Влияние правительства и правительственных учреждений на развитие морской силы нации огромно. Необходимо воздержаться от стремления к излишнему философствованию и ограничить внимание очевидными и непосредственными причинами, с явными их результатами, не углубляясь слишком в разбор отдаленных и косвенных влияний. Прежде всего должно заметить, что частные формы правительства, с соответствующими им учреждениями и характер правителей в то или другое время оказывали весьма существенное влияние на развитие морской силы. Различные свойства страны и ее населения, поскольку они рассматривались выше, представляют естественные данные, с которыми нация начинает жизнь, и могут сравниваться с врожденными свойствами человека, с которыми он выступает на житейское поприще; правительственное же руководство в истории нации, в свою очередь, можно сравнить с влиянием интеллигентной [c.72] воли (will-power) в жизни человека, которая, – согласно тому, будет ли она а мудра энергична и настойчива или обратно, – служит причиною его успехов или неудач. Кажется вероятным, что правительство, действуя в полном согласии с естественными наклонностями своего народа, будет весьма успешно содействовать его росту во всех отношениях; и в деле создания морской силы самые блестящие результаты имели место именно при мудром руководительстве правительства, сообразовавшегося с духом и общими свойствами нации. Представительное правительство тем более надежно, чем более широкое участие принимает в нем воля народа, но такое правительство иногда действует неудачно. С другой стороны, деспотическая власть, при управлении разумном и твердом, создавала иногда большую морскую торговлю и блестящий флот, идя к цели с меньшими уклонениями от начертанного плана, чем это возможно для правительства свободного народа. Однако слабая сторона деспотического правительства заключается в том, что после смерти правившего страною деспота настойчивое продолжение начинаний его не обеспечено. Так как Англия бесспорно достигла наибольшего развития своей морской силы сравнительно со всеми современными державами, то прежде всего деятельность ее правительства требует нашего внимания. В общем направлении эта деятельность была целесообразна, хотя часто далеко не похвальна. Она постоянно имела в виду обладание морем, первенство на нем. Одно из в высшей степени надменных выражений стремления ее к такому первенству относится еще к отдаленному времени царствования Якова I, когда у Англии не было почти никаких владений, кроме ее собственных островов, и когда даже Виргиния или Массачусеттс не были еще заселены ее выходцами. Вот что пишет об этом Ришелье: “Герцог Сюлли, министр Генриха IV (одного из самых рыцарственных принцев, когда-либо живших), сел в Кале на французский корабль, несший французский флаг на гротмачте; не успели они войти в Канал, как командир встретившего его английского посыльного бота, который должен был принять его там, приказал французскому судну спустить флаг. Герцог, полагая, что его положение спасает его от такого оскорбления, смело отказал, но за этим отказом последовали три орудийные выстрела, которые, пронизав его корабль, [c.73] пронизали также и сердца всех старых добрых французов. Сила заставила его уступить неправде, и на все свои заявления он не мог добиться от английского капитана лучшего ответа, чем этот: “Поскольку долг обязывает его чтить звание посланника, постольку же он обязывает его требовать должной почести флагу его господина, как властелина моря”. Если слова самого короля Якова были более вежливы, то во всяком случае они не имели другого действия, как побудить герцога внять голосу своего благоразумия, притворившись удовлетворенным, несмотря на то, что нанесенная ему рана болела, как неизлечимая. Генрих Великий должен был также отнестись к этому факту сдержанно, но он решился когда-нибудь поддержать права своей короны силою, которую, с течением времени, он в состоянии будет выставить на море”. Этот акт наглости, непростительной с точки зрения современных идей, не был так несогласен с воззрениями наций того времени. Он, главным образом, достоин внимания как в высшей степени рельефный, а также и потому, что дает одно из самых ранних указаний на намерение Англии настаивать на своем господстве на море, не стесняясь никаким риском, и описанная обида была нанесена Англией в правление одного из самых