До азиатского финансового кризиса 1997 1998 гг. стремительная индустриализация НИСов Восточной и Юго-Восточной Азии представлялась, как и послевоенное развитие Японии, примером успешной догоняющей модернизации. Именно это обстоятельство позволяет рассматривать НИСы Азии как единую группу стран, несмотря на серьезные различия между ними в культуре и традициях, размерах территории и достигнутом уровне развития, в социальноэкономической структуре и этническом составе населения, конкретных методах стимулирования форсированного роста. Ведущую роль в процессе индустриализации этих стран играло государство, возглавлявшееся социально ответственными, патриотически настроенными элитами, которые прекрасно осознавали необходимость ускоренной модернизации для сохранения своей независимости в обстановке «холодной войны», соперничества между СССР, Китаем и США в Азии и острых внутренних проблем. Огромное влияние на политический выбор правящих кругов в пользу форсированного развития, безусловно, оказал пример Японии. Данный выбор подкреплялся существованием авторитарных политических режимов («авторитаризм развития»), которые создавали политические и институциональные условия для экономической модернизации. Другое обстоятельство, позволяющее объединить все азиатские НИСы в одну группу, экспортная ориентация их экономики при изначальной узости внутреннего рынка. Поступления от экспорта позволяли осуществлять крупные инвестиции, чтобы осваивать производство технически все более сложных товаров и поддерживать дальнейшую экспортную экспансию. Быстрый экономический рост в Восточной и Юго-Восточной Азии сопровождался уменьшением бедности основной массы населения и снижением социального неравенства. В этом проявились как влияние традиций социального патернализма и общинности («фирма одна семья»), так и готовность политической и деловой элиты жертвовать текущими выгодами ради достижения стратегических успехов в будущем. В то же время, отмечая достижения индустриальной модернизации в Азии, необходимо иметь в виду, что они стали возможными отчасти благодаря своеобразной ситуации, сложившейся в 70 - 80-е гг. в странах Западной Европы и Северной Америки, а в некоторой степени и в Японии, когда их фордистско-кейнсианская экономика достигла своих пределов и обозначился кризис массового производства массового потребления. Как раз тогда НИСы Азии освоили выпуск недорогих качественных товаров, которые легко находили своего покупателя на западных рынках. Экспортная экспансия «тигров» позволила им одновременно увеличивать и внутреннее потребление, и объем производственных инвестиций. Следуя опыту Японии, государство в НИСах с помощью как экономических, так и административных рычагов активно поощряло сбережения и накопление капиталов. При этом оно вплоть до начала 90-х гг. жестко контролировало финансовые рынки. Результатом экономической политики, стимулировавшей капиталовложения в производство и развитие инфраструктуры, стал стремительный рост доли накопления в ВВП - с 10 - 12% в 60 70-е гг. до 35 - 40% в конце 80 - середине 90-х гг.16 Интересно, что прямые иностранные инвестиции, вопреки распространенному мнению, сыграли относительно скромную роль в том инвестиционном буме, который наблюдался в Восточной и Юго-Восточной Азии в 70 - 90-е гг. Даже в Сингапуре, которому принадлежал своеобразный рекорд по доле прямых иностранных капиталовложений во внутренних инвестициях, в 1986 1991 гг. они составили 29,4% всех прямых капиталов, вложенных в экономику страны. В других НИСах этот показатель был значительно ниже17. Очевидно, что высокий уровень сбережений и накопления сдерживал рост потребления относительно динамики ВВП. Разумеется, общественное и частное потребление за годы индустриализации заметно увеличилось в странах региона, но увеличилось в меньшей степени, чем вырос сам ВВП. Вместе с тем в первой половине 90-х гг. по сравнению со второй половиной 80-х в восточноазиатских экономиках снизилась эффективность прямых капиталовложений18. В структуре экономики и общества возникли серьезные диспропорции. По существу, в Восточной и Юго-Восточной Азии сформировались два сектора хозяйства: сектор, ориентированный на экспорт, пользовавшийся покровительством государства и вниманием со стороны ТНК, который успешно заимствовал за границей новые технологии, и тот, что был связан преимущественно с внутренним рынком, не отличаясь при этом