Находятся те, у кого показатели китайской экономики вызывают сомнения. Некоторые журналисты и ученые утверждают, что цифры сфальсифицированы, коррупция процветает, банки еле держатся на * Официальный военный бюджет Китая - третий в мире, после Соединенных Штатов и Великобритании. Но большинство аналитиков приходят к выводу, что многие затраты просто не включаются в официальный бюджет, и если подсчитать все, то военные затраты Китая - вторые по величине после Соединенных Штатов (правда, разрыв между ними довольно значительный). 112 плаву, усиливается напряженность между провинциями, опасно растет расслоение общества, и ситуация в целом на грани взрыва. Но справедливости ради следует отметить, что многие из них твердят об этом на протяжении двадцати лет, и за это время по крайней мере их главное предсказание - падение режима - так и не сбылось. Проблем у Китая великое множество, но есть все-таки то, за что каждая развивающаяся страна готова отдать душу - бурный рост. Этот экономический рост делает все остальные проблемы, какими бы серьезными они ни были, поддающимися решению. Один из наиболее мыслящих критиков режима, ученый Миньсин Пэй, готов признать, что «по сравнению с другими развивающимися странами китайская история куда успешнее, чем мы могли себе представить». Для режима, который сохраняет свой коммунистический облик, Пекин принимает капитализм с потрясающей откровенностью. Как-то я спросил у одного китайского госчиновника, каким может быть лучшее решение проблемы сельской нищеты. Он ответил: «Мы позволили рынкам работать, Они перетянули людей от земли в индустрию, из деревень в города. С исторической точки зрения в этом состоит единственный ответ на проблему сельской нищеты. Мы должны продолжать индустриализацию». Когда я задавал такой же вопрос индийским или латиноамериканским официальным лицам, они пускались в сложные объяснения о необходимости сельскохозяйственных дотаций, субсидий для бедных фермеров и других подобных программ, которые предназначены для усмирения рыночных сил и замедления исторического - и часто болезненного - процесса индустриализации, проводимой с помощью рынка. Но пекинский подход также всегда отличался от взглядов, которых придерживаются многие экономисты - сторонники свободного рынка - от той программы одновременных реформ на всех фронтах, которую иногда называют «Вашингтонским соглашением». Что еще более важно, он отличается и от российской шоковой терапии времен Бориса Ельцина, которую китайские лидеры тщательно изучали и которую часто приводят в качестве отрицательного примера: они могли бы согласиться с выразительным комментарием Строуба Тэлбота, сделанным в то время, когда он работал в администрации 113 Клинтона: «Слишком много шока, слишком мало терапии». Китай выбрал не большой взрыв, а метод относительного прироста, стратегию, которую я называю «стратегией роста знаменателя». Вместо того чтобы немедленно закрыть все неэффективные предприятия, перекрыть доступ к кредитам и начать полномасштабную приватизацию, они пошли по пути наращивания экономики за пределами убыточных отраслей, так что со временем такие отрасли занимали все меньшую и меньшую долю в общей экономике (знаменатель). За счет этого Пекин выиграл время для постепенно решения своих проблем. Только сейчас он начал расчищать свой финансовый сектор - на десять лет позже, чем настоятельно советовали многие эксперты, и намного медленнее, чем они советовали. Но сегодня реформы можно проводить в контексте экономики, которая выросла вдвое и значительно диверсифицировалась. Таков капитализм с китайским лицом. Казалось, что централизованное планирование не работает. В некотором смысле это действительно так, даже в Китае. Однако Пекин гораздо меньше имеет представления об остальном Китае и гораздо меньше его контролирует, чем ему бы хотелось и чем кажется со стороны. Об этом говорит только одна цифра. Доля от общей суммы налогов, которую получает центральное правительство Китая, составляет 50 процентов2; доля же федерального правительства США (правительства слабого по всем международным стандартам) составляет 70 процентов. Другими словами, децентрализованное развитие - это реальность, определяющая сегодня экономическую жизнь Китая, она же все более определяет и его политическую жизнь. До определенной степени такая потеря контроля - тоже плановая. Правительство поощряло расцвет настоящего свободного рынка во многих областях, открыла экономику для иностранных инвестиций и торговли, использовало свое членство в ВТО для проталкивания реформ в экономике и обществе. И многие из успехов (растущее предпринимательство) и провалов (упадок здравоохранения) являются результатом недостатка координации между центром и регионами. Эта проблема - раскручивающейся децентрализации -станет одной из основных для Китая, и мы к ней еще вернемся. 