости воспроизводительными формами, в закованности в них. Такая самозамкнутость и само-закованнойть реально-практически ежедневно и ежечасно придает всем деятельностным возможностям, всем имеющимся (хотя бы и относительным) возможностям свободного созидания омертвленный, уподобленный силе вещного порядка, косный формообраз: индивиды непрерывно вкладывают эти свои возможности в «фонд» инерции, обращая бытие проблемное, исполненное жизненных задач — в беспроблемное, погашенное, «заранее данное», безусловно такое, какое оно было и каким оно будто бы только и может быть в грядущем... Так происходит в самой деятельности фатализация объективной логики бытия: оно выступает в силу этого для каждого индивида поистине как «для него предопределенное» — в меру действия фатализации. Разнообразные продукты этой фатализа-ции накопляются, объединяются, консолидируются в виде сложной структуры социального организма и его богатств, которые выступают уже не как богатство возросших возможностей новой свободы, инициативного поиска и созидания, а, наоборот, как возросшая сила социальной инерции, во всей ее непреоборимости и готовности буквально раздавить неконформную себе индивидуальность. Вот почему здесь оказы-
312 Г. С. Батищев вается немыслимо общественно-человеческое свободное и полное развитие... Что же касается появления «великих индивидуумов», то их появлением, конечно же, отмечена вся длительная история социал-органических связей, начиная с глубочайшей седой древности. Но, вырастая именно внутри органической со-принадлежности, внутри традиционалистских форм культуры, подчас очень и очень жестко ритуализованных, они почер-пывали содержательный смысл своего подвижничества не в замкнутости, а в разомкнутости своих уз — в своей приобщенности к бесконечным устремлениям и перспективам. Традиционализм бывал для них обычно всего лишь тем приемлемым для окружающих и понятным для последних средством выражения («языком») и способом претворения их высокого духовно-ценностного служения, — служения святому для них долгу. К сожалению, силы инерции всегда использовали тот же «язык» ради умертвления всего живого в их наследии... Уходя, казалось бы, далеко от древней общины, человечество, проходившее иные ступени своей «предыстории», тем не менее многократно воспроизводило в самых различных модификациях и различных обликах ту же самую силу инерции социального целого в его отчужденном самодвижении, шаг за шагом все больше увеличивая ее, упрочивая, усложняя и совершенствуя способы и механизмы ее воздействия на человеческую индивидуальность. Но вместе с такого рода прогрессом все больше стала проясняться и тайна фатализа-ции и субстанциализации людьми неких конечных (псевдобесконечных) инстанций бытия. Разгадка этой тайны предстала как вполне земная история вкладывания людьми в Субстанцию-Субъект именно тех своих достояний, относительно которых корыстно заинтересованные земные силы, классово-эксплуататорские и родственные им, питали надежды вскоре же получить их обратно в максимально авторитарной, непререкаемо властной и сакрализованной форме. Как показал К. Маркс, в классово-антагонистическом обществе субстанциализация социального «общего тела» во все более значительной степени делается продуктом процесса отчуждения в узком смысле. Однако надо четко помнить, что для индивида-акциденции или же для человека, поскольку в нем есть также и индивид-акциденция, совокупность отчужденных форм социальной жизни вполне реальна, а поэтому
Введение в диалектику творчества 313 также и в сознании такого индивида остается нисколько не далекой, не чуждой ему, а именно «своей», субстанциальной о,ля него. Новейшие «достижения» прогрессирующего, все более изощренного отчуждения научно-технических, экономических и иных социальных сил капиталистического мира занимают для него то же самое место, которое он в силу многовековой привычки, чрезвычайно прочно в нем закрепленной, приноровился отводить для авторитарного традиционного господства — для оплота «сильных мира сего». Созданное органически обобществленным, сложно-комбинированным трудом и наделенное превратно-отчужденной формой бытия экономическое богатство, это настоящее «одушевленное чудовище»25, —для него вовсе и не чудовище, а естественная форма консолидации общественных вещей в сверхчеловеческом Целом. «Паразитический нарост на гражданском обществе, выдающий себя за его идеального двойника», этот гигантский «паразит, опутывающий, как удав, общественный организм своими всеохватывающими петлями...»