Абсолютизация неизменности вещей и явлений природы и преувеличение роли анализа
'Когда познание природы перешло на более высокую ступень, ступень анализа, история повторилась: то, что было введено по необходимости, временно, в качестве определенного познавательного приема, превратилось в абсолют, якобы заключительный, исчерпывающий весь процесс познания пункт. Соответственно этому абсолютизировались все приемы и подходы аналитического исследования природы, все достигнутые с его помощью результаты. Речь идет о том, что познание стало считаться исчерпанным, если были осуществлены разложение природы на ее отдельные части, разделение различных ее предметов и процессов на классы и группы, анатомирование органических существ. Такой аналитический способ изучения породил привычку задерживаться на данной ступени познания, рассматривал вещи и явления природы изолированными между собой, т. е. вырванными из их великой всеобщей связи. Отсюда, как следствие, вытекало, что вещи стали рассматриваться метафизически — не в движении, а в неподвижности, не как существенно изменчивые, а как вечно неизменные, не живыми, а мертвыми. В самом деле, если закрепить приемы и результаты анализа, то отсюда неизбежен метафизический взгляд на вещи, неизбежна общая метафизическая картина природы с признанием ее «абсолютной неизменяемости» [20, с. 348]. Согласно такой картине 277
«планеты и спутники их, однажды приведенные в движение таинственным „первым толчком", продолжали кружиться по предначертанным им эллипсам во веки веков или, во всяком случае, до скончания всех вещей. Звезды покоились навеки неподвижно на своих местах, удерживая друг друга в этом положении посредством „всеобщего тяготения". Земля оставалась от века или со дня своего сотворения (в зависимости от точки зрения) неизменно одинаковой» [20, с. 349]. Столь же неизменными мыслились поверхность Земли, виды растений и животных. «В противоположность истории человечества, развивающейся во времени, истории природы приписывалось только развертывание в пространстве. В природе отрицали всякое изменение, всякое развитие» [20, с. 349]. Эту же мысль Энгельс далее высказывает в несколько иной форме: «Природа вообще не представлялась тогда чем-то исторически развивающимся, имеющим свою историю во времени. Внимание обращалось только на протяжение в пространстве; различные формы группировались исследователями не одна за другой, а лишь одна подле другой; естественная история была одинакова для всех времен, точно так же как и эллиптические орбиты планет» [20, с. 509]. Энгельс особенно внимательно прослеживает генезис «первоначального толчка» у Ньютона, с которым оказалась неразрывно связанной вся ньютоновская механическая система мира. Лучшим, что можно было сказать о «ньютоновском тяготении», Энгельс считал то, что оно не объясняет, а представляет наглядносовременное состояние солнечной системы и движение планет внутри нее: «Дано движение, дана также сила притяжения Солнца; как объяснить, исходя из этих данных, движение? Параллелограммом сил, тангенциальной силой, становящейся теперь необходимым постулатом, который мы должны принять. Это значит, что, предположив вечность существующего состояния, мы должны допустить первый толчок, бога. Но и существующее состояние планетного мира не вечно, и движение первоначально вовсе не является сложным, а представляет собой простое вращение. И параллелограмм сил применен здесь неверно, поскольку он не просто выявлял наличие подлежащей еще нахождению неизвестной величины х, т. е. поскольку Ньютон претендовал на то, что он не только поставил вопрос, но и решил его» [20, с. 588, 589]. Как видим, здесь критика Энгельса опирается на различение между проблемой (вопросом) и теорией (ответом, решением), о чем речь уже шла в главе V. Чем же завершилась полоса научных революций, начатая Коперником? Энгельс показывает, что она завершилась абсолютизированием того самого аналитического метода познания, который помог опровергнуть старые, ложные, в частности натурфилософские, построения, основой которых служила непосредственная ви- 278
димость. Начав с того, что эта основа старых воззрений была разрушена путем революционного переворота, аналитический метод, войдя в естествознание, кончил тем, что создал преграду для дальнейшего прогресса научного познания. Так, из формы развития познания он превратился постепенно в его оковы, в его тормоз. Энгельс писал: «Естествознание, столь революционное вначале, вдруг очутилось перед насквозь консервативной природой, в которой все и теперь еще остается таким же, каким оно было изначально, и в которой все должно было оставаться до скончания мира или во веки веков таким, каким оно было с самого начала» [20, с. 349]. Следовательно, по мере абсолютизации аналитического метода естествознание утрачивало свои революционные черты, застывая в состоянии метафизической неподвижности. Чтобы вывести его из этого состояния, нужна была революция иного, более высокого типа, чем та, которую вызвало открытие Коперника. На этот раз требовалось разрушить веру в абсолютную неизменяемость природы, ее вещей и явлений. В гносеологическом отношении этот новый тип научных революций прямо вытекал из первого их типа и являлся как бы его распространением на проблему неизменяемости, неподвижности, постоянства изучаемых предметов. В самом деле, именно непосредственная видимость создает впечатление полной неизменяемости окружающей нас природы, постоянства ее форм и отношений; только более глубокое проникновение в сущность вещей и процессов природы позволяет познать их как текучие, изменчивые, постоянство и устойчивость которых нарушаются на каждом шагу в результате происходящих внутри и вне их изменений. Однако, в отличие от революций первого типа, революции второго типа, разрушающие веру в абсолютное постоянство и неизменяемость природы, протекают без перевертывания ранее установленных отношений, представляющих мир превратно. Они протекают иным путем, а именно посредством приведения в движение остановленного, воссоединения разобщенного (разделенного, разрезанного), связывания развязанного, оживления омертвленного. В этом состояла прежде всего сущность научных революций второго типа. Вместе с тем основной признак абсолютной неизменяемости, вытекавший из абсолютизации анализа как второй ступени познания, нередко сочетался с другими столь же метафизическими признаками, носившими на себе отпечаток первой ступени познания — непосредственного созерцания, дающего картину простой видимости наблюдаемых вещей и явлений. Такими метафизическими понятиями, как будет показано дальше, были понятия невесомых «материй» (флюидов, «веществ» или «жидкостей»), к числу которых относился и флогистон в химии. Поэтому уже первая химическая революция, которую совершил Лавуазье в конце XVIII в., нанесла первый серьезный удар 279