114 Неловко заострять на этом внимание, но ничего не поделаешь: очень часто придерживаться намеченной стратегии Пекину позволяло отсутствие необходимости отчитываться перед своим народом. И другие правительства с трудом скрывают зависть. Индийские официальные лица любят говорить, что их китайским коллегам не приходится заботиться о голосах избирателей. «Мы вынуждены делать многое из того, что политически популярно, но по существу нелепо, - заявил один из высокопоставленных членов индийского правительства. - Это плохо влияет на наш завтрашний экономический потенциал. Но голоса политикам нужны сегодня. У Китая же есть возможность видеть далекую перспективу. И хотя Пекин не все делает правильно, он принимает много толковых и дальновидных решений». Это хорошо заметно на примере сегодняшнего стремления китайцев к получению высшего образования. Понимая, что для дальнейшего продвижения экономики страна нуждается в квалифицированной рабочей силе, китайское правительство значительно увеличило объем стипендий и других видов помощи: в 2006 году на это выделили 240 миллионов долларов, а в 2008-м -уже 2,7 миллиарда долларов. В 2006 году затраты на образование составляли ничтожно малые 2,8 процента от ВВП, а к 2010 году, согласно планам правительства, они будут составлять уже 4 процента, и значительная доля будет затрачена на финансирование небольшого числа элитных институтов, способных конкурировать на мировом уровне. Такая концентрация была бы невозможной, например, в демократической Индии, где ради удовлетворения избирателей огромные ресурсы тратятся на кратковременные субсидии. (На индийские элитные учебные заведения, напротив, оказывают давление, заставляя их ограничить прием на основе высоких экзаменационных баллов, а зачислять половину студентов в соответствии с установленными квотами и политикой равноправия.) Это весьма необычное явление, когда при недемократической форме правления удается так долго поддерживать эффективный экономический рост. Большинство автократий быстро становятся закрытыми, коррумпированными и бестолковыми - они потворствуют экономическому грабежу и стагнации. Куда более типичны в 115 этом отношении режимы Маркоса, Мобуту и Мугабе. (И чтобы не объяснять происходящее исключительно культурным своеобразием, следует помнить, что при Мао китайский режим был чрезвычайно жестоким.) Но правление в сегодняшнем Китае, несмотря на все ошибки, все нее отличается прагматизмом и компетентностью. «Я имел дела с правительствами всех стран мира, - говорит один крупный инвестиционный банкир. - И правительство Китая, возможно, производит наилучшее впечатление». Такого же мнения придерживаются многие побывавшие в Китае бизнесмены. «Люди должны сами создавать собственные ценности, в зависимости от того, что они считают величайшим благом во все времена, - говорил Билл Гейтс в интервью журналу Fortune в 2007 году. - Я лично убедился, что китайские лидеры об этом постоянно помнят». Конечно же, это не полная картина. Хотя Китай развивается быстро и все новые возможности появляются во всех сферах, государство - благодаря постепенному ходу реформ - все еще удерживает в своих руках многие отрасли экономики. Даже сегодня около половины ВВП приносят государственные предприятия. Из тридцати пяти крупнейших компаний на Шанхайском фондовом рынке тридцать четыре частично или полностью принадлежат государству. И государственный контроль часто вступает в противоречие с открытостью, честностью и эффективностью. Китайские банки, которые в большинстве своем также принадлежат государству, тратят десятки миллиардов долларов в год на поддержку неэффективных компаний и направляют деньги в регионы, группам и людям отнюдь не по экономическим причинам. Коррупция процветает, и резко увеличилась доля коррупционных скандалов с участием высокопоставленных чиновников - с 1,7 процента в 1990 году до 6,1 в 2002 году3. Региональные различия становятся все более ощутимыми, неравенство растет с космической скоростью, что вызывает напряжение в обществе. Часто приводимые данные - а их предоставляет само правительство - говорят об устойчивой тенденции. В 2004 году в Китае было зафиксировано 74 000 протестных выступлений в той или иной форме, десятью годами ранее таких выступлений было зафиксировано всего 10 000. 