Процессы, происходящие в последние десятилетия в мировой экономике, выявили фундаментальную закономерность – центр экономического развития планеты неумолимо перемещается в Азиатско-Тихоокеанский регион. В обиход даже вошел специальный термин – “тихоокеанская революция”, которым обозначают феноменальный экономический рост стран Восточной Азии. В самом деле, если в 1960 году экономика стран Восточной Азии составляла всего 4% мирового ВНП, то уже в 1991 году их совокупный ВНП равнялся 25% – примерно такой же, как у США. А к 2000 году, по прогнозам, он будет около 33%. При этом семь ведущих стран региона имеют 41% мировых банковских активов, тогда как в 1980 г. этот показатель был равен лишь 17%103. Нынешние темпы экономического развития стран региона действительно ошеломляют. С 1990 по 1995 год страны Восточной Азии: Япония, Китай, так называемые “новые индустриальные страны”, а также государства, входящие в организацию АСЕАН, – удвоили свой внешнеторговый оборот. Рост ВНП в этих странах составлял в среднем 7% в год, а золотовалютные резервы выросли почти в два раза. [c.184] Список государств с наивысшими темпами роста в 80-е годы возглавляли Китай, Таиланд, Сингапур, Южная Корея, Малайзия, Индонезия, Тайвань. Быстро развивающаяся экономика этих государств создала значительный потенциал и колоссальный по своему объему рынок, зависимость которого от торговли со странами вне Азиатско-Тихоокеанского региона имеет устойчивую тенденцию к сокращению. Уже в 1995 году на долю стран Восточной Азии пришлось 25,6% мирового экспорта и 25% мирового импорта. Одновременно объем внутрирегионального экспорта стран Восточной Азии вырос с 228 млрд. долл. в 1990 году до 516,1 млрд. в 1995 году, а импорта соответственно с 233 млрд. до 499 млрд. Это составляет 39,3% общего объема экспорта и 40,3% объема импорта этих стран, что ярко характеризует растущую независимость региональной хозяйственной структуры104. По расчетам специалистов, к 2020 году таблица мировых экономических лидеров будет вовсе не западной: первое место займет Китай, второе – США, третье – Япония, четвертое – Индия, пятое – Индонезия. Уже сегодня в числе десяти ведущих банков мира нет ни одного американского (восемь японских, один немецкий, один французский), а среди десятки ведущих транснациональных корпораций – лишь три американских, занимающих, причем, не первые места105. Словом, Восток берет экономический реванш. При этом феноменальные темпы развития в девяностые годы продемонстрировала Китайская Народная Республика. Весной 1996 года Китай подвел итоги восьмого пятилетнего плана экономического развития. ВНП страны увеличился за 1991-1995 гг. на 76 % и составил 5,7 трлн. юаней (700 млрд. долл. США). Таким образом, поставленная [c.185] в 1980 году задача четырехкратного увеличения ВНП к 2000 году была выполнена на пять лет раньше. Пятилетка 1991-1995 гг. оказалась периодом самого быстрого развития во всей китайской истории: среднегодовые темпы прироста в экономике составили 11,8 %. А в 1993 году темп прироста ВНП достигал даже 13,4 %106. В итоге перед руководством КНР встала проблема обеспечения снижения темпов роста! Чрезмерно высокие темпы хозяйственного развития создали проблемы для дальнейшего совершенствования экономики, страдающей от диспропорций (слабая инфраструктура, дефицит ряда природных ресурсов и т. п.). Поэтому уже с 1994 года главной задачей экономической политики Китая стала борьба с “перегревом экономики” – так называемая “мягкая посадка”. Прежде всего это предполагает сдерживание масштабов инвестиций в основные фонды и ужесточение кредитной политики. В результате руководство Китая добилось постепенного понижения темпов роста ВНП – в 1995 г. прирост составил 10,2, а в 1996 году его удалось снизить до 9,7%107. И с этой задачей справились китайские руководители, а ведь в Гарварде они не обучались! В 1993 году Всемирный банк оценил китайскую экономику как четвертый мировой центр экономического развития наряду с Японией, Германией и США. Согласно последнему исследованию авторитетного американского аналитического центра “Рэнд