Задолго до второго пришествия технологического прогнозирования мир науки потрясли два выступления, каждое из которых внесло свой вклад в становление концепции альтернативности. В самый разгар мировой войны, почти одновременно с изобретением О.Флейхтгеймом термина “футурология”, выступил с очередной работой о взаимодействии науки и общества известный английский физик Джон Бернал. К его социологическому “хобби” успели привыкнуть, но неожиданно очередная статья стала сенсацией. Бернал утверждал, что научно-технический прогресс подходит к концу и наступает революция — переворот! — в науке и технике, который будет иметь далеко идущие социальные последствия. Бернала поддержал родоначальник кибернетики Норберт Винер. Он объявил, что ему известно даже, что именно станет “мотором” научно-технической революции. Самый обычный ... арифмометр (для тех, кто помоложе и кто его никогда не видел, напоминаем, что это было нечто вроде миниатюрного кассового аппарата с набором цифровых клавишей и ручкой сбоку, которую надо было вертеть, чтобы получить искомый результат на табло). Да-да, этот примитивный аппарат, постепенно совершенствуясь, со временем изменит жизнь людей намного сильнее, чем все другие аппараты с древнейших времен до наших дней вместе взятые, а затем, возможно, и вовсе подчинит себе человека, как умный слуга — безвольного барина. Спустя несколько лет появилась уже упоминавшаяся книга Роберта Юнгка “Будущее уже началось”, где эти идеи были развернуты публицистически на многомиллионную аудиторию. Тем самым мировая общественность (разумеется, кроме стран победившего социализма), была интеллектуально и психологически подготовлена к грядущим существенным изменениям в жизни общества, к возможности появления иного мира в ином времени. В тех же 50-х годах на Западе получили развитие философские концепции, ориентированные на понимание не только прошлого и настоящего, но и будущего. Именно тогда начали публиковать посмертно получившие широкую известность труды Пьера Тейяра де Шардена (ум. в 1955 г.), разработавшего оригинальную гуманистическую концепцию будущего человека и человечества. Не меньшее внимание привлекли теории индустриализма (У.Ростоу, Р.Арон и др.), в которых история человечества делилась на стадии доиндустриального общества (минувшие века и современные развивающиеся страны Азии, Африки, Латинской Америки), индустриального общества (развитые страны мира) и грядущего постиндустриального общества, о конкретных чертах которого в то время можно было только гадать. И вот на такую удобренную почву пало семя (или бомба?) бума прогнозов. Абстрактные концепции “научно-технической революции” и “постиндустриального общества” получили конкретное воплощение в виде динамических рядов цифровых индикаторов, эксплораторных и нормативных трендов, интерпретация которых выглядела несравненно убедительнее и гораздо более впечатляюще, чем умозрительные рассуждения. Результаты не заставили себя ждать. Правда, поначалу они были вполне успокаивающими и даже обнадеживающими. Экстраполяция в будущее наблюдавшихся в то время на Западе тенденций экономического подъема обещала в обозримом будущем блестящие перспективы. Типичным и наиболее нашумевшим трудом такого плана явилась книга Германа Кана и Энтони Винера “Год 2000”, ставшая известной специалистам в препринте в 1966г., а широкой публике — в 1967 г. Целых три года на Западе только и разговоров было, что о ней (в Москве ее издали спустя несколько лет “для служебного пользования” .строго по списку номенклатурным чиновникам). Авторы взяли за основу такой исходный показатель, как валовой национальный продукт на душу населения. В 1965 г. он составлял в “доиндустриальных” странах Азии, Африки, Латинской Америки примерно сотню долларов в год, в “индустриальных” Японии, Италии, СССР был на порядок выше (около или даже свыше тысячи долларов), в Великобритании, Зап. Германии, Франции достигал двух, а в США — даже более трех с половиной тысяч долларов. Экстраполируя в будущее наблюдавшиеся тенденции экономического роста каждой страны с учетом факторов, ускоряющих или, напротив, тормозящих этот рост, авторы получали на 2000 г. для развивающихся стран показатели приблизительно 200—300 долл., для СССР — порядка 5 тыс. долл., для США — порядка 10 тыс. долл., а на 2020 г. для развивающихся стран — 500—600 долл., для СССР - 10 тыс. долл., для США — 20 тыс. долл. При таких расчетах, чтобы догнать США хотя бы по уровню 1965 г. (3600 долл.), странам Зап. Европы требовалось 10—20 лет, СССР — почти 30, Китаю — больше 100, Индии — почти 120, а Индонезии — почти 600 лет. С этих позиций светлое будущее человечества сводилось к тому, чтобы бесконечно, как Ахиллес черепаху, догонять Соединенные Штаты, которые тоже не будут стоять на месте, а устремятся в лазурную даль. Оставалось только расписывать, какое радужное будущее ожидает “постиндустриальные” Соединенные Штаты к 2000 г., всего лишь через 33 года, когда у каждого американца окажется в кошельке 10 000 долл. вместо 3600 долл. в 1965 г. И пошло: “общество изобилия”, “общество досуга”, “общество массового потребления”... Никому не приходило в голову, что на самом деле все мы покупаем на свои деньги вовсе не бифштексы или куртки, дома или автомашины. Мы покупаем энергию, меняя доллары или рубли на калории, джоули, ватты и прочую единственно надежную валюту. А уж потом с