116 Два приведенных образа перекликаются друг с другом. Во многом проблемы Китая - это последствия его успехов. Беспрецедентный экономический рост породил беспрецедентные социальные перемены. За тридцать лет Китай прошел тот путь индустриализации, на который у Запада ушло двести лет. Каждый день десятки тысяч людей перебираются из деревень в города, от ферм к фабрикам, с запада на восток, и все это в беспрецедентном темпе. И это не просто перемещения в пространстве - эти люди оставляют свои семьи, свой социальный класс, свою историю. И вряд ли стоит удивляться, что государству приходится иметь дело с социальными потрясениями. Говоря о понижающейся эффективности китайского государства, Миньсин Пэй указывает на то, что власти уже не могут обеспечивать такую простую вещь, как безопасность на дорогах: количество несчастных случае со смертельным исходом составляет 26 жертв на 10 000 транспортных средств (в Индии и Индонезии этот показатель - 20 и 8 соответственно)4. Но в то же время важно отметить, что количество автомобилей на китайских дорогах растет на 26 процентов в год - сравните с 17 процентами в Индии и 6 процентами в Индонезии. Когда Индия обгонит Китай по темпам экономического роста, а все к этому идет, я готов держать пари, что и там будет наблюдаться значительный рост несчастных случаев, демократическим ли при этом будет правительство, или нет. Обратимся к последствиям экономического роста Китая для окружающей среды - не в масштабах всей планеты, но в масштабах самого Китая. 26 процентов водных запасов в крупнейших реках страны настолько загрязнены, что они «утратили способность выполнять свою основную экологическую функцию»5. На берегах одной только Янцзы расположены девять тысяч химических производств. Пекин уже сегодня - мировая столица по меньшей мере по одному показателю - по загрязнению воздуха. Из 560 миллионов городских жителей Китая только 1 процент дышит воздухом, считающимся безопасным по стандартам Евросоюза6. Но следует также отметить, что все эти Цифры и данные исходят от самого китайского правительства. В Пекине экологические соображения стоят в повестке дня на гораздо более высокой позиции, чем в других развивающихся странах. Высоко- 117 поставленные официальные лица Китая говорят о необходимости «озеленить» ВВП, и экологические вопросы занимают важное место в плане президента Ху Цзиньтао по созданию «гармоничного общества». Одна из западных консалтинговых фирм изучила новые китайские законы, касающиеся вопроса загрязнения воздуха, и подсчитала, что потребность в продукции, которая ведет к сокращению вредных выбросов, в ближайшем будущем станет расти на 20 процентов в год, что ведет к созданию рынка ценой в 10 миллиардов долларов. Пекин пытается справиться с трудной дилеммой: сокращение бедности требует бурного экономического роста, который, в свою очередь, означает загрязнение окружающей среды и ее деградацию. Основная проблема, с которой сталкивается Китай в своем поступательном движении, заключается вовсе не в том, что его форма правления непоправимо вредна: проблема в том, что такая форма правления неминуемо утратит способность удерживать ситуацию -к этому неизбежно ведет раскручивающаяся децентрализация. Темпы китайских перемен обнажают слабость его коммунистической партии и государственной бюрократии. В течение определенного периода государственная монополия на власть позволяла быстро проводить крупные реформы, направляя людей и ресурсы туда, куда было необходимо. Но одним из результатов таких решений стал экономический, социальный и политический беспорядок, а когда приходилось лавировать между этими волнами, ограниченная и иерархическая структура партии становилась все менее компетентной. Коммунистическая партия Китая - партия рабочих и крестьян - на самом деле одна из самых элитарных в мире организаций. Она состоит из трех миллионов образованных мужчин и женщин, проживающих главным образом в городе, то есть из группы людей, которая совершенно нерепрезентативна для огромного сельского общества, которым она руководит. Лишь немногие из партийных функционеров владеют хоть какими-то политическими навыками. Остальные - скорее хорошие технократы, искушенные также