-'6 — для него вовсе не нарост, не паразит и не двойник даже, а единственно для него возможное воплощение его же собственной социальной субстанциальности, т. е. нечто такое, к чему он ощущает себя приросшим. То, что для других уже раскрылось как их трагедия, как «мертвящий кошмар»27,—для индивида-акциденции, выращенного замкнуто-органическими связями, есть прозаически-нормальная, обычная обстановка, в которой он — у себя дома... Ему нисколько не кажется нелепой фантасмагорией «абстракция коллективного организма» — существо, которое «не мыслит какой-то конкретной головой и тем не менее мыслит, которое не передвигается с помощью определенных человеческих ног и тем не менее передвигается и т.д.»28. Ибо именно в таком Существе-Идоле для него сосредоточиваются и обретают прочную псевдоперсональную, сверхчеловеческую принадлежность все те его же собственные (и других, ему подобных индивидов) способности, все те атрибуты субъектности, от которых он, как от своих, отрекся, но лишь ради того, чтобы пользоваться всей их общей, огранически-единой совокупностью вместо своих, вместо индивидуально-личностных. Он приучил себя постоянно нуждаться в таком Идоле, наделенном умом, совестью, мужеством, щедростью вместо этих качеств у индивидов-акциденций, ибо теряя свое малое достояние, он надеется обрести в Идоле
314 Г. С.Батищев эти утраченные им качества в их предельной, до абсолютности доведенной полноте и могуществе. Под сенью Идола он надеется просуществовать в своем уюте «скромной» беспро-блемности и гарантированной сверху безответственности, спрятавшись от мучительно-тревожных загадок его бытия, от его так и не раскрытого личностного смысла, от высокого человеческого назначения во Вселенной. Такова гетерономия индивида-акциденции. В «Капитале» К. Марксом исследованы характерные для зрелого, развитого капитализма модификации замкнуто-органических связей, знаменующих собою нарастание тенденции к гетерономизации индивидов. Прежде всего и больше всего это касается положения рабочих и вообще всякого функционального персонала внутри крупных и постоянно укрупняющихся многоотраслевых (далеко не только промышленных) экономических объединений. В сфере отношений между такими объединениями существенное место занимают связи совсем иного типа — атомистические, безразличные, — но внутри каждого из них тем с большей жесткостью воцаряется организационный порядок и рационально-техническая дисциплина, все больше проникнутые приложениями объектно-вещной научности, ставшей непосредственной служанкой дегуманизированной производительности, причем этот порядок и эта дисциплина основаны на своего рода замкнуто-органических связях и насаждают их. Экономически-бюрократические гигантские организмы «покупают» и затягивают индивидов внутрь таких связей всеми средствами рекламно-рыночного прельщения и манипулятивной обработки сознания и воли. Там «совокупный труд как целостность не является делом отдельного рабочего и даже совместным трудом различных рабочих... совокупный труд как целостность является лишь постольку, поскольку рабочие не сами себя комбинируют, а комбинированы (внешней силой)»29. Их труд «выступает в сущности не как различных субъектов, напротив, различные работающие индивидуумы выступают как простые органы этого труда»30. Такой, посредством технологического распорядка комбинированный, органически-объединенный [gemein-schaftlich Arbeitj труд по необходимости подлежит извне навязываемой ему, вещно-принудительной дисциплине и постоянному мелочному, по-операционному контролю, ибо предполагает кооперацию не через посредство всех возможностей
Введение в диалектику творчества 315 междусубъектного общения, а через прямое, грубо овещнен-ное сцепление и стискивание всех работающих — «предполагает непосредственную кооперацию»31. При такой, предельно тесной, бездистантной кооперированное™ индивиды приучаются все более послушно и некритически следовать увлекающей их силе инерции множественности, частное проявление которой известно как «эффект толпы». Они привыкают настраивать и подделывать все свое поведение, мысли, оценки, чувства, мотивы, поступки — всю свою жизнь — под навязчивые признаки стереотипных трафаретов («как все другие»), страшась выйти за пределы этих трафаретов даже в своем воображении. Но это означает отнюдь не повышенное внимание к другим, не более настойчивое стремление вникнуть в своеобразно-конкретный субъектный мир каждого из них. Нет, замкнуто-органические связи несут с собою переориентацию и как бы смещение жизни индивида не на конкретность личностного авторитета — Другого, который заразительным примером своей непривычно высокой субъектности звал бы каждого внутренне свободно устремиться всею жизнью тоже к