Логические доказательства строятся либо на дедукции – переходе от общих рассуждений к частным, либо на индукции – переходе от частных рассуждений к общим. Особый случай – рассуждения с дефиницией, когда связь между общим и частным подвергается пересмотру. Дедуктивные рассуждения наиболее убедительны и наиболее тривиальны. В классическом виде они представляют собой полный силлогизм, т.е. рассуждение, включающее две посылки (большую и малую) и вывод. Например: «Все присутствующие поставили свою подпись (большая посылка). Иван был в числе присутствующих (малая посылка). Значит, под бумагой стояла и его подпись (вывод)». Нет нужды перечислять виды силлогизмов. Все дедуктивные рассуждения построены на одном: на подведении данного случая под общий, о свойствах которого слушателям уже известно. «Как известно, тяжесть чужого дурного мнения тем сильнее, чем достойнее и уважаемее то лицо, от которого исходит это мнение, чем выше стоит оно в наших глазах. То же самое было и здесь», – рассуждает известный судебный оратор А.Ф. Кони в одной из своих речей. Суть дедукции именно в этом «то же самое было и здесь». Точно так же французский консервативный мыслитель XVIII в. Жан де Местр, утверждая, что народ прогадал от Великой французской революции, приводит сначала общее положение: «Народ редко выигрывает что-нибудь от революций, меняющих форму правления, по той простой причине, что каждому устройству по необходимости ревнивому и подозрительному, ради своего сохранения необходимы большие защита и суровость, нежели прежнему. Никогда еще справедливость этого суждения не ощущалась столь живо, как в этом случае». Цепь силлогизмов здесь такова. Всякому новому общественному устройству приходится быть более жестким по отношению к народу, чем прежнему. Революция воплощает в жизнь новое общественное устройство, следовательно, после революции народ сталкивается с более суровым политическим режимом. Французская революция – одна из революций, следовательно, это верно и для нее. Если верхнее платье человека забрызгано грязью, он не мог ехать в кебе. У интересующего нас человека грязное пальто, значит, он шел пешком. Такими и подобными им рассуждениями Шерлок Холмс постоянно поражает доктора Ватсона. Как видно из приведенных примеров, особенно из последнего, исходная посылка должна быть безупречно верной, тогда безупречно верным будет и все рассуждение. Поскольку забрызганный грязью человек все-таки мог ехать в кебе, вывод Холмса неоднозначен. Индуктивное умозаключение, напротив, построено на обобщении частных суждений. Стопроцентной доказательной силой оно может и не обладать. Вспомним пример Бертрана Рассела о человеке, ведущем перепись населения и встретившем энное количество людей с одинаковой фамилией. Вывод о том, что в обследованной деревне эту фамилию носят все жители, правдоподобен, но стопроцентной гарантии не дает. Не дает этой гарантии и следующее утверждение: «Под этой бумагой подписались и мистер Смит, и мистер Бауэр, и мистер Томсон. Очевидно, и Джонсон поставил свою подпись». Вот пример реального индуктивного рассуждения из судебной практики: «Тенденциозность определилась во всем объеме следствия. Конечно, в большей части случаев доказать этой тенденциозности нельзя; она сказалась в том, что оправдывающие обстоятельства только намечены вскользь, но есть два рода показаний, в которых ясно, как на ладони, обнаруживается неправильный процесс подтягивания и прилаживания их к предвзятой идее, а именно показания подсудимых Мгеладзе и Коридзе и показания В. Андреевской; в обоих случаях допрашивали несметное число раз и добывали данные, совсем противные прежде добытым, но прямо соответствующие изменившимся представлениям и взглядам следователя». Знаменитый адвокат В. Д. Спасович не может доказать, что следствие было тенденциозным, прибегая к неопровержимости силлогизма, и поэтому использует индуктивное рассуждение, анализируя и обобщая разрозненные факты. Чаще всего индуктивные рассуждения подкрепляются вводными словами, оценивающими достоверность сообщения: «совершенно очевидно», «наверняка», «ясно», «не вызывает сомнения» и т.п. Эффектной бывает и апелляция к слушающему: «Как вы сами понимаете», «Нетрудно догадаться», «Читатель, верно, уже и сам сделал вывод» и т.