В соответствии с этой теорией уже к XVI в. сформировалась единая капиталистическая экономика, под влиянием которой раз- вивались отдельные страны. В ней Валлерстайн выделил три глав- ных элемента: (!) единый мировой рынок, (2) наличие по крайней мере нескольких экономически мощных стран, ни одна из которых не могла его политически контролировать в одиночку. Формирова- ние мирового рынка стало возможным именно благодаря ренции товаров множества стран; (3) трехзвенная иерархическая структура: ядро — полупериферия — периферия. Она обеспечива- ет, с одной стороны, господство стран «ядра» над странами «пе- риферии», с другой — гибкость всей конструкции за счет среднего звена, амортизирующего противостояние между и «пери- ферией», комбинирующего в себе признаки того и другого. В периоды структурной перестройки мирового хозяйства и связанной с ней перекройки политической карты мира изменения происходят именно за счет «полупериферии»: одни, принадлежащие к этой категории страны, переходят на верхнюю ступень их иерархии, другие, наоборот, деградируют до состояния «периферии». Пропорции между звеньями этой трехчленной структуры, характерной и для других социальных и территориальных систем, Валлерстайн проследил на разных фазах «длинных тьева, что позволило выявить перемещение мирового «ядра». В период господства западноевропейских стран, охвативший прошлое столетие, центр тяжести мировой экономики сместился из Великобритании в Германию, а затем, в наступившем в XX в. периоде «глобальной цивилизации», — на восток США. Ныне мировое «ядро» «дрейфует» по направлению к Азиатско-Тихоокеанскому региону, на запад США. Теория ввела в научный оборот идею о существовании структурных и исторических ограничений развития мировой экономики, препятствующих в пределах каждой фазы «длинных волн» преодолению обширной периферией своего зависимого статуса. Эта теория прежде всего экономическая: отношения господства и подчинения в мировых системах основываются на территориальном разделении труда и специализации стран каждого из звеньев иерархии на производстве товаров определенной сложности и специфическом сочетании его факторов (в частности, цене рабочей силы). Однако теория справедливо получила высокую оценку и политико-географов, поскольку она: впервые органически связала все пространственные уровни политики: (1) глобальный, определяющий основные тенденции развития мирового хозяйства; (2) национально-государственный, или идеологический, опосредующий восприятие человеком действительности, осознание им реального мира, развивающегося по универсальным глобальным закономерностям, (3) локальный уровень непосредственного опыта человека, на котором он живет и работает; способствует теоретизации геополитики, делает ранее сугубо описательную категорию «политическая карта мира» научной; применима для всех уровней исследования, ибо трехзвенная пространственная структура, детально проанализированная Вал-лерстайном и его последователями, носит всеобщий характер Важный вывод из теории — доказа- тельство ошибочности взгляда на мировое развитие как на некую единую траекторию, которую рано или поздно должны пройти все страны и районы. Распространение теории среди геогра- фов устранило в политической географии крен в сторону исследований на уровне отдельных стран, явно обозначившийся в 1970-е годы. Вдохновляющие перспективы открывает соединение теории «мировых систем» с географического места — лектическая связка глобального и локального. Джонстон и Тейлор предприняли попытку вписать в широкий контекст теории «мировых систем» электоральную географию и орга- нически интегрировать ее в политическую географию. Вслед за многими политологами, социологами и философами Тейлор задается вопросом: почему демократические страны, где прово- дятся свободные выборы, ограничены почти исключительно ми- ровым Почему в странах и рии» режимы, законно избранные на основе свободного явления избирателей, если и приходят к власти, то, как правило, на короткий период, деградируя затем в авторитарные режимы или уступая им власть в результате переворотов? (Тау1ог, 1993]. Политико-географы и политологи пытаются отвечать на этот вопрос, рассчитывая корреляции критериев демократического режима (возможность соревновательности политических партий, высокая степень политической мобилизации ими населения, свобода действий для оппозиционных сил, стабильность) с экономическими и географическими переменными. Такие корреляции объяснили относительную ограниченность распространения демократических режимов лишь отчасти. В отдельных странах выявлялось несоответствие между сравнительно высоким уровнем социально-экономического развития и отсутствием свободы выражения политических взглядов. Тем не менее Тейлор утверждает, что в нынешних западных государствах реализованы основные принципы программы социал-демократов. Для нормального функционирования и обеспечения массовой поддержки государство перераспределяет между социальными группами значительную часть национального дохода. Естественно, продолжает Тейлор, большой эффект от этого может быть достигнут лишь в странах, находящихся на достаточно высоком уровне экономического развития, т.е. в странах мирового «ядра*. В странах «периферии» и в условиях ки средств для активной социальной политики, соревнование политических партий в борьбе за власть — лишь один из путей ее завоевания и контроля, и часто единственной практической возможностью для удержания власти остается подавление и преследование политических противников или же проведение клиенте- политики подкармливания определенных социальных или территориальных групп населения. Концепция Тейлора, несомненно, интересна и полезна, но все же несколько преувеличивает значимость экономических факторов и недооценивает роль политико-культурных и исторических. В самом деле, на государственном строе сильнейшим образом сказываются различия между индивидуалистской и коллективистской культурами — наиболее общие различия, характеризующие дихотомию между демократическим Западом и авторитарным Югом и отчасти Востоком. Характерные черты индивидуалистской культуры — упор на личную инициативу, убеждение в том, что каждый должен сам заботиться о своем благополучии и благосостоянии семьи, чувство независимости от общественных институтов, вера в право на собственное мнение и независимую частную жизнь, в превосходство и универсальность этих ценностей. Напротив, коллективистская культура предполагает убеждение в том, что сила человека — в принадлежности к определенным социальным группам или организациям: родственным кланам, этносам, партиям и др., вера в справедливость господствующих в обществе взглядов и авторитетов лидеров, стоящих во главе этих групп, законность права группы на контроль над частной жизнью человека и его взглядами, в обмен на лояльность тех, кто обеспечивает ему свою опеку. Естественно, индивидуалистская и коллективистская культуры обусловливают и отношение человека к власти и государству — к допустимости и пределам социального неравенства, способам завоевания и удержания власти, формам политической борьбы и т.д. Важные политико-культурные рубежи основываются на отношении людей к неопределенности и риску в жизни. У жителей западных стран сформирована готовность к постоянным изменениям в конъюнктуре, сочетающаяся с определенной терпимостью и верой в силу законов, ограничивающих столкновение интересов установленными рамками. В других регионах, в частности на Востоке, распространены убежденность в незыблемости и рациональности существующих порядков, меньшая готовность к изменениям и нетерпимость к инакомыслию. Таким образом, очевидно, что глубинные черты общественного сознания определяют значимость и сущность выборов в представительные учреждения по крайней мере не в меньшей степени, чем экономические факторы.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Теория «мировых систем» и политическая география» з дисципліни «Геополітика та політична географія»