робких ее королей непосредственному представителю одного из храбрейших и способнейших французских правителей. На таком суетном оказании чести флагу, не имевшем иного значения, кроме внешнего проявления цели правительства, с такою же строгостью настаивалось в правление других королей и при Кромвеле. Старшинство английского флага было одним из условий мира, подписанных голландцами после их бедственной войны 1654 года. Кромвель, хотя и не облеченный официально прерогативой самодержавия, но бывший настоящим деспотом, чутко относился ко всему, что касалось чести и силы Англии, и для поднятия их он не останавливался только на вопросе о бесплодных салютах. Едва только начинавший набираться сил английский флот быстро вступил в новую жизнь под его твердым правлением. Права Англии или удовлетворение за оскорбления ее требовались ее флотами во всем мире, – в Балтийском и Средиземном морях, среди берберийских государств в Вест-Индии. В правление же Кромвеля завоеванием Ямайки было положено начало тому расширению английского владычества силой оружия, которое продолжалось [c.74] до наших дней. Но не были также забыты не менее сильные мирные меры в пользу роста английской торговли и торгового мореходства: знаменитым навигационным актом Кромвеля объявлялось, что весь ввоз в Англию или в ее колонии должен производиться исключительно на судах, принадлежащих самой Англии или стране, в которой транспортировавшиеся продукты добывались или обрабатывались. Этот декрет, имевший целью нанести удар главным образом Голландии, доставлявшей морские транспортные средства всей Европе, был чувствителен и для всего коммерческого мира, но выгода его для Англии в те дни национальной вражды и борьбы была так очевидна, что он продолжал сохранять свое действие еще долго во время монархии. Так, столетие и четверть века спустя, Нельсон, еще до начала своей знаменитой карьеры, опирается на тот же декрет, стараясь, в ревностных заботах своих о процветании английского торгового мореходства, стеснить в Вест-Индии деятельность американских коммерческих судов. Когда Кромвель умер, то занявший трон отца своего Карл II, при всем вероломном отношении своем к английскому народу, оставался все-таки верен величию Англии и традиционной политике ее правительства на море. В своих изменнических сношениях с Людовиком XIV, путем которых он намеревался сделаться независимым от парламента и народа, он писал: “Есть два препятствия для полного согласия. Первое – проявляющаяся теперь великая забота Франции о создании своей торговли и о занятии положения влиятельной морской державы. Это возбуждает в нас, опирающихся в своем значении только на свою торговлю и на свою морскую силу, такое подозрительное к ней отношение, что каждый шаг ее в этом направлении увековечивает ревность между двумя нациями”. Посреди переговоров, которые предшествовали гнусному нападению обоих королей на Голландскую Республику, возник горячий спор о том, кому командовать соединенными флотами Англии и Франции. Карл был непоколебим в этом пункте спора. “Это исконный обычай Англии, – говорит он, – командовать в море”, и он откровенно объяснил французскому посланнику, что если бы он уступил, то его подданные не послушались бы его. В проектировавшемся разделении Соединенных Провинций он сохранял за Англией морские позиции, которые командовали устьями рек Шельды и Мааса. Флот в правление Карла сохранял в течение некоторого времени дух [c.75] и дисциплину, созданные железным режимом Кромвеля, хотя впоследствии и он принял участие в общем моральном упадке, каким характеризовалось злополучное царствование Карла. Монк в 1666 году, отделив от своего флота четвертую часть и сделав этим большую стратегическую ошибку, с остальными кораблями встретил значительно превосходившие его морские силы Голландии. Несмотря на неравные шансы, он атаковал неприятеля без колебания и в течение трех дней держался на поле сражения с честью, хотя и с потерями. Такое поведение, доблестное само по себе, не оправдывается принципами войны, но в единстве взгляда английского народа и его правительства, зорко следившего за сохранением престижа флота Англии и направлявшего его деятельность, лежал секрет конечного успеха, последовавшего за многими стратегическими ошибками в течение столетий. Преемник Карла, Яков II, был сам моряком и командовал в двух больших морских сражениях. Когда Вильгельм III взошел на трон, то правительства Англии и Голландии направлялись одной рукой и шли соединенно к одной цели против Людовика XIV, вплоть до Утрехтского мира в 1713 году, т.