высоким уровнем производства и управления. Такое положение было особенно характерно для НИСов второго поколения Малайзии, Таиланда, Индонезии19. Впрочем, и в Южной Корее «чоболи», крупные конгломераты, создававшиеся под присмотром государства еще в 60-е гг. и постепенно превратившиеся в финансово-промышленные группы, были очень слабо связаны с малыми и средними фирмами в отличие от японских «керецу», имевших разветвленную сеть мелких фирм подрядчиков и субподрядчиков, которые работали по их заказам и таким образом включались в финансово-экономические и технологические цепочки промышленных империй. Очевидно, что существование второго, «внутреннего» сектора хозяйства и соответствующих ему социальных групп придавало восточноазиатской модернизации поверхностный характер, грозило возникновением социальной напряженности из-за недовольства части общества, которая чувствовала себя обделенной. Эта напряженность проявилась, в частности, в событиях 1998 г. в Индонезии (массовые демонстрации в городах против режима Сухарто) и в Малайзии (конфликт между премьер-министром Махатхиром и его заместителем Анваром Ибрагимом, вылившийся в выступления против политики авторитарной модернизации). До поры до времени накапливавшиеся диспропорции уравновешивались экспортной экспансией НИСов. Однако уже в первой половине 90-х гг. эффективность экспорта из стран Восточной и Юго-Восточной Азии упала. И одновременно начал расти их импорт: импортировались и предметы потребления, и оборудование, чтобы развивать инфраструктуру и продолжать ориентированную на экспорт индустриализацию. В результате в Корее, Малайзии, Филиппинах, Таиланде ухудшился внешнеторговый баланс, что усугубилось отрицательным сальдо по текущим операциям. При этом правительства НИСов приступили к либерализации экономики, порой поспешной и неподготовленной должным образом. В частности, был ослаблен контроль за финансовыми рынками и банковским сектором. Оборотной стороной такой либерализации явились строительный бум, ажиотажный спрос на недвижимость и резкое увеличение кредитов, полученных частным сектором, которые брались под будущий экономический рост и будущую экспортную экспансию. В течение 90-х гг. до середины 1997 г. банковские кредиты частному сектору в индустриальных странах Азии возрастали в среднем на 10% в год, т. е. быстрее, чем ВВП этих стран; ежегодное увеличение таких кредитов в 1990 1997 гг. составило в Малайзии 16%, в Таиланде, Индонезии и на Филиппинах 18%20. Причем во внешней задолженности Малайзии, Индонезии, Таиланда и Южной Кореи была велика доля краткосрочных долгов со сроком погашения не более года, но предполагающих, как правило, выплату повышенных процентов. Так что азиатский финансовый кризис, поставивший на первый взгляд под сомнение всю модель развития «тигров», подспудно вызревал задолго до 2 июля 1997 г., когда был девальвирован таиландский бат, а затем «посыпались» кредитно-финансовые системы и других НИСов Азии и начался отток капиталов из региона. На самом деле, если бы этого кризиса не было, его следовало бы выдумать. Он показал, что НИСы Азии исчерпали возможности для продолжения индустриального роста в условиях открытости своей экономики. Правда, по российским меркам кризис в Азии лишь небольшое недомогание (исключение Индонезия, где потрясения и потери от кризиса сопоставимы с российскими). Самый глубокий спад производства ВВП в 1998 г. имел место в Индонезии - 13,2%. В Таиланде ВВП сократился на 9,4%, в Малайзии - на 7,5%, в Корее - на 5,8%, в Гонконге на 5,1%. В 1999 г. он сменился подъемом: в Индонезии и Малайзии ВВП вырос на 2%, в Сингапуре на 5%, в Корее - на 8%21. Вновь стал возрастать и объем их экспорта (кроме Гонконга) в первую очередь как результат девальвации местных валют. На высоком уровне сохранилась и доля инвестиций в ВВП; несмотря на вызванное кризисом снижение, она составила в 1998 г. 22,7% в китайской провинции Тайвань, 24,3% - в Таиланде, 29% - в Корее, 30,2% - в Гонконге, 33,2% - в Малайзии, 34% - в Сингапуре. Лишь в Индонезии она упала до 18,5% и составила около 20% на Филиппинах, где, впрочем, никогда и не была особенно высокой22. После увеличения внешней задолженности в 1997 г. у Кореи, Таиланда и Малайзии уже в следующем году ее удалось сократить главным образом благодаря уменьшению заимствований «коротких» капиталов. Улучшению ситуации в экономике НИСов в 1999 г., безусловно способствовали меры, принятые их правительствами. Так, в Сингапуре и Южной Корее началась реорганизация крупных компаний. Правда, в Сингапуре такая реорганизация была предпринята по собственной инициативе, а в Корее под давлением МВФ и зарубежных кредиторов в соответствии с их советами и пожеланиями.
