Предметная деятельность — процесс безграничного присвоения или процесс приобщения к беспредельности?
Кардинальная альтернатива раз-общению — это при-общение. Так что же такое в конце концов есть сама предметная деятельность в свете этой альтернативы? Что значит по сути дела и как раскрывается ее предмет-нocть? Не подлежит никакому сомнению, что не только животное, а и человек тоже ассимилирует вещества, энергию и информацию окружающего мира — присвояет их. У животного эта забота захватывает почти всю его жизнь. У человека необходимость поддерживать и обеспечивать органическое существование своей телесной индивидности (психосоматического комплекса) касается, собственно, лишь носителя и обиталища для его над-органической, внутрикультурной жизни, для субъекта. Однако в пределах этой необходимости, которая, конечно, сама всякий раз определена исторически, социальным образом жизни, все же низшие индивидности людей выступают именно как отдельные центры или как единый для целой слитной группы центр, относительно которого строится и организуется сфера присвоения-освоения. Какое место занимает эта сфера во всей многоуровневой и многомерной
284 Г. С. Батищев человеческой действительности и какова мера ее месту — это особая, самостоятельная проблема... Но можно уже сейчас сказать достаточно твердо, что такая мера существует. Существует, однако, еще также тенденция практически переступать и идейно не признавать такой меры, более того — разрушать ее в себе — то мало-помалу, повседневным и ежечасным утилитарно-техническим поведением, в горизонте мелочно-расчетливой объектно-вещной активности, то катастрофически, в состоянии безрассудного «карнавального» взрыва, бунта «иррациональных», «раблезианских» страстей. Так скучно-привычное, по-мышиному озабоченное подтачивание меры — этого залога космической гармонии — временами вдруг сменяется черной вспышкой культа безмерности. Но это последнее состояние, при всей его мнимо-радикальной противоположности первому'20, лишь выявляет наружу и без всякой стеснительности, даже гротескно высказывает всю скрытую правду обыденно- «серого», казенно-будничного при-своительства-освоительства. Эта правда как раз и заключается в практическом нигилизме по отношению ко всему тому в неисчерпаемой действительности, что само по себе достойно быть выше судьбы в качестве средства для присвоения, для своецентричного обращения чужого в свое собственное. Именно «карнавализованный» образ не знающего границ поглощения мира в себе — образ и понятие пантагрюелизма — символизирует собою по-своему очень активную жизненную установку на то, чтобы весь мир, каков бы он ни был сам по себе, обратить в материал для присвоения — индивидуального или коллективного. То, что на своем месте и в надлежащей мере правомерно, оправдано и терпимо — на до-деятельност-ном, пред-культурном уровне, — превращается пантагрюелиз-мом в хорошо вооруженное хищничество. Сама же деятельность, выхолощенная до объектно-вещной активности, делается орудием экспансии и покорения мира, ни перед чем не останавливаясь... С такой позиции предметность как атрибут деятельности означает всего лишь ту бывшую самостоятельной, самой по себе сущей, предметность, обладавшую в прошлом своими собственными мерилами и ценностными качествами, но затем присвоенную (подвергнутую снятию) и включенную в совокупность функционально-служебных объектов-вещей, лишенных всякого ценностного достоинства. А все то, что до сих пор еще не претерпело такой судьбы, в силу своей недо-
Введение в диалектику творчества 285 сягаемости, рассматривается с точки зрения универсальной жадности — как лишь потенциальный материал, или «кладовая», предоставленная для такого же, по-прежнему верного себе, т. е. своецентричного и своемерного,распорядительства. Однако даже тогда, когда общественный человек вторгается в мир как глухой к его собственным мерам и сущностям, как слепой к его ценностным качествам присвоитель, он пускает в ход такие орудия цивилизации, которые вовсе не выращены изнутри одной естественно данной сферы мер и сущностей — как органы животных, — но которые кристаллизуют в себе взятое извне действительное предметное богатство иных, инородных мер и сущностей. Последние, прежде чем они были отлиты в форме орудий для использования, были ведь распредмечены! И только это сделало возможным — соответствующую степени распредмеченности — их утилизацию и даже «пантагрюелизацию»... Значит, само присвоение и покорение, само своемерное употребление предполагает какую-то степень несвоемерия и поэтому может лишь паразитировать на более или менее полном, более или менее нелегально допускаемом действительном распредмечивании. Обратимся же к анализу последнего. Во-первых, деятельность встречает свой предмет хотя бы как просто-напросто объект-вещь, как некое грубо «натуральное» (если под натуральностью понимать мертвое) или псев-до-натурализованное бытие, однозначно тождественное самому себе. Поскольку простейшей формой опредмечивания является отделимый от процесса и выпадающий из него результат — объект-вещь, — постольку допустимо предположить, что и распредмечивание может начинаться с такой же формы. Но если только оставить в стороне те рутинные, сугубо воспроизводительные способы поведения, для которых предуготованы направляющие желобки и заранее расставленные вехи, то оказывается, что натуральный объект в его своеобразии, в его новизне как раз и не поддается распредмечива-нию, взятый отдельно... Поддается же он этому, лишь будучи поставлен в достаточно сложный контекст произведений прошлой человеческой деятельности. Такой контекст оказывается своего рода «сетями», в которые только и может быть уловлен новый, своеобразный объект, однако не весь до конца, а лишь в определенной степени, соответствующей исторической развитости всей человеческой деятельности вообще и