высшему, — а на абстрактные, массово-безличные признаки-требования, соблюдение которых обещает избавление от трудной повседневной и повсечасной работы над самим собою как субъектом, от «вырабатывания внутреннего человека». Все внутреннее заменяется внешним, данным в готовом виде извне вместо собственной субъектности. И это касается уже отнюдь не скрыто-глубинных, виртуальных слоев бытия, не над-пороговых, непосильных трудностей и загадочно-таинственных проблем, а той минимальной сферы доступной самостоятельности и ответственности за свою жизнь и ее смысл, без которой нет и собственно человека как субъекта. Гетерономизация — это и есть подмена своей собственной жизни, с ее атрибутами субъектности, — жизнью за чужой счет, онтологическим иждивенчеством, так сказать, пара-жизнью. или ее суррогатом. Вместо обогащения своего опыта — следование авторитарным предписаниям-рецептам, вместо своих решений — «примыкание» к решениям, вынесенным за индивидов-акциденций и независимо от них, хотя бы и посредством формального вотума одобрения, вместо своих суждений художественного вкуса и суда нравственной совести — паразитирование на том, что внутри органической общности
316 /'. С. Батищев обладает большей твердостью и устойчивостью, вместо собственного мышления — использование чужих, неизвестно как полученных выводов или даже просто-напросто конечных прикладных лозунгов, символизирующих стопроцентную приверженность к надежной традиции, вместо своей, внутренней культуры — внешне-подражательное использование омертвленных ее форм без их живого, личностного, трудного содержания, без проблем, без поисков, без риска, без выбора, а поэтому — без ответственности и жизненного смысла. К. Маркс в «Капитале» обратил особенное внимание на ту форму гетерономизации, которая внутри замкнуть-органичес-кой общности, внутри технологически расчлененной целостности сопряжена с разделением деятельности на частичные функции, на бессодержательные роли. На эмпирически очевидной поверхности проявлений это разделение кажется состоящим просто в том, что делаются все более узко-специальными, все более односторонними по их предметному содержанию все производственные и другие профессиональные занятия. Так, например, в науке такая тенденция подытожена грустно-ироническим лозунгом: «Знать почти все о почти ничем!» Однако гораздо более существенным в расщеплении деятельностного процесса следует признать расщепляющее действие его на самого субъекта. Становясь «частичным рабочим», «частичным функционером», он тем самым превращается также и в «частичного индивидуума», «частичного человека»32. «Вместе с разделением труда разделяется и сам человек»33. Но сам человек делается лишь осколком, лишь уродливым фрагментом самого себя как субъекта, т. е. буквально лишь отчасти человеком, — вовсе не в силу простого профессионалистского сужения предметного поля деятельности и сосредоточения только на нем сущностных всеобщих сил. Ибо и чрезвычайно специализированный предмет может быть той «каплей», в которой уникально представлен весь Океан Вселенной, сверкающий в ней своими многообразными красками универсальной конкретности... Суть дела—не в специализации, не в содержательно-пресЫе/тгной односторонности, а совсем в ином: в подмене действительного предметного содержания — псевдопредметным, условно-бутафорским, в утрате содержания как. такового, в иссыхании его живого источника. Замкнуто-органическая и к тому же технологически рационально построенная система частичных
Введение в диалектику творчества 317 функций как раз и отличается удивительно продуктивной способностью плодить множество различных вторичных, третичных и т. д. профессиональных занятий — таких, которые наделяются только псевдопредметностью и которые имеют «оправдание» только внутри этой системы, перед лицом же первичной, неумервщленной действительности — никакого оправдания. Но и не только псевдопредметные занятия, роли, их сложные иерархии, а и самого персонажа-исполнителя их она может из «ничего» сотворить, подобно знаменитому поручику Киже34. Здесь гетерономизация человека доходит до степени его фантомизации, так что даже и в живом индивиде поселяется и действует как бы за него некий чисто учрежденческий, суетно-канцелярский или химерически-деловой Грегор Замза, со всей «насекомой» серьезностью в его системных функциях35. Такая фантомизирующая, беспредметная «деятельность» может быть и достаточно широкого, как говорится, «профиля», т. е. по-своему разносторонней. Соответствующая замкнуто-органическим связям гетеро-номность имеет две формы своего осуществления, внешне кажущиеся крайне далекими друг