в искусстве внутрипартийного маневрирования и покровительства. И пока неизвестно, обладают ли эти лидеры достаточной харизмой или способностями участвовать в публичной политике - а именно-,это 118 требуется от тех, кто должен управлять населением в 1,3 миллиарда человек, населением, которое становится все более напористым и агрессивным. Экономический рост в 1970-х и 1980-х, например, на Тайване и в Южной Корее сопровождался постепенными законотворческими, социальными и политическими реформами. Те режимы были авторитарными, но не тоталитарными - это важное отличие, и потому не стремились к полному контролю над обществом, что помогло ослабить их хватку. К тому же их главный покровитель - Соединенные Штаты - подталкивал их к смене системы. Пекин не испытывает давления такого рода. А по мере углубления перемен тоталитарная система дает трещины или местами становится абсолютно бездейственной. У людей сейчас гораздо больше свобод и возможностей, чем прежде. Они могут работать, перемещаться, владеть собственностью, начинать собственное дело и, до определенной степени, поклоняться тем, кому они хотят поклоняться. Но политический контроль остается строгим и в некоторых ключевых областях почти не показывает признаков ослабления. Например, Пекин досконально продумал систему слежения за использованием Интернета, и она удивительно эффективна. Коммунистическая партия тратит огромное количество времени и энергии на обеспечение социальной стабильности и предотвращение публичных выступлений. Это еще один несомненный признак того, что перед ним стоят проблемы с еще неуловимыми очертаниями, у которых нет простого решения. Сравните эту ситуацию с ситуацией, сложившейся у южного демократического соседа Китая. У индийских политиков тоже вполне хватает забот - в основном как не проиграть выборы, - однако им редко приходится задумываться о социальной революции или о выживании режима. Они не паникуют при мысли о массовых протестах и забастовках - они считают их частью нормального взаимодействия между теми, кто управляет, и теми, кем управляют. Правительства, которые уверены в своей законности, не страдают манией преследования по поводу таких организаций, как Falun Cong, члены которой собираются для совместных дыхательных упражнений. 119 Многие американские авторы поспешили заявить, что Китай опровергает представление о том, будто экономические реформы ведут к политическим реформам - то есть что капитализм ведет к демократии. Вполне возможно, что Китай действительно представляет собой исключение из правил, но судить об этом пока слишком рано. Это правило срабатывало повсюду - от Испании и Греции до Южной Кореи, Тайваня и Мексики: страны, которые переходили к свободному рынку и модернизировались, начинали меняться политически только тогда, когда достигали статуса стран со средним достатком (это не совсем точная категория, она колеблется между 5000 и 10 000 долларов в год на душу населения)*. Поскольку уровень доходов населения в Китае все-таки намного ниже этой планки, нельзя утверждать, что страна опровергла это правило. А по мере роста жизненных стандартов в Китае все более насущным становится вопрос о политических реформах. В том, что режим в ближайшие пятнадцать лет столкнется с серьезными вызовами, сомневаться почти не приходится, хотя это вовсе и не означает, что Китай в одночасье перейдет к либеральной демократии в западном стиле. Скорее всего, на первом этапе режим трансформируется в «смешанный» - наподобие режимов, сформировавшихся во многих западных странах в XIX веке или в южноазиатских странах в 1970-1980-х годах, в которых элементы иерархии и контроля со стороны элиты сочетались с участием широких народных слоев. Не забывайте, что Япония - самая зрелая демократия в Южной Азии, при этом ее правящая партия остается у власти уже шестьдесят лет. В конце 2006 года, на встрече с американской делегацией, у китайского премьера Вэня Цзябао спросили, что китайские лидеры имеют в виду под словом «демократия», когда они говорят о том, что Китай к ней движется. Вэнь объяснил, что с его точки зрения, демократия содержит три ключевых компонента: «выборы, независи- * Это приблизительные данные, поскольку исследователи пользуются разными критериями (ППС, доллары по курсу 1985 года и т. п.). Но основной пункт - то, что Китай по уровню доходов населения все еще находится ниже демократического порога, - все-таки точен. 