Жанр политической мифотехнологии полифоничен. Допуская применение различных выразительных средств во имя властных целей, он предполагает большую ответственность к контексту ситуации, нежели к содержанию текста, в котором наряду с классическими традициями ценятся и авангардные формы. Это комплекс социально-мифологических инноваций, которые особо действенны в период, когда "разверзаются хляби небесные", обрекая людские массы на изменение стереотипов бытовавшего ранее поведения. Подобные закономерности наблюдаются на всем доступном изучению историческом протяжении и могут протекать через политические концепции, общественные ритуалы, юридические акты, финансовые акции. Вообще же политическая мифология, как разновидность художественной деятельности, реализует идею ветвящегося сюжета, который можно уподобить электронному гипертексту, т.е. тексту, фрагменты которого располагаются не линейным способом, а так, что от каждого из них можно переключиться не к одному единственному следующему, а фазу ко многим. ( Термин введен в 1974 году Т.Нельсоном в книге "Компьютер-машина снов ) При этом слушатель-читатель не просто выбирает тот или иной вариант прочтения, а сам волен принимать участие в создании. Это тек-стопоражающая система с набором доминантных установок, которые возникают и исчезают в пересекающихся мирах микроскопических и макроскопических коммуникационных систем. Доминантами этой динамики способны стать иные публикации, научные и публицистические понятия, которые можно уподобить "точкам в хаосе" (Валерий Подорога "Феноменология тела"), выраженные в форме впечатлений, монтажа хронологических фактов, концепций общественно-политических явлений, версий в изложении очевидцев событий. Эти "точки в хаосе" способны стать катализатором текстообразующих элементов на планшете какой-то из общественно актуальных тем. Тема "секретной" предыстории горбачевской перестройки и эвтаназии СССР, феномен метафизики. В качестве примеров можно назвать достаточно длинный перечень текстов. В постсоветской политологии и культурологии одними из таких "точек в хаосе" стали формулировки "мораль Один", "мораль Два" (Владимир Лефевр), "культура Два" (Владимир Паперный). Крайне любопытная книга В.Паперного "Культура Два", впервые опубликованная в США, но написанная, по утверждению автора, в конце 70-х годов в Москве, помимо искусствоведческого анализа архитектуры, представляет собой культурологическую анатомию советских мифов. Формулировки "мораль один" и "мораль два" принадлежат бывшему советскому ученому, эмигрировавшему в США. Опубликованная им в журнале "Journal of Mathematical Psychology" работа "Алгебра совести" была посвящена анализу двух этических систем и стала в дальнейшем основой концепции ведения переговоров с М.Горбачевым. Автор этой концепции утверждает, что именно его меморандум послужил фундаментом внешнеполитической стратегии США, начавшейся с выступления Рейгана, где он назвал СССР "империей зла", а в дальнейшем послужил методологической базой для мирной ликвидации коммунистической идеологии, позволив "вывести ее из моды", "скинуть, как старый халат". Отнюдь не пытаясь оспаривать правдоподобие этого признания и ни один из мотивов этой теории, тем не менее отметим ее безусловную принадлежность к мифотехнологиям. В теории пропаганды подобные тексты проходят по категории сверхдиверсий и уже по самому этому обозначению прописаны на территории мифа. Еще один пример - публикация блистательно придуманной и иллюстрированной провокации кадрового разведчика и писателя Михаила
Любимова под названием "Операция Голгофа" (№ 2-1995 г. "Совершенно секретно"), самолично обозначившего этот жанр как "мемуар-роман". События августа 1991 года уже самой формой аббревиатурного обозначения - ГКЧП - также в значительной степени опираются на виртуальность мифологем, что и использовал Глеб Павловский публикацией своей "Версии номер 1". Книжка Модриса Зиеминьша "Как душили Балтию" ("Юнда", 1995) представляет безусловный двухзначный интерес. Во-первых, как документальная хроника на стыке 80-х и 90-х годов. Во-вторых, как собственно документ времени, контекст которого превращает книжку в произведение политического дизайна, многие элементы которого тут же были превращены из мифологем в идеологеммы. Все вышеперечисленные примеры текстов обладают безусловным признаком циклизированности, воспринимаясь как модели некой мифологической инвариантности в трактовке одного события - распада "империи зла". Это вариации одного мифологического гипертекста с множественным авторством, осуществляемым со всеми элементами поэтики мифа. Чего стоит лишь один мотив "смерти СССР во сне" (выражение Г. Павловского) одной политической формации и пробуждения на ее месте другой. Причем культура смерти и культура рождения в стилистике политической мифотехнологии предполагает принципиальное отрицание какого-либо смысла и логики. Создание форм подчиняется здесь скорее авангардным методам. А они в своей основе отрицают само понятие "правда". В контексте всего вышесказанного приходится лишь повторять печальные банальности о политике как искусстве возможного и о том, что в ней нет постоянных друзей, а есть лишь постоянные интересы. Через миф, который притворяется то "восстановлением исторической справедливости", то аполитичным "здравым смыслом", почти всегда внедряются идеологические или финансовые интересы, социокультурные комплексы, отвечающие якобы ментальное™. Если регулярно не проводить мифологический аудит, то высок риск никогда не разобраться в созданных самими же нами мифах и стать их заложниками. Попытка двигаться вперед будет лишь старательным бегом по замкнутому кругу.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «МИФ КАК ПОЛИТИЧЕСКИЙ ГИПЕРТЕКСТ» з дисципліни «Технології реклами та PR»