е. в течение четверти столетия. Английское правительство все более и более настойчиво и с сознательною целью заботилось о расширении морских владений Великобритании и лелеяло рост ее морской силы. Нанося удары флоту Франции как открытый враг ее, Англия в то же время подкапывалась, как по крайней мере полагали многие, как коварный друг под морскую силу Голландии. Трактат между двумя странами требовал от Голландии только три восьмых доли общих их морских сил, а от Англии – пять восьмых, т.е. почти вдвое более. Такое соглашение, соединенное с условием, требовавшим от Голландии содержания армии в 102.000 человек, а от Англии только 40.000, в действительности возложило сухопутную войну на первую державу, а морскую войну – на вторую. Стремление, преднамеренное или нет, очевидно; и при заключении мира, в то время как Голландия получила вознаграждение континентальными владениями, Англия приобрела, кроме коммерческих привилегий во Франции, Испании и Испанской Вест-Индии, важные морские позиции: Гибралтар и Порт-Маон в Средиземном море; Ньюфаундленд, Новую Шотландию и Гудзонов залив в Северной Америке. Морская сила Франции и Испании исчезла, морская сила Голландии с тех пор постоянно [c.76] падала. Утвердившись, таким образом, в Вест-Индии и Средиземном море, английское правительство с тех пор твердо двигалось вперед по пути, который привел Английское Королевство к Британской империи. В течении двадцати пяти лет, следовавших за Утрехтским миром, сохранение мира было главной целью министров, руководивших политикой двух больших морских наций – Франции и Англии, но среди всех колебаний континентальной политики, в этот в высшей степени неустойчивый период, изобиловавший мелкими войнами и переменными трактатами, взор Англии постоянно был устремлен на заботы о сохранении ее морской силы. В Балтийском море ее флоты ограничивали посягательства Петра Великого на Швецию и таким образом сохраняли равновесие сил в этом море, через которое она не только питала свою морскую торговлю, но и получала главную часть необходимых для нее морских материалов, и которое царь намеревался сделать русским озером. Дания пыталась учредить в Ост-Индии компанию при помощи иностранных капиталов; Англия и Голландия не только запретили своим подданным присоединяться к ней, но и угрожали Дании войною, и таким образом остановили предприятие, которое они считали противным своим морским интересам. В Нидерландах, перешедших по Утрехтскому трактату к Австрии, была организована подобная же Ост-Индская компания, которая избрала своим портом Остенде и устав которой был санкционирован императором. Этому предприятию, имевшему целью восстановить торговлю Нидерландов, потерянную после утраты устьев Шельды, также воспрепятствовали морские силы Англии и Голландии, и жадные стремления этих держав к монополии торговли, поддерживаемые в этом случае Францией, задушили и эту компанию после нескольких лет ее полного борьбы существования. В Средиземном море Утрехтское соглашение было нарушено императором Австрии, естественным союзником Англии при тогдашнем положении европейской политики. Подстрекаемый Англией, он, уже имея в своих руках Неаполь, требовал также Сицилию в обмен на Сардинию. Испания сопротивлялась, и ее флот, только что начавший оживать при энергичном министре Альберони, был разбит и уничтожен английским флотом близ мыса Пассаро в 1718 году, а в следующем году французская армия, по настоянию Англии, перешла Пиренеи и довершила дело разрушением испанских [c.77] адмиралтейств. Таким образом Англия, владея уже сама Гибралтаром и Магоном, увидела Неаполь и Сицилию в руках своего друга, а неприятеля своего разбитым наголову. В Испанской Америке она злоупотребляла своими торговыми привилегиями, уступленными ей Испанией под давлением необходимости, практикуя там в широкой степени контрабанду, которую едва старалась скрывать; и когда выведенное из терпения испанское правительство позволило себе не вполне сдержанно противодействовать ей, то и министр, заботившийся о мире, и оппозиция, настаивавшая на войне, защищали свои мнения, ссылаясь на требование чести и престижа морской силы Англии. В то время, как политика последней таким образом настойчиво