286 Г. С Батищев той ее специальной предметной области, которая воплощена и виде «сети». Степень уловимости объекта зависит от того, насколько пленяющая его в свои объятия «сеть» — в отличие от грубо-механической, замкнутой внутри себя, самотождественной — может быть преобразована и обогащена в направлении большей родственности объекту, в направлении онтологического (а постольку и методологического) уподобления ему как в своих особенных, так и во всеобщих характеристиках. Но это-то и означает отношение взаимности с объектом: чтобы при-общить его сравнительно успешно к своему предметному контексту, надо самому этому контексту при-общиться к своеобразию объекта, к его мере и сущности. Надо принять его собственные законы и ценностные условия в свой прежний субъектный мир и водворить их там, дабы новый объект нашел бы там адекватную себе атмосферу и смог бы быть тем, что он есть сам по себе, а не жертвой «забульдозериро-вания»... Чем богаче те.доставшиеся нам от предшествующей культурной истории «сети», которыми мы способны благодаря этому уловливать новые объекты, тем шире и тем глубже может быть наше проникновение во внечеловеческую действительность. Ибо возрастают возможности нашего умения встречать каждый предмет, прилагая к нему именно ему самому по себе присущую меру121, а не нашу, привычную нам и закрепленную прошлым успешным ее применением... Но одновременно возрастает и риск подменить движение вглубь— движением вширь, которое соблазняет своей относительно беспроблемной обеспеченностью и чуть ли не гарантирован-ностью — благодаря именно уже накопленному предметному богатству и инерции обладания им как достаточным. Пара-дигмальная инерция прошлого опыта может и вовсе заслонить от нас живую действительность, даже на объектно-вещном ее уровне, — тем, во что мы ее превращаем, когда навязываем ей свои собственные мерила, ценности, подходы... Чтобы этого не происходило, важно, как минимум, хотя бы уже имеющиеся в нашем распоряжении все те произведения нашей прошлой деятельности, из которых мы строим нашу «сеть» для уловления новых объектов, вновь и вновь распредмечи-вать именно как произведения, отнюдь не снижая их до уровня однозначных, себе самим тождественных, конечных объектов-вещей, т. е. не давая этой сети превратиться в механиче-
Введение в диалектику творчества 287 ски-жесткую, в себе замкнутую, окончательно ставшую. Тем самым выясняется, что истинный ключ к проблеме распред-мечивания нового объекта — во встрече бытия более высокого уровня, произведенческого. Во-вторых, деятельность встречает свой предмет как произведение. Этот способ встречи, если только он на самом деле есть у субъекта, распространяется отнюдь не только на некие специально локализованные, выделенные рамочками и снабженные ярлычками-указаниями «се — произведение», му-зейно-выставочные достояния. Этот способ встречи, не подмененный извне продиктованной инструкцией о том, как и что должно воспринимать, живет и совершает свою работу всегда и везде, посреди действительности, жданной и нежданной, где нет заранее наклеенных ярлычков каталожных аннотаций и указок, а может быть, и вопреки указкам... Он живет только как универсальный, раскрытый во всех возможных направлениях: как по отношению к заведомо человеческой культуре, так и по отношению к природе, поскольку к ней причисляют ныне всякую вообще внечеловеческую реальность. Однако сосредоточим наше внимание на исторически известных нам произведениях культуры. Тогда со всей отчетливостью выступит онтологическое условие их распредмечива-ния — необходимость не только познавательного устремления к их объективной логике, но и готовности отдать им самих себя, так, чтобы их объективная логика нашла в нас вполне реальное претворение и продление. Ведь если мы не уделяем им достаточно щедрого места в глубине своей подлинной и безусловной жизни (в поступках и слагающих судьбу решениях). то и познавательные усилия не смогут перейти некоторого онтологического барьера между нами и самостоятельным ценностным миром каждого серьезного произведения. Такие условия сами по себе, без онтологического обеспечения, обречены строить не более, чем условные и остающиеся парадигмально «нашими», ограниченные модели — вместо распредмечивания самого произведения. Чтобы распредметить и приобщить к своему опыту подлинное произведение, надо самому субъекту приобщиться к произведению как смысловому миру самою своей жизнью, частью своей жизненной судьбы, а не просто «потратить» на него время, силы, средства... Известно, что каждый из великих, подлинно глубоких истол-кователеи-герменевтов приносил самого себя в жертву тому