В основном она свелась к распродаже акций «чоболей» и ликвидации некоторых входивших в их состав компаний. Иной характер носил ответ на кризис со стороны правительства Малайзии. Там, помимо реструктуризации ряда промышленных корпораций и банков, правительство Махатхира Мохамада вопреки рекомендациям МВФ усилило государственное регулирование в финансовой и банковской сфере. В сентябре 1998 г. оно снизило ставку рефинансирования, зафиксировало обменный курс ринггита к доллару (3,8 ринггита за 1 доллар), ввело ограничения на спекулятивные операции с ценными бумагами и валютой (купленные акции нельзя продать раньше чем через год). И уже к концу 1998 г. экономическая ситуация в стране начала улучшаться. Возрос экспорт товаров, увеличился внутренний спрос. В 1999 2000 гг. удалось закрепить положительные тенденции в социально-экономическом развитии Малайзии. Тем самым был нанесен колоссальный удар по позициям МВФ и практике монетаризма. В какой степени, однако, принятые меры соответствуют постиндустриальным вызовам, с которыми столкнулись НИСы Азии в 90-е гг.? Очевидно, что, как и в случае с Латинской Америкой, это зависит от наукоемкости и технологичности экономики «тигров». Долгое время страны Восточной и Юго-Восточной Азии, прежде всего НИСы первого поколения (Южная Корея, Тайвань, Гонконг, Сингапур), следуя опыту Японии, умело использовали передовые технологии, заимствованные у стран Запада. Они успешно стимулировали внедрение достижений науки и техники частным бизнесом, одновременно покупая за границей лицензии и патенты, приглашая специалистов из США и Японии в качестве консультантов. Следует заметить, что в индустриальных странах Азии государственные меры по стимулированию технологических инноваций оказались гораздо эффективнее, чем в странах Латинской Америки. Правда, «тигры» второго поколения (Малайзия, Таиланд, Индонезия) по части освоения новых технологий отставали от Кореи, Тайваня, Сингапура и Гонконга. В частности, в Таиланде попытки государства заинтересовать частный бизнес в инновациях долго не приносили никаких результатов; ситуация стала меняться к лучшему лишь в начале 90-х гг. Бoльших успехов в области технологического развития добилась Малайзия. Как правило, условием для инвестирования зарубежных капиталов в малазийскую экономику объявлялась передача инвестором новой технологии принимающей стороне. Но в действительности технологические новшества часто сводились к отдельным, частным усовершенствованиям производства, а передаваемые технологии были новыми для Малайзии, но отнюдь не для Японии или США. Однако даже простое копирование не очень новых иностранных технологий предполагает так или иначе развитие национальной системы образования. В отличие от стран Латинской Америки, где система образования развивалась как бы вслед за индустриализацией, в НИСах Азии ее создание и расширение опережали развитие индустрии. Рост расходов на образование в этих странах превышал, как правило, темпы роста экономики. В частности, Южная Корея еще до начала своего индустриального бума ликвидировала неграмотность населения. В Сингапуре на протяжении тридцати лет, с 1960 по 1989 г., совокупные расходы на образование, государственные и частные, увеличивались в среднем на 11,4% в год быстрее, чем возрастал ВВП страны23. Это помогало быстро переходить от одной ступени индустриализации к другой, осваивая все более сложные технологии. Менее скромные достижения в области образования имели место в НИСах второго поколения; однако и они поначалу оказались достаточными, чтобы совершить индустриальный прорыв. Существенной чертой политики азиатских НИСов в области образования была его доступность. По степени вовлеченности (enrollment) молодежи в среднее и высшее образование азиатские НИСы значительно превосходили индустриальные страны Латинской Америки. Уже в середине 80-х гг. азиатские «тигры» первого поколения по уровню образования активного населения, в том числе по доле лиц с начальным, средним и специальным образованием, полностью соответствовали позднеиндустриальной стадии развития. Правда, при этом в рассматриваемых странах, за