Семьдесят лет—с 1760 no I830 год, и в особенности тридцать лет—с 1770 по 1800 год, явились периодом решающего поворота в мировой истории. Они знаменуют первую практическую реализацию новых возможностей машин в рамках новой, капиталистической производительной промышленности. Стоило только стать на этот путь, как огромный размах прогресса промышленности и науки XIX столетня стал неизбежным. Новая система была настолько действеннее и настолько дешевле старой, что никакая серьезная конкуренция с ней была уже невозможна. Не могло быть также и никакого поворота назад. Рано или поздно должен был измениться весь уклад, жизни каждого человека во всем мире. Этот критический переход явился кульминационным пунктом тех преобразований в технике и экономике, которые, как это было показано, достигли наивысшей точки в Англии, в области техники, около 1760 года, а во Франции, в области экономики и политики,—тридцатью годами позже. Осуществить эти преобразования было нелегко; и не случайно, что период этот был эпохой беспримерных в истории революций и войн. В науке преобразования XVIII века носили также революционный характер, причем выражение «революция в пневматике» относится только к одному из аспектов этих преобразований. Хотя в традиционных трудах по истории науки они и трактуются только как придаток к отказу Коперника—Галилея— Ньютона от античной пауки, это критерий лишь того, до какой степени сами историки все еще находятся под гипнозом классической традиции. XVII век разрешил поставленные древнегреческой наукой проблемы с помощью новых математических и экспериментальных методов. Ученые XVIII века должны были 302 Наука и промышленность решать этими методами такие проблемы, о которых древние греки никогда даже и не задумывались. Но они должны были сделать больше того; им предстояло прочно ввести науку в производственный механизм в качестве его нераздельной составной части. Применение силовых установок, химии и электричества отныне должно было сделать науку совершенно необходимой для промышленности. Первый шаг к этому был сделан в XVII веке, когда достижения в облает» астрономии поставили науку па службу мореплаванию. И все же она в значительной степени продолжала оставаться тем, чем стала в классические времена,—некоей скрытой частью системы верований, воздвигнутой в интересах правящих классов. Иными словами, это была часть идеологической надстройки. По сути дела, наука ничего не дала промышленности. На заре же XIX века она должна была, не теряя своего академического характера, стать одним из главных элементов производительных сил человечества. Это, как мы увидим далее, должно было стать постоянной и неизменно растущей в своем значении характерной ее чертой, которой суждено было пережить социальные формы капитализма, содействовавшего ее зарождению. В области идей век революций дал очень мало такого, что можно было бы сравнить с научными открытиями или техническими изобретениями этого периода. Для того чтобы переварить в голове события и преобразования, быстрс следовавшие одни за другими на протяжении периода с 1760 по 1830 год, требовалось время. В области мышления эпоха эта находится па грани двух периодов Идеи, вдохновившие революцию, были идеями французских философов— Вольтера и Руссо. Они были наследием Ньютона и Локка, основанным на эмоциональной вере в человека и в возможность его совершенствования посредством свободных учреждений и просвещения, стоит только порвать те узы, которыми связали его церковь и корона. Отзвук этих идей в Германии можно было найти в глубокомысленных размышлениях Канта (1724—1804), пытавшегося объединить в единую систему достижения науки и внутренний свет разума. Идеи, которые должны были зародиться в XIX веке, были основаны на тяжком опыте промышленной революции и отказе людей, которым принадлежала культура и собственность, слишком буквально применять лозунги свободы, равенства и братства. Попытка применить социальную философию Просвещения во французской революции обнаружила ее серьезные недостатки. В частности, она показала, как мало новые идеи касались жизни крестьян и бедных рабочих, составлявших основную массу населения. Именно они— народ—придали революции ее силу, однако, когда ее непосредственная цель— ликвидация ограничений, налагавшихся феодализмом на частное предпринимательство,—была достигнута, тот же самый народ стал чернью, угрозой, постоянно висевшей над обладателями собственности, столпами общества. Наука, просвещение, либеральная теология, некогда бывшие в моде, стали теперь считаться опасными мыслями. Непосредственный переход этот можно наглядно увидеть, сравнив оптимизм Годвина (1756—1836) с суровой и безнадежной картиной человеческого существования, нарисованной Мальтусом (1766— 1834) (стр. 553). Значительный прогресс идей явился прямым следствием великих преобразований этого времени. Это было признание наличия исторического и непреложного элемента в человеческих делах. В соответствии с официальной—ньютоновской—либеральной точкой зрения считалось, что естественные законы, которые были перенесены с солнечной системы на жизнь человека и на человеческое общество, установлены на вечные времена, Нужно было лишь открыть, чтб представляли собой эти законы, и раз навсегда привести промышленность, сельское хозяйство и общество в соответствие с ними. Неудача попытки французской революции учредить век разума дала возможность развиться противоположной точке зрения—идее эволюционного развития. Такая идея в отношении человеческих обществ действительно мелькнула в начале XVIII века Предпосылки а последствия промышленной революции 303 у Вико (1688—1744) (стр. 551), а позднее Бюффон (1707—1788) и Эразм Дарвин (1731—1802) выдвинули предположение, что организмы и даже сама Земля имели длительную эволюционную историю. Однако обобщить эти идеи в философскую систему выпало на долю Гегеля (1770—183J), а показать следствия эволюционной борьбы в природе и обществе предстояло позднее, в XIX веке, Чарлзу Дарвину (1809—1882) и Карлу Марксу (1818—1883) (стр. 557 и далее).
Ви переглядаєте статтю (реферат): «ХАРАКТЕР НАУКИ В ЭПОХУ ПРОМЫШЛЕННОЙ РЕВОЛЮЦИИ» з дисципліни «Наука в історії суспільства»