корпорейшн”, к 2015 году по объему ВНП Китай сравняется с США (11-12 трлн. долл.), а военный потенциал КНР составит почти половину американского108. При том не следует забывать, что собственно к китайской цивилизации относится не только континентальный Китай. По всему Азиатско-Тихоокеанскому региону, особенно в странах Восточной Азии, живут 55 миллионов [c.186] этнических китайцев – так называемые “хуацяо”. Из четырех азиатских “тигров”, которые явили миру “экономическое чудо” в последние три десятилетия, лишь Южная Корея стала национальным исключением. В Гонконге и на Тайване практически все население – китайцы, в Сингапуре китайцев три четверти. Четыре новых восточно-азиатских “тигра” – Малайзия, Таиланд, Индонезия и Филиппины – имеют на своей территории китайские общины, чья финансовая мощь несоизмерима с их численностью. В Таиланде не более 10% китайцев контролируют свыше 80% торгового и промышленного капитала. На Филиппинах китайцы составляют всего лишь 1% населения, но на них приходится 35% промышленного производства страны. В Индонезии китайцев меньше трех процентов, но контролируют они 70% экономики. Китайцы-хуацяо в Малайзии составляют треть населения и держат под контролем практически всю экономику109. Огромный вклад внесли хуацяо в развитие китайской экономики. Им принадлежит около 60% всех инвестиций в народное хозяйство КНР. По некоторым подсчетам, на начальном этапе реформ в 1978-1988 гг. пожертвования хуацяо составили более 800 млн. долл. Специалисты замечают: “Пожалуй, никакие выходцы из других наций не могут соперничать с китайскими в преданности своей исторической родине и желании реальными делами способствовать ее процветанию”110. Весьма красноречивым свидетельством перемещения центра экономического развития в Восточную Азию являются и такие данные: для того, чтобы удвоить валовый продукт на душу населения, Соединенным Штатам в последний раз понадобилось сорок семь лет. Япония это сделала за тридцать три года, Индонезия за семнадцать, [c.187] а Южная Корея всего за десять лет111. Китай же и вовсе, как отмечалось выше, за пятнадцать лет увеличил свой ВНП в четыре раза! На фоне этих глобальных экономических и технологических изменений в странах Восточной Азии так называемые “реформы” в России, продолжающие разрушать экономику государства, выглядят настоящей диверсией против ее национальной безопасности. В 1970 году СССР по величине ВВП занимал второе место в мире после США. В 1980 году он был третьим после США и Японии. Даже после пяти лет горбачевской болтовни, в 1990 году страна была на пятом месте после США, Японии, Китая и Германии. Один год ельцинского разрушения – и Россия в 1992 году уже девятая, еще год – и мы на десятом месте. А падение продолжается. С 1991 по 1995 год ВВП в стране сокращался ежегодно в среднем на 9,9%. Доля России в мировой торговле за эти же годы сократилась с 2,1 до 1,6% по экспорту и с 2,3 до 0,9% по импорту112. С геополитической точки зрения экономика издавна является одним из важнейших средств контроля над пространством. Для того, чтобы надежно контролировать территорию, ее необходимо хозяйственно осваивать и развивать. Но для этого государство должно столь же надежно контролировать экономику собственной страны и управлять его, исходя из национальных интересов. Проведение же в России “реформ” по рецептам, разработанным в МВФ для “банановых республик”, привело к тому, что центры, контролирующие наше народное хозяйство, ныне находятся за пределами российского государства. Судите сами. Государство утратило контроль над финансовыми потоками. Капитал уплывает за границу. Идет планомерное [c.188] разграбление страны. На Международном экономическом форуме в Санкт-Петербурге в июне 1997 года говорилось о том, что в одном только 1996 году из России вывезено 22 млрд. долларов, что в десять раз больше всех полученных инвестиций113. Государство утратило контроль над структурой народного хозяйства. Лет пять назад нам объясняли, что одной из первейших и важнейших задач реформы является необходимость экономическими методами победить “теневую экономику”, мешавшую нормальному функционированию хозяйственного организма. Ныне даже по оценке Госкомстата объем производства теневой экономики составляет 23-25 процентов ВВП. А на парламентских слушаниях, посвященных проблеме борьбы с преступностью и укреплению правопорядка, первый заместитель министра внутренних дел России П.