стремилась к расширению и усилению основ ее влияния на океане, другие правительства Европы, казалось, были слепы в игнорировании своем опасностей, возникавших для них в росте ее морской силы. Бедствия, явившиеся результатом слишком возмечтавшей о своей силе Испании в давно прошедшие дни, казалось, были забыты, забыт был также совсем недавний урок кровавых и дорого стоивших войн, вызванных притязаниями и преувеличенной силой Людовика XIV. На глазах государственных людей Европы постоянно и видимо созидалась третья подавляющая сила, предназначавшаяся к деятельности такой же эгоистичной, такой же наступательной, хотя и не такой жестокой, но гораздо более успешной, чем деятельность любой из ее предшественниц. Это была морская сила, деяния которой, как более молчаливые, чем звон оружия, редко замечаются своевременно, хотя они и не скрываются глубоко. Едва ли можно отрицать, что бесконтрольное господство Англии на морях, в течение почти всей эпохи, избранной предметом изучения в настоящем труде, было, по причине отсутствия достойного ей соперника, главным из тех военных факторов, которые определили конечный исход большинства войн2. Однако влияние этого фактора настолько не предусматривалось после [c.78] Утрехтского мира, что Франция, движимая личными побуждениями ее правителей, действовала в течение двенадцати лет рука об руку с Англией против Испании; и хотя с переходом власти в руки Флери (Fleuri) в 1726 году эта политика и изменилась, французский флот по-прежнему остался в пренебрежении, и единственным ударом, нанесенным Англии, было утверждение принца из дома Бурбонов, естественного врага ее, на троне Обеих Сицилий в 1736 году. В начале войны с Испанией в 1739 году английский флот превосходил по численности соединенные флоты Испании и Франции, и это численное превосходство все возрастало в течение следовавшей затем четверти столетия почти непрерывных войн. В этих войнах Англия, сначала инстинктивно, а затем с сознательною целью, под руководством правительства, сумевшего не упустить выгодных моментов и оценить то, что было возможно для ее морской силы, быстро созидала ту могущественную колониальную империю, основания которой были уже прочно заложены в самых свойствах ее колонистов и в качествах ее флота. В делах, в тесном смысле слова европейских, ее богатство, – следствие ее морской силы, дало ей видную долю участия в течение того же периода. Система субсидий, введенная за полстолетия до того в войнах Мальборо (Marlborough) и получившая наибольшее развитие полстолетия спустя в Наполеоновских войнах, дала Англии возможность поддержать силы ее союзников, которые без субсидий ослабли бы, если бы не были даже совсем парализованы. Кто может отрицать, что правительство, которое одной рукой усиливало своих слабеющих союзников на континенте жизненной струей денег, а другой выгоняло своих врагов с моря и из их главных владений – Канады, Мартиники, Гваделупы, Гаваны, Манилы – давало своей стране первенствующую роль в европейской политике; и кто может не видеть, что сила, проявлявшаяся в этом правительстве и в населении этой страны, тесной размерами и бедной ресурсами, выросла прямо из моря? Политика, руководившая английским правительством в войне, выяснена в спиче Питта (Pitt), который был главным гением ее, хотя он и потерял власть ранее окончания ее. Осуждая мир 1763 года, заключенный его политическим противником, он сказал: “Франция, главным образом, если не исключительно, грозна для нас как морская и коммерческая держава. То, что мы выигрываем нанесением вреда ей как таковой, должно быть ценно для нас свыше всего. Вы же оставили Франции [c.79] возможность оживить ее флот”. А между тем приобретения Англии были огромны, ее господство в Индии было обеспечено, и вся Северная Америка к востоку от Миссисипи отдана в ее руки. К этому времени направление образа действий ее правительства ясно обозначилось, получило силу традиций и твердо преследовалось. Правда, Американская война за независимость была большою ошибкою с точки зрения интересов морской силы, но правительство было вовлечено в нее незаметно, рядом естественных ошибок. Оставляя в стороне политические и конституционные соображения и рассматривая вопрос как чисто военный или морской, можно характеризовать сущность дела так: американские колонии представляли обширные общины, развивавшиеся на большом от Англии