п. в том числе и знаменитое «Суду все ясно». Более интересно рассуждение с дефиницией. Строится оно следующим образом. Вначале дается неправильное определение разбираемого казуса или неправильная квалификация лица, соответствующие тем представлениям, которые надлежит опровергнуть. Часто эти представления разделяет и аудитория. Затем это определение подвергается сомнению и дается новая, подлинная дефиниция. Например: «Вы полагаете, что капитализм – это общество, где есть бедные и богатые? Но это не так! Бедные и богатые есть всюду. Капитализм – это общество, в котором признается частная инициатива и частная собственность». Идея рассуждения с дефиницией состоит в том, что в основе противоположного мнения лежит неправильная концептуализация действительности. На ее базе строятся неправильные силлогизмы. Оппонент рассуждает о вреде капитализма, исходя из своего о нем представления. Это представление суммировано в ложном определении, а затем предлагается другое определение. То же и относительно лица. «Вы считаете Иванова вором, потому что у него оказалась ваша вещь. Следовательно, вор – это человек, у которого найдена чужая вещь. Но это не так. Вор – это тот, кто присвоил чужое тайно, сознательно, помимо воли владельца». Обратимся к уже процитированной речи В. Д. Спасовича по делу Нины Андреевской: «У средневековых юристов для доказательства убийства требовалось тело убитого, corpus delicti. Здесь есть corpus, но весьма сомнительно есть ли здесь corpus delicti. Может быть, утоплена, может быть, задушена, но без давления на горло, а одним из способов в романах только встречающихся, например, приложением пластыря и преграждением дыхания, а может быть, и утонула. Чтобы обличить убийство, необходимо доказать, что ее известные люди убивали, поймать их на самом деянии убийства, а затем, так как нет действия без причины и злодеяния без мотива, доискаться личных целей убийства; необходимы доказательства не самого дела, а преступного влияния подсудимых. Таких доказательств нет, акт деяния покрыт совершенным мраком». Смысл этого рассуждения состоит в том, что не всякая смерть вызвана преднамеренным убийством. Речь идет лишь о несчастном случае. На этом строится вся защита Спасовича. Итак, логические рассуждения не самая сложная часть риторики. В основе своей они просты, и нет нужды в их подробной дифференциации. Однако параграф о логических доказательствах будет неполон, если мы не рассмотрим феномена логической уловки. Логическими уловками называются неверные рассуждения, которым внешне придана логическая форма. Это рассуждения со скрытым изъяном. Наиболее известная логическая уловка называется «После этого – значит поэтому» (Post hoc ergo propter hoc). Ее суть в том, что отношения следования во времени подаются в рассуждении как причинно-следственные. Имеются в виду рассуждения вроде следующего: «Если лампочка перегорела, когда я читал фельетон, значит, она перегорела оттого, что я читал фельетон». Как ни стара эта уловка, люди попадаются на нее до сих пор. Особенно хорошо она маскируется статистическими данными: «Телефон – одна из причин, вызывающих близорукость. Известно, что девяносто семь с половиной процентов близоруких людей пользуются телефоном». Чаще всего в таких случаях вывод даже не формулируется. Пусть читатель или слушатель «догадывается» сам. Если наше мнимое рассуждение сформулировать с соблюдением обычной последовательности, то изъян был бы заметнее: «Известно, что девяносто семь с половиной процентов близоруких людей пользуются телефоном. Отсюда следует, что телефон – одна из причин, вызывающих близорукость». Другой распространенной уловкой является некорректно сформулированный вопрос (квезиция). При любом ответе на такой вопрос вопрошаемый так или иначе дискредитирует себя. Например: «Давно ли вы перестали заниматься антигосударственной деятельностью?» Тем самым навязывается либо ответ «давно», либо «недавно». В обоих случаях вопрошаемый признает, что он занимался антигосударственной деятельностью. Этот прием срабатывает особенно хорошо, когда обвиняемого засыпают серией подобных вопросов. Тогда у стороннего наблюдателя, если он воспринимает речь обвинителя некритически, складывается впечатление, что вопрошаемый виноват и вина его доказана. Эта логическая уловка настолько известна, что сама может быть использована в публицистических целях: «Если местоимение «я» употреблено A.A. Калягиным применительно лично к себе, прокламированный им отказ от драки с новым русским приводит на память софистический вопрос «Перестал ли ты опохмеляться по утрам?» (М. Соколов). Самой простой логической уловкой (у древних она называлась peticio princpii) является вывод основанный ни на чем, как бы на самом себе, как в чеховском: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». Убедительный вид такая уловка приобретает в том случае, когда отсутствие доказательства тонет в многословии. Вернемся к речи Спасовича по делу Нины Андреевской: «Что бы вы сказали, господа судьи, если бы родственник и ближайший наследник завещателя по закону стал доказывать недействительность завещания сумасшествием, а сумасшествие стал доказывать невозможностью, чтобы по духовному завещанию