Маслов привел другие данные: оборот теневой экономики в России составляет 750 трлн. рублей, а ее доля достигает 45 процентов. Зная эти цифры, трудно не согласиться с мнением, что “теневая экономика... не контролируется государством, но зато ее представители контролируют банки, МВД, таможню и даже правительство”114. Государство утратило контроль над продовольственной безопасностью страны. Не зря председатель Аграрной партии России М.И.Лапшин, знающий ситуацию в аграрном хозяйстве не понаслышке, возложил ответственность за развал агрокомплекса на президента и главу правительства. За шесть лет ельцинского правления сбор зерна сократился на 33 млн. тонн; потери по молоку составили 25 млн. тонн; на 7 млн. тонн сократилось производство мяса. В своей статье “Россия утратила продовольственную безопасность” Лапшин пишет: “Российское село – на плахе. И [c.189] палач уже взмахнул топором – откованным на Западе, отточенным в Москве”115. И даже если хорошая погода иногда позволяет крестьянину по некоторым показателям приблизиться к прежнему уровню, то в целом это все равно не может изменить ситуацию. Наконец, государство утратило способность защитить национальную экономическую безопасность. Ведь важнейшим условием экономической безопасности страны является полный и суверенный контроль национального правительства над экономикой страны. Ничего этого при существующем режиме нет и в помине. Экономическими процессами в России управляет Международный валютный фонд... Даже на фоне общероссийской разрухи экономическая деградация российского Дальнего Востока выглядит зловеще. В экономических отношениях России с бурно развивающимися странами АТР задействованы только ресурсодобывающий сектор и ВПК. Доля России в суммарном объеме внешней торговли стран АТР составляет менее одного процента! Доля Дальнего Востока России в интеграционных процессах, происходящих в АТР, является крайне низкой. Дальний Восток экспортирует всего около 3% производимой промышленной продукции!116 Помимо этого, в результате бездумной тарифной и ценовой политики Россия теряет экономический контроль над своими дальневосточными территориями, которые все быстрее вовлекаются в зоны экономического притяжения своих азиатских соседей. Какой же ответ может дать истерзанная экспериментами Россия на экономико-технологический вызов, носителями которого выступают, в первую очередь, страны Восточной Азии? [c.190] Ответ на этот вопрос для необремененного догмами политика лежит на поверхности. Россия должна учесть опыт этих стран. А главный секрет их успехов заключается в том, что ими был найден самобытный ответ на экономический вызов Запада. Главной методологической ошибкой начатых в России реформ явилось отождествление модернизации и вестернизации. Причем, это – та ошибка, которая хуже преступления, ибо она отбросила нашу страну на обочину мировой истории. А ведь в 1991 году уже существовал и демонстрировал свои преимущества восточно-азиатский алгоритм самобытной модернизации – впечатляющий пример того, как на основе национальных традиций можно совершить стратегический прорыв в области технологии. Неслучайно восточно-азиатский капитализм часто называют конфуцианским в противовес западному, который с легкой руки известного немецкого социолога Макса Вебера получил название протестантского. Сформированный конфуцианством менталитет восточно-азиатских народов оказал огромное влияние на экономические успехи стран региона. Многолетний глава Сингапура Ли Куан Ю очень точно отметил, что именно “общинные ценности и практика восточноазиатов – японцев, корейцев, тайваньцев, гонконгцев и сингапурцев – оказалась их большим преимуществом в процессе гонки за Западом”117. Первыми успешно соединили задачи модернизации с традиционными духовными