от друга, но по сути дела идентичные: пассивную и активную. Первую из них — покорность, по-видимости, любой, могущей извне нахлынуть судьбе как якобы абсолютно непреоборимой, роковой, а поэтому готовность быть всего лишь жалкой щепкой, уносимой потоком фатальных событий, — нередко ошибочно считают единственно адекватной гетерономии вообще. Однако на самом деле только в схематически упрощенных «обобщениях» квиетизм поддается такому изображению — в виде не знающего никаких отступлений уповательства на некий всепрони-зывающий автоматизм36: что ни случись, все от абсолютной, роковой судьбы и все к лучшему'.3'1 Реально же претворяемый, не выдуманный квиетизм гетерономных индивидов-акциденций всегда имеет свой предел приемлемости судьбы, свой «порог покорности и послушности», за которым конформное поведение и сознание исчерпывается и уступает место взрыву ропчущего и бунтующего неприятия судьбы. Но если даже оставить пока в стороне, вне поля нашего внимания этот поистине исключительный и редкий случай, то и в своей обыденной повседневности, в своей привычной рутинной практике гетерономный квиетизм всегда принимает лишь некий вполне определенный, «свой», «родной»
318 Г. С. Батищев для него, конечный авторитарный центр — своего Идола судьбы, а тем самым — столь же резко и категорично не прием-лет что бы то ни было инородное, «чужое». Само по себе слепое, рабское послушание своей конечной Инстанции, наделенной атрибутами субъектности вместо каждого индивида, равносильно отвержению каждым всей бесконечности иных влияний, всего неисчерпаемого богатого множества иных содержаний, которые могли бы войти в нефатализированную самостоятельно созидаемую им судьбу, но к которым каждый сам сделал себя, мало сказать, непослушным, — не желающим даже и слышать их ненавязчивых зовов, их бросающих ему вызов задач, проблем, противоречий. Следовательно, отречение индивида от своей свободной способности к субъект-но-деятельностной жизни на уровне доступных проблемных содержаний и смыслов — в пользу подставного общего для него с другими Заместителя и Монопольного субстанциали-зованного носителя их общей роковой судьбы — есть сопротивление всей беспредельной объективной диалектике, есть решение, принимаемое именно вопреки и наперекор ей. Выбор квиетизма как безволия уже и сам по себе есть утверждение своеволия, ибо он знаменует собою предательство человеком своего неотчуждаемого креативного назначения во Вселенной. Но, кроме того, гетерономизация может быть еще и активной — проявляющейся в виде конформизма действования, внешне-энергичного бодрячества, шумно-назойливого экспансивного поведения. В этой форме суть гетерономизации находит себе едва ли не самую адекватную форму своего осуществления — посредством погружения индивида в формально-исполнительскую суету. Бурная деловитость, калейдоскопическая беспросветная занятость гораздо надежнее заслоняет человека от глубинных проблем его жизни, от ценностных качеств и духовных смыслов его поступков, нежели тишина отстранившегося от потока дел, безмятежного квиетизма. Тишина чревата пробуждением внутреннего смыслового слуха, способного внимать объективной ответственности человека за каждое свое мгновение жизни, а это и есть то, чего больше всего боится гетерономный индивид-акциденция, уступивший свою субъектность авторитарной инстанции. Поэтому он — сознательно или инстинктивно — старается заполонить всю свою жизнь заданиями и заботами, набирает их
Введение в диалектику творчества 319 себе как можно больше, чтобы поддерживать плотное состояние постоянного «некогда»... «Думают о пустом, заняты пустым, питают себя пустыми надеждами, словно во сне, и вечно из одной пустоты впадают в другую, пока сами не сгинут...»38. «Ищут... той сутолоки, которая нас отвращает от мысли... Так любят шум и движение... Покоя ищут в борьбе с препятствиями, а если препятствия устранены, покой становится невыносимым, ибо тогда вспоминаются настоящие бедствия»39. «Жизнь наша — постоянное бегство от себя, точно угрызения совести преследуют, пугают нас... Человек... начинает шуметь, чтоб не слыхать речей, раздающихся внутри [него]... напивается допьяна всем на свете... налагает на себя чудовищные труды, и они ему все-таки легче кажутся, нежели какая-то угрожающая истина, дремлющая внутри него ...