120 мую судебную систему и контроль на основе сдержек и противовесов». Ту делегацию возглавлял Джон Торнтон, бывший президент Goldman Sachs который стал настоящим экспертом по Китаю. Он глубоко исследовал все три компонента и пришел к выводу, что действительно наблюдается хоть и неторопливое, но движение к выборам на провинциальном уровне, принимается все больше антикоррупционных мер, и даже предпринимаются шаги по улучшению законодательства. В 1980 году китайские суды рассмотрели 800 тысяч дел, в 2006-м они приняли к рассмотрению в десять раз больше дел. В весьма продуманном очерке, опубликованном в Foreign Affairs, Торнтон пишет о режиме, который пусть нерешительно и маленькими шажками, но идет к большей подотчетности и открытости7. Маленьких шажков может оказаться недостаточно. Коммунистам, правящим Китаем, следовало бы прочитать, или перечитать, их Маркса. Карл Маркс был неважным экономистом и идеологом, но весьма одаренным обществоведом. Одно из его главных прозрений заключалось в том, что когда в обществе меняются экономические основания, покоящаяся на них политическая надстройка также неизбежно меняется. Маркс считал, что, когда общества становятся более ориентированными на рынок, они имеют тенденцию поворачиваться к демократии. История подтверждает эту связь между рыночной экономикой и демократией, хотя, конечно, встречаются и некоторые временные отставания. Если исключить те страны, чье богатство основано на нефти, то во всем мире сегодня существует лишь одна страна, которая достигла западного уровня экономического развития, но в которой демократия еще работает не в полную силу - это Сингапур. Но Сингапур - маленький город-государство с невероятно компетентной правящей элитой - остается исключением. Многие лидеры пытались скопировать виртуозные действия Ли Куан Ю, который сумел сделать страну процветающим и современным государством, сохраняя при этом политическое господство. Но никому это толком не удавалось. Но даже Сингапур быстро меняется, становясь более открытым обществом - а в некоторых вопросах (особенно культурных и социальных, вроде отношения к гомосексуализму) даже более открытым, чем другие южноазиатские общества. 121 И если мы посмотрим на те страны, у которых за плечами десятки лет развития, от Южной Кореи до Аргентины и Турции, мы увидим, что модель остается неизменной: либеральная демократия приходит тогда, когда рыночная экономика достигает размеров, при которых обеспечивается определенный средний уровень доходов населения. Как отмечали многие ученые, это, вероятно, наиболее важное и наиболее подтвержденное документальными данными обобщение в политической науке. Многие представители молодого поколения китайских лидеров понимают дилемму, перед которой стоит страна, и в частных беседах говорят о необходимости сделать собственную политическую систему менее жесткой. «Самые мыслящие люди в партии изучают не экономические реформы, - говорил мне один молодой китайский журналист со связями в пекинской правящей элите, - а реформы политические». Сингапурские министры подтверждают, что китайские официальные лица подолгу изучают систему, которую построил Ли Куан Ю, коммунистическая партия также посылала свои делегации в Японию и Швецию, пытаясь понять, каким образом в этих странах удалось создать демократический строй, в котором правит одна партия. Они внимательно изучают политическую систему, правила проведения выборов, формальные и неформальные преимущества партии, препятствия, которые приходится преодолевать аутсайдерам. Мнимые это усилия или попытки найти новые пути для сохранения контроля - все же они говорят о том, что партия осознает необходимость перемен. Вызов, который стоит перед Китаем, не технократический - это политический вызов. Это вопрос не реформирования власти, это вопрос отказа от власти - в результате придется забыть о давнишних интересах, разорвать сети покровительства, отказаться от статусных привилегий. Ни одна из этих мер не будет означать полного отказа от правительственного контроля - по крайней мере на ближайшее время - однако они сократят его масштаб, уменьшат роль партии и ее авторитет. Но даже при всех этих новомодных тренингах по менеджменту готова ли коммунистическая партия совершить такой скачок? Большинство автократий, которые модернизировали свою экономику - Тайвань, Южная Корея, Португалия, - пережили последо- 122 вавшие за этим политические перемены и обрели большую стабильность и легитимность. Перед Пекином