он, наследник по закону, был бы устранен. Ясно, что здесь будет peticio principii, верченье в беличьем колесе. Не то ли самое и здесь? Вопрос о притворстве есть вопрос чисто психологический о том, что А знал, что чего-то нет, и несмотря на то, его искал. Если бы мы не знали по обстановке театрального представления, что мы присутствуем при воображаемых и симулируемых действиях, то мы никак не могли бы решить, правду мы созерцаем или ложь; следовательно, и для решения вопроса притворился ли Давид Чхотуа, необходимо решить, что Нина не утонула и что о неутонутии ее знал Д. Чхотуа и, несмотря на то, ее искал. Но ведь и А и В суть факты искомые, еще неизвестные. Обыкновенно и в логике идут от величин известных, чтобы определить неизвестные. Здесь же от неизвестных идем к исследованию неизвестных. Вот почему и получаются нелепые результаты». Защитник обличает обвинение в логической ошибке: Д. Чхотуа обвиняют в том, что он притворно искал тело убитой им Андреевской. Но если он не убивал, почему поиски тела притворны? Одной из уловок, выделенных еще в античности, является двусмысленность, или амбегю. Это не собственно логическая уловка, так как построена она на явлении омонимии, т.е. на совпадении формальных элементов при несовпадении содержания. Древние рассматривали два случая амбегю: эквилокацию и амфиболию. Эквилокация основана на использовании разных значений одного слова. Этот прием не раз обыгрывался в художественной литературе. Садовник в басне Козьмы Пруткова понимает слово «прозябать» не в значении «существовать», а в значении «долго находиться на холоде». Гораздо реже такое происходит в действительности. Так, имела место следующая история: «Некий лысеющий господин обратился в фирму с просьбой посоветовать, как ему лучше сохранить волосы. Заплатив за консультацию, он получил ответ: сохраняйте их в полиэтиленовом мешочке». Эквилокация построена на разных значениях слова «сохранить»: «оставить без ущерба» и «держать, содержать». Амфиболия основана на двусмысленном истолковании синтаксической конструкции. Выражение «Ели пирог с тайным советником» можно понять и как сообщение об обычном обеде в обществе тайного советника, и как страшную историю о людоедстве, когда тайный советник послужил начинкой для пирога (ситуация, обыгранная в литературе). Предложение «Мать любит дочь» можно понять и как то, что мать любит свою дочку, и как то, что, напротив, дочка любит свою мать. Видом амфиболии является акцентуация, когда все решает расстановка логического ударения. Этот случай в «народной риторике» обычно обозначается не термином, а указанием на пример: «Казнить нельзя помиловать», где все зависит от интонации (на письме – от знаков препинания): «Казнить. Нельзя помиловать», «Казнить нельзя. Помиловать». На акцентуации построен следующий анекдот. В Политбюро поступила телеграмма от Троцкого. Сначала текст телеграммы прочитали так: «Я не прав. Вы правы. Извините!» Все обрадовались: раскол в партийных рядах преодолен. Один Каганович опечалился. Когда его спросили, в чем дело, он прочитал телеграмму по-другому: «Я не прав?! Вы правы?! Извините!» Частой логической уловкой является игнорация (argumentum ad ignoratium), состоящая в том, что довод игнорируется потому, что «никто никогда такого не видел». Если говорящий или даже большая группа лиц не сталкивались с каким-то прецедентом, то это, разумеется, не означает, что подобные факты не могут иметь места. В конце концов, все происходит когда-то в первый раз, а главное, опыт отдельного человека всегда ограничен. Но опора на «прецедентное» мышление срабатывает очень эффективно. Вспомним, сколь многие рассуждения начинаются со слов «Где это видано, чтобы...» или «До сих пор никто не видел, чтобы...». В «Беге» М. Булгакова владелец тараканьих бегов Артур опровергает обвинение в том, что он напоил пивом фаворита состязаний Янычара, прибегая именно к игнорации: «Где вы видели пьяного таракана?» На игнорации построена также тактика отвержения аргументов противника – антирезис (см. ниже). Подведем итог. Логические доказательства достаточно тривиальны, зато убедительны. Прибегающий к ним пользуется либо дедукцией (наиболее убедительные доказательства), либо индукцией, либо рассуждениями с дефиницией. От логических доказательств следует отличать логические уловки. Ими не стоит злоупотреблять, но обнаружение их в речи оппонента – очень сильный аргумент. В этой связи мы и дали представление о наиболее распространенных видах уловок. Разоблачение уловки, а тем более называние ее имени (в частности – латинского термина) выглядит в словесном поединке особенно весомым.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Логические доказательства» з дисципліни «Політична риторика»