В этом искусственном недосуге... мы проходим по жизни спросонья и умираем в чаду нелепостей и пустяков, не пришедши путем в себя»40. При строго объективном подходе, в свете всего контекста рассматриваемой типологии, должно быть ясно, что жизненная задача — прийти «путем в себя», задача пробуждения возможностей «внутреннего человека» — разрешима не посредством одного лишь психологического иного «самочувствия» внутри замкнуто-органических связей, но только посредством действительного выхода из них, посредством преодоления их самих, а, благодаря этому, также и гетерономизации и прочих главнейших из их ближайших следствий. К числу таких следствий относится еще жесткий, мертвящий традиционализм. «Традиции всех мертвых поколений тяготеют, как кошмар, над умами живых»41, — тяготеют именно там и постольку, поскольку индивиды включены в замкнуто-органические связи. Этот традиционализм проистекает вовсе не из стремления к максимально полному распредмечиванию традиционно доступного наследия и не из готовности к бескорыстной верности ему, но, напротив, из своекорыстных актуальных потребностей в средствах для упрочения, для наполнения служебно-функциональным содержанием и для освящения от имени истории и исторических авторитетов — социальной регуляции органически жесткого, бездистантного, замкнутого типа. Отсюда — крайне ограниченная, коллектив-но-своемерная, предваряющая избирательность к наследию. Тело культуры подвергается беспощадному рассечению, как
320 Г.С.Батищев при вивисекции, чтобы извлечь из него и взять себе «на вооружение» только то, что отвечает нынешним критериям функциональности и что, будучи опрокинуто на былое, прочерчивает строго охраняемые границы высеченной из него таким способом «своей собственной» традиции, которая затем резко противопоставляется всему остальному содержанию исторического культурного процесса. В силу этого замкнуто-органический традиционализм грубо нарушает и даже разрушает действительную жизнь используемой им действительной традиции, доставшейся ему в качестве добычи. Во-первых, он расторгает живые узы и пресекает возможности незавершимого взаимодействия, в особенности — гармонического, полифонического, между избранной им традицией и другими, ее общекультурным контекстом. Он привносит в нее мертвящий изоляционизм и антагонистичность по отношению к инородному содержанию. Он губит животворящие источники, могущие питать взаимные встречи между гармонически противоречащими друг другу целостнос-тями, их взаиморефлексию. Во-вторых, традиционализм более всего губителен не к чужим содержаниям, которые он бракует и отталкивает прочь, а как раз к тому, которое он присвоил как «свое собственное», достойное всяческих превознесений. Ибо он по своей сути не способен самокритично учиться у своей традиции, что потребовало бы раскрыть и развернуть все многообразие и сложность, всю антиномич-ность присущего ей одновременно и положительного и отрицательного культуро-исторического опыта былого при столь же непредубежденной готовности творчески-обноаля/ои^е продлить жизнь традиции. Традиционализм никогда не учится, но только получает, декретируя от себя, какою именно должна быть традиция сообразно с его не подлежащими критике нуждами. Так традиционализм умервщляет живую традицию «изнутри», своей корыстной «любовью» к ней. Изготовление из материала культурных традиций неких форм, тяготеющих, как кошмар, над умами людей, известно под именем догматизации. Янушу Корчаку принадлежит выразительная характеристика того, что он называет догматическим образом жизни. К сожалению, у него при этом неразличимо слиты воедино черты разомкнуто-органической общности и черты собственно догматической, замкнуто-органической. Но если извлечь из нее то, что относится лишь к
Введение в диалектику творчества 321 последней, получается следующая картина: «традиции, авторитеты. ритуалы...». Лишенная самокритической рефлексии твердая уверенность в себе и в правильности своих поступков. «Благоразумие вплоть до полной пассивности, до игнорирования всех прав и правил, не ставших традиционными, не освященных авторитетами, не укоренившихся повторением изо дня в день». «Догмой может стать все—.и земля, и костел, и отчизна, и добродетель, и грех: может стать наука, общественная и политическая деятельность, богатство, любое противостояние...»42. Этот образ жизни всегда сопрягает приверженность индивидов догматизированному эталону с противостоянием чему бы то ни было, под него не подводимому, с доведением различий до антагонизмов. Утверждая себя, он одновременно исключаетвсе непохожее, непонятное ему, кажущееся непривычным и поэтому неприемлемым — «чужа-ческое». Он заковывает себя в рутину инерции, в «громадную силу привычки и косности», которая здесь обнаруживает себя как «самая страшная сила»43, сила отрицания.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Более специальный Марксов» з дисципліни «Введення в діалектику творчості»