расстоянии. До тех пор, пока они были привязаны к своей отечественной стране – а такая привязанность имела тогда место до степени энтузиазма – они представляли твердую базу для ее морской силы в той части света, но их территория и население были слишком велики для того, чтобы, особенно при таком большом расстоянии от Англии, можно было надеяться удержать их силою, если бы какие-либо могущественные нации пожелали помочь им отложиться от метрополии. Это “если”, между тем, имело за собой большую степень вероятности. Унижение Франции и Испании было так горько и так свежо в памяти, что они, наверное, ждали случая реванша, и было хорошо известно, что Франция особенно энергично заботилась о быстром создании своего флота. Если бы колонии были тринадцатью островами, то морская сила Англии быстро уладила бы затруднения, но вместо физического барьера колонии разделяло только ревнивое соперничество, которое потухало при общей им опасности. Войти преднамеренно в борьбу с ними, стараться удержать силою такую обширную территорию с огромным враждебным населением и столь далекую от Англии было равносильно возобновлению семилетней войны с Францией и Испанией, да при условии еще, что американцы не на стороне Англии, а против нее. Семилетняя война была таким тяжелым бременем, что мудрое правительство должно бы было предвидеть невозможность вынести еще добавочную ношу и понять необходимость соглашений с колонистами. Правительство рассматриваемой эпохи не было мудро и пожертвовало важным элементом морской силы Англии, но по ошибке, а не добровольно; по надменности, а не по слабости. [c.80] Это постоянное следование общему направлению политики, без сомнения, облегчалось для чередовавшихся английских правительств самими условиями страны. Единство цели было, до некоторой степени, вынуждено. Твердое сохранение морской силы, надменная решимость заставить чувствовать ее, благоразумные заботы о постоянной готовности ее военного элемента, были еще более следствием той особенности политических учреждений Англии, которая, в сущности, отдала власть в течение рассматриваемой эпохи в руки класса, составлявшего земельную аристократию. Такой класс, – каковы бы ни были его недостатки в других отношениях, – с готовностью воспринимает и лелеет здоровые политические традиции, естественно гордится славою своей страны и сравнительно нечувствителен к лишениям тех слоев общества, за счет которых эта слава поддерживается. Он без затруднения выносит бремя денежных налогов, необходимых для подготовки к войне и для ведения ее, как класс, более богатый, чем другие классы. Источники его богатства не так непосредственно страдают во время войны, как источники торговли, и поэтому он не разделяет той политической робости, которую принято называть “робостью капитала” и которая свойственна тем, чье состояние и дело подвергаются в войне риску. Тем не менее в Англии этот класс не был нечувствителен ко всему, что касалось выгоды и невыгоды торговли. Обе палаты парламента соперничали в бдительной заботливости об ее расширении и о покровительстве ей, и частому углублению их в ее нужды приписывает морской историк возраставшее влияние исполнительной власти в управлении флотом. Земельный класс также естественно воспринимает и сохраняет дух воинской чести (millitary honor), который имел первостепенное значение в века, когда военные учреждения не представляли еще достаточной замены того, что называется l'esprit de corps. Но, хотя полный кастовых предубеждений и предрассудков, которые чувствовались во флоте, как и везде, упомянутый класс имел достаточно здравого практического смысла, чтобы не мешать достойным представителям низших слоев общества достигать высшего положения, и каждый век видел английских адмиралов, вышедших из народа. В этом свойстве своем английский высший класс заметно отличался от французского. Даже в 1789 году, в начале революции, в Ежегоднике французского [c.81] флота стояло имя официального чиновника, на которого возложено было проверять доказательства благородного происхождения молодых людей, намеревавшихся вступить в морскую школу. С 1815 года, и особенно в наши дни, правительство Англии перешло в значительнейшей мере в руки народа в широком смысле. Будущему предстоит еще выяснить, пострадает ли от этого ее морская сила, широким базисом которой по-прежнему остается сильно развитая торговля, обширная