ценностями японцы, отразив это соединение в так называемой “идеологии японизма”. Ядро ее составляет лозунг “Вакон – Есай” (“японский дух -западная техника”). Религиозную основу идеология японизма, как отмечают специалисты, представляет собой соединение синтоизма, буддизма и конфуцианства118. [c.191] В основе экономических успехов китайских государств и Южной Кореи лежит органичное соединение традиционных конфуцианских ценностей с задачами хозяйственного реформирования. Одной из характерных черт конфуцианского мышления и связанных с ним представлений об обществе является иерархичность. В конфуцианской традиции общество и государство всегда отождествлялись с патриархальной семьей, равенство в которой не могло существовать просто по определению. Представления о том, что общество и государство образуют иерархическую пирамиду, сохраняются в Восточной Азии в полной мере до сих пор. Так, южнокорейский социолог Ли Кю Тхэ, один из ведущих авторитетов в вопросах национального характера корейцев, пишет: “Иерархичность – способ существования корейца, а выход из иерархической структуры равносилен выходу из корейского общества”119. Конфуцианство всегда очень высоко ценило напряженный систематический труд, самодисциплину и способность к работе в коллективе. Восприятие конфуцианством государства как большой семьи в наше время в странах Восточной Азии было перенесено на отношения в фирме, которые также рассматриваются как отношения в большой патриархальной семье. Такие отношения предполагают не только стремление работника творчески и ответственно относиться к своему делу, но и заботу руководства предприятий и кампаний о своих работниках. Уважительное отношение к власти, законопослушность также являются характерными чертами конфуцианского сознания. В отличие от свойственного западной традиции механистически-враждебного отношения к государству, для стран Восточной Азии характерно органическое воззрение на государство как на защитника [c.192] человека. Уважительное отношение к государству проявляется, например, в Южной Корее в том, что даже рекомендации правительственных органов воспринимаются частным бизнесом как категорические приказы120. Таким образом, идеалы и ценности, свойственные традиционным обществам: коллективизм, уважительное отношение к государству со стороны личности и забота государства о человеке, уважение старших и значение иерархии в обществе, стремление к бесконфликтности и гармонии в социальных отношениях, приоритет дисциплины и порядка, забота о крепости семьи, важность согласия, – это и есть слагаемые феноменальных успехов стран Восточной Азии в экономике и технологии. Трудно не заметить, что такие же идеалы и ценности испокон веков были присущи и русскому народу. Нашему народу всегда было свойственно отношение к труду как к нравственной обязанности, а не только лишь как к способу удовлетворения потребностей. Отсюда трудовой героизм 30-х годов, ударные стройки и творческий порыв в трудовом созидании после Великой Отечественной войны. Для России на протяжении веков были характерны коллективные формы трудовой деятельности: община и артель, бригада, и колхоз. Однако наши “реформаторы”, изначально враждебно настроенные к России и всему русскому, стремились, напротив, “вытряхнуть из народа его вековые идеалы”, ибо они-то как раз и мешали их эксперименту над Россией. Но опыт восточно-азиатских стран однозначно свидетельствует: экономические успехи придут только тогда, когда мы начнем проводить настоящие хозяйственные реформы на прочном основании справедливости и коллективизма, уважения к человеку труда, заботы государства о [c.193] гражданах и граждан о государстве. Словом, для успеха хозяйственных реформ нужна иная идеология – идеология народного патриотизма, соединяющая “красный” идеал социальной справедливости с “белым” идеалом национально осмысленной любви к Отечеству. Идеология, направленная против “голубого” космополитизма и хищнической эксплуатации дикого рынка. [c.194]
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Вызов экономико-технологический» з дисципліни «Геополітика»