и раньше стояли непростые задачи, и ему удавалось с ними справляться. И даже если режим не сможет осуществить такой переход, политическая нестабильность и отсутствие порядка вовсе не обязательно остановят рост китайской экономики. Каким бы ни было будущее его политической системы, вряд ли Китай сойдет с мировой сцены. Даже если нынешний режим рухнет - или скорее расколется на фракции, - силы, которые питают экономический подъем страны, никуда не исчезнут. Франция после революции прошла через двухвековой политический кризис - через две империи, одну полуфашистскую диктатуру и четыре республики. Но, несмотря на политические передряги, экономически она процветала, оставаясь одной из богатейших в мире стран. Китай изголодался по успеху, и это может служить основной причиной его устойчивого роста. В XX веке, после сотен лет нищеты, страна пережила крушение империи, гражданскую войну и революцию и очутилась в коммунизме чудовищного маоистского разлива. Во времена «Большого скачка», жестокого эксперимента по коллективизации, страна потеряла 38 миллионов человек. В отличие от Индии, которая, вопреки медленному экономическому росту, могла хотя бы гордиться своей демократией, Китаю к началу 1970-х гордиться было нечем. Затем наступило время реформ Дэна. Сегодня китайских лидеров, бизнесменов и народ в целом объединяет одно стремление: они хотят двигаться вперед. И они вряд ли случайно позабудут о трех десятилетиях относительной стабильности и процветания. ФОНАРЬ ПОД СПУДОМ Что бы ни происходило внутри Китая, это всегда отражается на международной жизни. Его подъем - экономический, политический, военный - означает, что его влияние распространяется далеко за пределами страны. Стран, обладающих такой способностью, не так уж много. Их сегодняшний список - Соединенные Штаты, Великобритания, Франция, Германия, Россия - за последние два столетия 123 мало изменился. Великие державы подобны оперным дивам: их выход на международную сцену и уход с нее сопровождаются большой суматохой. Вспомните о подъеме Германии и Японии в начале XX века или об упадке империи Габсбургов и Османской империи, результатом которых стали бесконечные кризисы на Балканах и беспокойный современный Ближний Восток. В последние годы эта модель уже не столь актуальна. Современные Япония и Германия являются второй и третьей экономиками мира, но при этом остаются удивительно инертными в политическом и военном отношениях. Да и Китай произвел не так уж много международного шума и суеты. В первую декаду своего развития, в 1980-х, у Китая просто не было настоящей внешней политики. Или, точнее, стратегия роста и была их большой стратегией. Пекин видел основу своего развития в хороших отношениях с Америкой, отчасти потому что ему был необходим доступ к самому большому в мире рынку и к самым передовым технологиям. В Совете Безопасности ООН Китай обычно голосовал за резолюции, которые выдвигала или поддерживала Америка, или по крайней мере воздерживался от наложения на них вето. Да и в других вопросах Китай старался не высовываться - как говорил Дэн, «держал свой фонарь под спудом». Эта политика невмешательства и неучастия в конфронтациях продолжается в основном и по сей день. За исключением всего, что имеет отношение к Тайваню, Пекин предпочитает избегать ссор с другими правительствами. Он по-прежнему сосредоточен на собственном росте. В своем обращении к XVII съезду партии в 2007 году, которое длилось два с половиной часа, президент Ху Цзиньтао подробно говорил об экономике, финансах, промышленности, о социальных вопросах, об окружающей среде, но почти полностью проигнорировал такую тему, как внешняя политика. Многие опытные китайские дипломаты нервничают, когда разговор заходит о мощи, которую обретает их страна. «Это меня пугает, - говорил Ву Цзяньмин, президент Китайского университета международных отношений и бывший посол в ООН. - Мы по-прежнему страна бедная, страна развивающаяся. Я бы не хотел, чтобы люди... преувеличивали наше влияние». Синьхай Фан, заместитель ди- 124 ректора Шанхайской фондовой биржи, говорит о том же: «Не забывайте, что в Америке подушный ВВП превышает наш в двадцать пять раз. Нам предстоит еще очень длинный путь». Это беспокойство проявилось в довольно интересной внутрикитаиской дискуссии о том, как Пекину следует формулировать свою внешнеполитическую доктрину. В 2002 году Чжэн Бицзянь, тогдашний заместитель руководителя Центральной партшколы, изобрел