исключением Кореи, достижения в сфере высшего образования были не столь впечатляющими, как в области школьного и среднего профессионального образования. Например, в Сингапуре доля лиц с высшим образованием среди экономически активного населения в 1990 г. составила всего 7%, в Гонконге и на Тайване 6%. По этому показателю «тигры» первого поколения, не говоря уже о Малайзии и Таиланде, существенно уступали развитым странам Запада и Японии: в 1989 - 1990 гг. высшее образование в Японии имели 19% активного населения, в США - 26%24. А ведь именно тогда, на рубеже 80 - 90-х гг., закладывались интеллектуальные предпосылки для технологических и экономических достижений или, наоборот, неудач конца 90-х. Однако кроме формальных показателей количества студентов на тысячу человек населения или числа ученых в области точных и естественных наук для перехода к постиндустриальной экономике очень важны содержание учебных программ и методика обучения. Между тем система образования в НИСах Азии, в том числе и в преуспевшей по части высшего образования Корее, была ориентирована не столько на раскрытие творческого потенциала людей и подготовку специалистов, способных изобретать и делать открытия, сколько на то, чтобы формировать умение разбираться в технике и технологии, созданной другими, аккуратно повторять заданные действия и принимать решения в соответствии с заранее известными алгоритмами. Но чтобы страна могла перейти от индустриальной экономики к обществу знаний и успешно конкурировать с другими странами в постиндустриальном мире, она должна обладать системой инноваций, научных исследований и технологических разработок, а главное творческим потенциалом ученых и инженеров. Последнее предполагает не только необходимые для творчества материальные условия, но и определенную культуру мышления, которая не может сформироваться по заказу или по требованию правительства. Однако прошлые достижения ускоренной индустриализации могут породить иллюзию, будто те принципы политики развития, которые прекрасно работали в период индустриального взлета, обеспечат успех и на постиндустриальной стадии. Примером такого подхода к постиндустриализации можно считать деятельность правительства Малайзии по созданию Мультимедийного суперкоридора (МСК), гигантского технополиса размером 50 на 15 километров, который должен стать аналогом Силиконовой долины в Калифорнии центром разработок в области микроэлектроники и информатики. Выступая в июле 1999 г. на церемонии открытия Сайберджайи, научно-технической столицы страны, построенной в соответствии с проектом МСК, премьер-министр Махатхир Мохамад заявил: « наша промышленность по переработке пальмового масла по-прежнему продолжает занимать лидирующие позиции в мире. Эта традиция глобальной конкурентоспособности продолжилась в ходе нашей индустриализации, так что сегодня мы являемся крупнейшим в мире экспортером микрочипов. Она получит продолжение и в третьей фазе нашего развития, по мере того как мы используем возможности Информационной Эры»25. Безусловно, переход от экспорта пальмового масла к экспорту микрочипов огромное достижение. Но производство микрочипов можно было освоить благодаря умелому использованию импортированных технологий; а для того чтобы создавать и экспортировать интеллектуальный продукт и технологические разработки, нужно прежде всего обладать собственными научными разработками. Между тем еще недавно, во второй половине 80-х гг., когда индустриализация в НИСах Азии была в самом разгаре, эти страны не обладали системой научных исследований и опытно-конструкторских разработок (НИОКР), которая бы соответствовала достигнутому ими уровню индустриализации. Так, в Сингапуре, который в то время по основным экономическим показателям на душу населения фактически вошел в группу развитых стран, в 1987 г. расходы на НИОКР составляли всего 0,9% ВНП, хотя в наиболее развитых странах Запада этот показатель составлял 2,0 - 2,7%. В Малайзии и Таиланде, которые приступили к ускоренной индустриальной модернизации позже, эти расходы были равны соответственно 0,1 (1989) и 0,2% (1987) ВНП. Лишь в Южной Корее в 1988 г. расходы на науку и технологические разработки составили 1,9% ВНП26. Ко второй половине 90-х гг., т. е. накануне кризиса, такое положение дел почти не изменилось. В Малайзии доля расходов на НИОКР в ВВП составила в 1994 г. лишь 0,37%, в 1995-м - 0,34%, а в 1996-м - 0,22%. В Сингапуре