по общей концепции невесомых «материй», хотя и не затронула еще ее основы. Для разрушения всей концепции невесомых материй необходима была, как мы увидим дальше, ликвидация идеи об абсолютной неизменности и обособленности различных форм движения материи в природе, а это могло произойти только при условии введения в естествознание идеи развития и всеобщей связи явлений природы, следовательно, при условии осуществления революции второго типа. Таким образом, революция второго типа становится здесь необходимым условием доведения до конца революций первого типа. Когда же обе эти научные революции сливаются воедино, возникает более сложный случай соединенного типа революций в науке. Другим пережитком непосредственного созерцания, сохранившимся и даже развивающимся на более высокой ступени познания (ступени анализа), была концепция телеологизма, «объяснявшая» особенности и взаимосвязи в природе, прежде всего в живой природе, тем, что наделяла природу стремлениями к некоторым целям, навязываемым ей извне. Целесообразность в природе несомненно существует, однако она не совпадает с тем, что имеет место в целенаправленной деятельности человека, который ставит заранее перед собой определенную цель и стремится к ее достижению, сообразуя с ней свои практические действия. Целесообразность в природе не носит осознанного характера, но является следствием определенных причин, а потому должна быть объяснена, в свою очередь, с каузальных позиций. Однако такая задача осознается самими естествоиспытателями далеко не сразу, а только в результате глубоких и длительных размышлений, длительного развития самого естествознания. На первых же порах дело ограничивается непосредственно констатируемым фактом, прямой видимостью явлений. Например, не требуется ничего, кроме констатации видимости, когда наблюдают поедание кошкой мыши: кошка хочет есть, она ловит и съедает мышь. Если бы не было мышей, то не было бы и кошек, так как они умерли бы тогда с голоду. Налицо несомненная целесообразность в устройстве природы: кто-то придумал мышей для того, чтобы могли жить кошки, и кто-то придумал кошек, чтобы не давать мышам размножаться безгранично. Из таких наивных соображений возникала по сути дела вся концепция телеологизма, которую раскритиковал Энгельс. Он писал; «Высшая обобщающая мысль, до которой поднялось естествознание рассматриваемого периода (господства и абсолютизации аналитического метода.—Ред.), это—мысль о целесообразности установленных в природе порядков, плоская вольфов-ская телеология, согласно которой кошки были созданы для того, чтобы пожирать мышей, мыши, чтобы быть пожираемыми кошками, а вся природа, чтобы доказывать мудрость творца» [20, с. 350]. 280
Однако, если сам факт целесообразных отношений в природе бросается в глаза непосредственно как видимость и фиксируется уже на ступени непосредственного созерцания природы, а тем более на ступени анализа, то нахождение реальных причин, обусловивших эту целесообразность, представляется делом чрезвычайно сложным и трудоемким, ибо требует проникновения в сущность самих наблюдаемых явлений. Но это предполагает прежде всего исторический подход к данным явлениям, рассмотрение их с точки зрения их изменчивости, их развития. Пока такой подход не выработан, подлинно научное опровержение телеологизма в естествознании, особенно в биологии, практически невозможно. Вот почему, во-первых, революция второго типа, вводящая в науку идею развития, может предшествовать полному крушению телеологизма в науке, а, во-вторых, сама революция второго типа может включать в себя и недоведенную до конца революцию первого типа, поскольку для ее осуществления в качестве предпосылки необходимой оказывалась революция второго типа, иначе говоря, признание изменчивости вещей и явлений природы. Так возникли научные революции соединенного типа (1), в которых революция второго типа сливалась с революцией первого типа или сопровождалась ею, вызывая ее к жизни, и научные революции усложненного типа (2), когда революция второго типа опережала во времени соответствующую ей революцию первого типа, а потому не могла быть сама достаточно последовательной. Кроме того, следует назвать научные революции сокращенного типа (3), которые начинаются прямо с революции второго типа, а соответствующая революция первого типа в данном случае вообще не возникает, так как непосредственное созерцание не смогло выработать какого-либо специального воззрения применительно к рассматриваемому явлению. Наконец, можно выделить еще особый случай незавершенной революции (4), когда начавшаяся уже революция второго типа оказалась недоведенной до конца. Все эти четыре вида научной революции второго типа мы и будем называть ее особыми случаями. Классическим же ее образцом мы будем считать тот случай, когда она возникает как продолжение и развитие предшествующей ей революции первого Типа и на основе этой последней. Таким ее классическим случаем была революция, вызванная в астрономии космогонической гипотезой Канта и Лапласа.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Абсолютизация неизменности вещей и явлений природы и преувеличение роли анализа» з дисципліни «Марксистка концепція історії –XIX століття»