термин «мирный рост», который обозначал намерение Китая спокойно двигаться вверх по глобальной лестнице. Когда говорит Чжэн, остальные слушают, поскольку его предыдущим боссом был председатель КНР Ху Цзиньтао. Ху и премьер Вэнь Цзябао затем неоднократно повторяли эту фразу, таким образом официально ее одобрив. Но затем она впала в немилость. Многие западные аналитики полагали, что проблема - в эпитете «мирный», поскольку он ограничивает китайские намерения в отношении Тайваня. На самом деле внутренних разногласий по этому вопросу почти нет. Китай считает Тайвань своим внутренним делом и верит, что обладает всеми правами, чтобы при необходимости - в качестве последнего аргумента - применить силу. Как объяснял мне сам Чжэн, «Линкольн вел войну за сохранение союза, но вы по-прежнему считаете, что Соединенные Штаты развивались мирным путем». Некоторые ключевые фигуры в китайской политике озабочены скорее другим словом из этой фразы - «рост». (Более точно было бы перевести его с китайского как «толчок» или «всплеск».) Дипломаты высокого ранга содрогались при мысли о том, что им придется ездить по свету и говорить о китайском подъеме. В особенности их пугала критика со стороны Соединенных Штатов, которые, скорее всего, увидели бы в китайском подъеме угрозу. Ли Куан Ю предложил Пекину говорить скорее о «возрождении», чем о «подъеме», и партийные лидеры активно обсуждали этот термин на отдыхе в Бэйдайхэ летом 2003 года. С тех пор они говорят о «мирном развитии». «Концепция не изменилась, - говорит Чжэн. - Изменился лишь термин». Совершенно верно, однако это изменение отражает стремление Китая никого не пугать и не нервировать, пока он сам на всех парах несется вперед. 125 Режим работает над тем, чтобы китайский народ хорошо понимал его стратегию. В 2006-2007 годах по китайскому телевидению показали двадцатисерийный фильм «Подъем великих стран», явно предназначенный для просвещения широких масс8. Принимая во внимание серьезную политическую подоплеку этой темы, можно быть уверенными, что идеи, прозвучавшие в этом сериале, были именно теми, на которых настаивало правительство. Фильм был серьезным, интеллектуальным, в стиле ВВС или РВ8, и говорилось в нем о подъеме девяти великих держав, от Португалии и Испании до Советского Союза и Соединенных Штатов, ученые из разных стран мира говорили в нем о своей точке зрения на эти события. Серии, посвященные отдельным странам, были максимально достоверными и объективными. О подъеме Японии - а это больная тема для Китая - также говорилось объективно, без малейших попыток раздуть националистическую истерию по поводу нападения японцев на Китай; неоднократно давалась высокая оценка послевоенному экономическому росту Японии. Например, в эпизодах, посвященных Соединенным Штатам, много говорилось о программах Теодора и Франклина Рузвельтов по регулированию и обузданию капитализма, подчеркивалась роль, которую играет государство при капитализме. Кое о чем, правда, хоть и предсказуемо, но все же постыдно, умалчивалось: в длившейся целый час программе, посвященной Советскому Союзу, полностью отсутствовали упоминания о терроре, чистках и ГУЛАГе. Однако было сделано и несколько удивительных признаний: например, американская и британская системы представительного правления заслужили похвалу за их способность поддерживать свободу, законность и политическую стабильность в этих странах. Основной месседж фильма был следующим: нация идет к величию путем экономических достижений, а милитаризм, имперские замашки и агрессивность ведут в тупик. И эта мысль повторялась неоднократно. В финальном эпизоде - он был явным средоточием морали всего фильма - предлагались ключи к разгадке истинного величия: национальное единство, экономический и технологический успех, политическая стабильность, военная мощь, культурный креатив и магнетизм. Последнее толковалось как привлекательность на- 126 циональных идей, что соотносится с концепцией «мягкой силы», разработанной Джозефом Наем, одним из ученых, чьи высказывания прозвучали в фильме. Эпизод заканчивался заявлением, что в новом мире нация может сохранять конкурентоспособность только в том случае, если она обладает знаниями и технологическими возможностями для инноваций. Короче говоря, путь к силе идет через рынки, а не через империи.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «ЦЕНТРАЛИЗОВАННОЕ ПЛАНИРОВАНИЕ, КОТОРОЕ РАБОТАЕТ?» з дисципліни «Постамериканський світ»