этот показатель в 1995 г. Поднялся всего до 1,13% ВВП27. Правда, в 1998 г., несмотря на кризис, он возрос до 1,68% ВВП28 увеличение, которое, несомненно, свидетельствует о верной стратегии, выбранной в ответ на возникшие трудности. Тем не менее само по себе увеличение расходов на НИОКР, рост числа ученых и инженеров лишь необходимое, но еще недостаточное условие, чтобы страна могла перейти к постиндустриальному развитию. Оно вполне может представлять собой инерцию индустриальной модернизации. Основанием для такого утверждения является опыт Южной Кореи и Японии, которые расходовали на научные исследования и технологические разработки по отношению к ВВП (ВНП) больше, чем высокоразвитые страны Запада. В Корее эти расходы в 1995 1997 гг. были равны примерно 3% ВНП (2,9% в 1997 г.)29. Приблизительно столько же они составляли в Японии. Но ни Корея, ни Япония не смогли поддержать свою экспортную экспансию, предложив мировому рынку товары, услуги и научно-технические разработки на основе принципиально новых идей и технологий. Следовательно, проблема заключается не только в величине расходов на науку и новые технологии, но и в самой организации НИОКР, характере связей между научными исследованиями и производством готовых изделий, роли специалистов и их способности к творчеству. Что же касается японских «керецу» и корейских «чоболей» с их крупными исследовательскими центрами, то они фактически распространили принципы организации и управления индустриальным производством на сферу НИОКР (как известно, нечто подобное имело место и в многочисленных советских «НИИЧАВО» со всеми вытекающими отсюда печальными результатами). Как заметил П. Дракер, менеджеры и хозяева «чоболей» «обращались со своими работниками, как с крепостными, если еще не хуже. Они не позволяли никому из профессионалов, пусть и хорошо образованных, принимать какие-либо важные решения»30. Наряду с недостаточно развитыми национальными традициями фундаментальных исследований и характером системы образования это предопределило стратегическую неудачу системы НИОКР в Южной Корее. В той же плоскости нужно рассматривать истоки и японских проблем. По мнению Дракера, они лежат в присущем японской бюрократии и японским предпринимателям стремлении прежде всего поддерживать устойчивые социальные связи в фирме, сохранять корпоративизм, не допускать «возмущения спокойствия»31. Но инновационные прорывы предполагают как раз постоянную смену социальных связей и умение «возмущать спокойствие». А такое умение связано как с культурными традициями, так и с воспитанием, системой образования, в первую очередь начального и среднего. По существу, народам стран Восточной и Юго-Восточной Азии предстоит решить задачу исторической важности: найти оптимальное соотношение между своими традициями общинности и солидарности, которые помогают поддерживать столь необходимую в переходный период стабильность, и индивидуализацией, стремлением человека к самовыражению, без чего невозможна творческая деятельность. От того, смогут ли они решить эту задачу, зависит, совершат ли они прорыв в постиндустриальную эру или превратятся в индустриальную периферию подобно странам Латинской Америки и России. Вместе с тем в жизни восточноазиатских стран появляются признаки того, что они могут, при определенных условиях, перейти к постиндустриальному типу развития. Видимо, стоит обратить внимание на тот факт, что хотя в 90-е гг. школьники из нескольких азиатских государств, прежде всего Японии, Кореи, Китая, добивались успехов на международных олимпиадах по математике и естественным наукам, именно ученики сингапурских школ наиболее успешно справлялись с задачами, которые предполагают способность к творчеству и проявлению инициативы32. А это как раз те качества, которые соответствуют эпохе становления общества, основанного на знании. Следовательно, нельзя исключить нового «азиатского чуда», теперь уже постиндустриальной эры, хотя вряд ли оно свершится столь же быстро, как «чудо» индустриализации 70 80-х гг. И главную роль в нем, скорее всего, сыграют великие цивилизации Индии и Китая цивилизации, не ограниченные географическими и политическими границами своих стран. Впрочем, исследование такой перспективы далеко выходит за рамки темы данной статьи.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Индустриальный взлет и кризис в Восточной Азии» з дисципліни «Мегатренди світового розвитку»