288 Г. С. Батищев произведению, которое он брался раскрыть: болел всеми болезнями духа и заражался всеми страданиями, которые были в нем потенциально заложены. Только после такой «прививки» самому себе и испытания жизнью истолкователь обретал внутреннюю духовную силу и нравственное право подняться выше него, преодолеть его и дать его критику поистине изнутри его сокровенной логики. Конечно, далеко не все оказывается способен каждый человек распредметить в доставшейся ему культуре с такой силой проникновения, но то, что реально он постигает и вбирает в себя, дается ему лишь по мере раскрытого приобщения к ценностям произведений, а через их посредство — к самим авторам. В-третьих, деятельность встречается со своим предметом как с опредмеченным выражением авторского субъектного бытия, как с его «осколком», по которому нужно восстановить целостность жизни самого создателя произведений, данных нам лишь через такие «осколки». Мало собрать из них, как гармонически взаимосвязанных и друг с другом «перекликающихся» символизации, единую в ее множественности прочтений систему — смысловое произведенческое целое, — надо еще из таких незавершимых целостностей постараться собрать того субъекта, чья действительная жизнь так сложно опосредствована и выражена. Так из произве-денческих ценностных миров деятельность слагает и восстанавливает обнимающий их собою мир субъекта-автора, их виновника, родившего их на свет в муках своей судьбы... Главное при этом — все больше наращивать и неустанно углублять объективность, последовательно поднимаясь над грубой объектностью вещей к тому, что за ними скрыто и что через них себя адресует, ими себя опосредствует, — к устремленному созидательному процессу, к его многомерной диалектике, к его потенциям. Если это углубление объективности сумеет строго миновать и Сциллу объективизма, низводящего субъекта-автора до средства — до «продуктивного фактора» его детищ, и Харибду субъективизма, подменяющего действительность эмоциональными «переживаниями» или иными непосредственными «данностями» индивида-самости, то оно будет вознаграждено приобщением к самому субъектному миру как объективно развернутому процессу созидания и обретения, процессу вечного становления.
Введение в диалектику творчества 289 Итак, деятельность предметна отнюдь не в том карикатурном «смысле», что она чем больше отягощена бременем массивных вещей, тем лучше отвечает своему эталону, но в том смысле, что она непрерывно продолжает вновь и вновь свое бесконечное движение вглубь неисчерпаемого мир,! перед нею. Сколько бы она ни преуспела в раскрытии мир&, всегда остается перед нею «метное» содержание, которого она еще не раскрыла, с которым процесс встречи ведет только к продлению его вперед и ввысь, никогда не завершаясь и не исчерпывая сложности объективного бытия... Распредмечивать — значит приобщаться к миру, к его беспредельной диалектике, уровень за уровнем, измерение за измерением — по ступеням безграничного становления. Опредмечивать — значит адресовать себя посредством своих воплощений всем другим, всему миру вообще. Следовательно, деятельность как единство взаимно проникающих друг друга опредмечивания и рас-предмечивания есть претворение междусубъектной потенциальной общности в актуальную, ее вечное и безграничное восстановление и установление заново, есть всежизненная работа общительности — посредством всех ее подчиненных моментов, носителей и воплощений, начиная с самых грубых, объектно-вещных и переходя ко все более тонким и высоким... Если же деятельность почему-либо перестает быть жизнью субъектов в их общительности, пронизывающей собою все предметное богатство их социального мира, хуже того — начинает противостоять общительности как некая сущностно инородная ей активность, то это говорит об угрожающей подмене самой деятельности чем-то иным, уродливо-превратным. Общение, предметным претворением которого служит деятельность, будучи социально-онтологическим, тем самым связует человека, через посредство его земного общества, — если оно не своецентрично — со всею действительностью вообще, с беспредельной объективной диалектикой. Оно знаменует собою не антропологизацию Вселенной, не навязывание ей своего ограниченного мерила, но расширение и обогащение разомкнутой человеческой сущности, приобщение ее ко все более универсальным содержаниям, исторический процесс ее космизации. Поэтому мировоззренческие, диалек-тико-логические категории предстают как исторически меняющиеся подытожения этого процесса, преломленного конкрет- in'bv tim
290 Г. С. Батищев ными социальными связями, особенностями эпохи, социальной группы и т.п.123 Очищая их от этих преломлений, мы видим: «...логические категории все же прямо вытекают из нашего общения» 124. Но верно и обратное: мировоззренческие категории призваны ориентировать процесс общения, выражать его культуру, служить ему как самому глубинному из всех процессов жизни субъекта.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Предметная деятельность — процесс безграничного присвоения или процесс приобщения к беспредельности?» з дисципліни «Введення в діалектику творчості»