механическая промышленность и обширная колониальная система. Точно так же остается еще открытым вопрос о том, будет ли демократическое правительство обладать достаточной дальновидностью и большою чувствительностью к национальному положению и кредиту, а также готовностью обеспечить процветание упомянутой силы надлежащими денежными затратами в мирное время, – а все это необходимо для подготовки к войне. Народные правительства обыкновенно не склонны к военным издержкам, как бы ни были они необходимы, и есть признаки, что современная Англия стремится идти в этом отношении назад. Мы видели уже выше, что Голландская Республика, еще в большей степени, чем английская нация, обязана своим богатством и даже самою своею жизнью морю. Но характер и политика ее правительства значительно менее благоприятствовали надлежащей поддержке в ней морской силы. Составленная из семи провинций, с политическим именем Соединенных Провинций, Голландия страдала разделением власти, о котором американцы получат достаточное понятие, сравнив их со своими States Rights, только в большем масштабе. Каждая из морских провинций имела свой собственный флот и свое собственное адмиралтейство, что вело к ревнивым между ними отношениям. Вредному влиянию такого порядка вещей отчасти противодействовало большое преобладание провинции Голландии, которая одна только содержала пять шестых соединенного флота и платила пятьдесят восемь процентов налогов, вследствие чего имела и пропорциональное участие в руководстве национальной политикой. Дух народа, хотя в высшей степени патриотического и способного приносить крайние жертвы за свободу, но все-таки узко коммерческого, царил и в правительстве – которое, в сущности, можно было назвать коммерческою аристократией – [c.82] и заставлял его враждебно относиться не только к войне, но и к издержкам, необходимым для готовности к ней. Как было выше сказано, голландские бургомистры соглашались нести расходы на свою оборону не ранее того момента, когда опасность являлась перед ними лицом к лицу. Однако, пока держалось республиканское правительство, эта экономия менее всего распространялась на флот; и до смерти Яна де Витта в 1672 году и даже до мира с Англией в 1674 году голландский флот, в отношении численности судов и снаряжения их, способен был с честью противостоять соединенным флотам Англии и Франции. Его сила в то время несомненно спасла страну от разгрома, замышлявшегося двумя королями. Со смертью де Витта республика исчезла, и за нею последовало, в сущности, монархическое правительство Вильгельма Оранского. Долголетняя политика этого принца, тогда еще всего лишь восемнадцати лет от роду, состояла в противодействии Людовику XIV и расширению французской державы. Это противодействие обратилось более на сухопутные, чем на морские операции – результат, вызванный уклонением Англии от войны. Уже в 1676 году адмирал де Рейтер (de Ruyter) нашел, что флот, командующим которым он был назначен, недостаточно силен для того, чтобы равняться силами даже с одною только Францией. При обращении взоров правительства только на сухопутные границы флот быстро пришел в упадок. В 1688 году, когда Вильгельму Оранскому понадобилась эскадра для конвоирования его в Англию, амстердамские бургомистры возражали, что флот нерасчетливо уменьшен в силе и лишен способнейших командиров. Сделавшись королем Англии, Вильгельм все еще удерживал положение правителя (штадтгальтера) Голландии, а с ним держался и своей обычной европейской политики. Он нашел в Англии морскую силу, в которой нуждался, а средства Голландии использовал для сухопутной войны. Этот голландский принц согласился, чтобы в военных советах союзных флотов голландские адмиралы сидели ниже младшего английского капитана, и интересы Голландии на море приносились в жертву требованиям Англии с такою же готовностью, как и их гордость. Когда Вильгельм умер, наследовавшее ему правительство все еще продолжало держаться его политики. Его задачи были всецело сосредоточены около территориальных интересов, и при заключении Утрехтского [c.83] мира, который завершил ряд войн, продолжавшихся более сорока лет, голландцы, не предъявив никаких притязаний на влияние на море, не сделали ничего для развития морских ресурсов и для расширения колоний и торговли.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Характер правительства» з дисципліни «Геополітика»