помощью калорий-джоулей производятся пища и одежда, жилье и машины. На 20 тыс. долл. средний американец купит в 5—6 раз больше энергии, чем на 3600 долл. Откуда он ее возьмет и на что потратит? Выдержит ли Земля такие траты? Подобные вопросы до “бума прогнозов” мало кого интересовали. А после выхода в свет “Года 2000”, правда, отнюдь не только в связи с этой книгой, многих заинтересовали очень. Во второй половине 60-х годов по странах Запада прокатился первый вал экологической тревоги. “Планета в опасности!” — такое заглавие я, убаюканный родным главлитом, с удивлением прочитал на обложке толстенной книги, увиденной у одного из участников международного семинара в городке под Нью-Йорком. Динамические ряды исходных индикаторов для последующих эксплораторных и нормативных разработок в технологических прогнозах заговорили очень выразительным языком и чрезвычайно встревожили тех немногих специалистов, которые этот язык цифр понимали. Но общее настроение мировой общественности долго еще по инерции оставалось радужным. Гром среди ясного неба грянул в 1970 г., когда появилась книга Элвина Тоффлера “Футурошок”. Это был действительно шок! Тоффлер ярким, образным языком публициста поведал о том, как сбывается пророчество Бернала и Винера, как рассыпается прахом привычная жизнь и на смену ей приходит непривычное, непонятное “будущее”, к которому предстоит приспособиться — или погибнуть. Исчезают на глазах такие понятия, как “отчий дом”, “верность до гроба”, “ты — начальство, я — дурак” (последнее — в вольном переводе с английского на более близкие нам понятия). На протяжении своей жизни средний американец в наши дни успевает сменить столько отчих домов, столько мужей-жен, столько разнообразных, неизвестно кому подчиняющихся контор, ежегодно сотнями тысяч возникающих, лопающихся как мыльные пузыри и вновь возникающих в совершенно новом обличье, сколько не снилось ни одному жиль-блазу или дон-жуану минувших времен. Радикально меняется самое место работы: оно все чаще становится местом работы с персональным компьютером, независимо от того, печет ли пироги пирожник, тачает ли сапоги сапожник, подбивает ли дебит-кредит бухгалтер, ведет ли самолет пилот, делает ли научное открытие ученый или пишет очередной роман графоман. При этом все чаще компьютер оказывается дома, а пироги пекутся или сапоги тачаются на другом конце города или вообще в другом городе. Радикально меняется быт в насквозь компьютеризированном жилище. Рядовая домохозяйка превращается в главного инженера своей домашней фабрики-автомата по обслуживанию детей и мужа. Радикально меняется досуг: человек все чаще и чаще даже вдвоем с супругой (супругом) остается часами и часами наедине с телеэкраном, который ему, как ребенку, обо всем рассказывает, все показывает, всему учит, всячески воспитывает. И это — только начало... Перед лицом всех этих чудес у автора (и читателя) возникало чувство отнюдь не восхищения и даже не просто удивления, а чего-то вроде оторопи пополам с нарастающей тревогой. Ведь в фантастическом мире “лопающихся мыльных пузырей” вместо стабильных предприятий кризис в любой момент может разразиться похуже, чем тот, который в 1929—1933 гг. потряс до основания западный мир. И на этот раз он запросто может окончиться полной экономической катастрофой. В калейдоскопе спорадических контактов вместо стабильных человеческих отношений могут оказаться сломанными миллионы человеческих жизней, и массовая деморализация, возможно, окажется способной ввести человечество в состояние паралича страшнее, чем любое расстройство экономики. В электронных джунглях персональных компьютеров человек рискует превратиться в нового Маугли, стремительно теряя человеческие черты. Словом, вторгающееся в нашу жизнь будущее несет не золотой век, а катастрофу, если не приуготовиться заранее, не приспособиться возможно скорее к столь радикально меняющимся обстоятельствам, не распроститься с привычной бюрократией и технократией, с погоней за прибылью любой ценой во имя еще большей прибыли, не гуманизировать тотально экономику, политику, социальные отношения, образование и культуру, не поставить во главу угла всех наших стремлений человека, его полноценное развитие в условиях полноценного воспроизводства следующих поколений. Как видим, произошел резкий переход от простой экстраполяции в будущее того, что наблюдается в настоящем, к существенно новому видению будущего, как разрыва с прошлым и настоящим, как целенаправленного конструирования мира, в котором хотелось бы жить, мира, в котором только и можно выжить. Не подлежит сомнению, что книга Элвина Тоффлера, которая целых два года обсуждалась в западном мире столь же повсеместно и столь же страстно, как книги Германа Кана на протяжении трех лет перед тем, сыграла очень важную роль в сдвиге менталитета мировой общественности к идее альтернативности как единственного якоря спасения человечества. Но осенью 1972 г. произошло еще одно событие, которое хотя и отдалило грядущий всплеск альтернативистики на целых семь лет, но зато сделало этот всплеск на рубеже 70—80-х годов чрезвычайно мощным. Речь идет о первых докладах Римскому клубу, породивших новое междисциплинарное направление научных исследований, вошедшее в историю под названием глобалистики.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «НТР и футурошок» з дисципліни «Альтернативна цивілізація»
