Мы прошли длинный отрезок пути и отдалились от философов XVIII в. с точки зрения как времени, так и развития идей. Тем не менее фундаментальная задача мыслителей от Монтескье до Дюркгейма была одна — найти общее в частном путем сравнения различных общественных институтов и попытаться осмыслить общее с точки зрения взаимоотношений между этими институтами или определенными тенденциями в их историческом развитии. Такие сравнения и обобщения поначалу распространялись на весь известный мир, но известный мир в то время был невелик, и выводы, как правило, получались тенденциозными. Большинство обобщений являлись следствиями философских аксиом, а факты традиционно использовались в качестве простых иллюстраций. Только в исследованиях Мшс-Леннана мы впервые столкнулись с попыткой более строгого применения сравнительного метода, а Робертсон Смит предложил ограничить само поле сравнения и настаивал на том, что ученый должен изучать предметную область своих исследований и быть знаком с каждым конкретным фактом, перед тем как браться за обсуждение тех или иных общих проблем (впрочем, он скорее это подразумевал, чем конкретно выражал). В трудах обоих также присутствовало желание выявить более или менее существенные закономерности и не останавливаться на поверхностных, формальных взаимосвязях. Деятельность Робера Герца отличалась от вышеуказанных научных опытов в одном отношении. Подобно своим учителям Дюркгейму и Моссу, он не стремился установить какие-либо законы общественного развития. Большинство авторов, которых мы затронули в этой книге, не только считали себя историками, но и на самом деле были историками по своим взглядам. Они считали, что для объяснения социального явления нужно выявить те условия, которые привели к его возникновению. Для Дюркгейма и его учеников объяснить значило верно понять и истолковать социальные факты, что, в свою 208 История антропологической мысли Глава 15. Герц 209
очередь, значило увидеть эти факты как faits totals, т.е. осмыслить данные факты в их отношении к всеобщности, или тотальности, социальной жизни, частью которой они являются. По сути, их подход был интегральным и комплексным — своего рода Gestalt1. Возможно, многие из их основных положений по-прежнему смыкались с традициями социального детерминизма, но это уже не проявлялось так очевидно, как раньше. В этом отношении Мосс и Герц были гораздо менее догматичными и прямолинейными, чем Дюркгейм. Им не нужно было вести «битву не на жизнь, а на смерть» с философией и психологией — эта битва была уже выиграна. Они были более осторожно и критично настроены, и этнографического материала в их распоряжении тоже было больше. Герц, наверное, был самым блестящим представителем младшего поколения дюркгеймианцев, но, как и многие другие представители этого поколения, он погиб в Первой мировой войне — в 33 года он был убит в боях за Маршевиль 13 апреля 1915 г. Еще при жизни Герц успел опубликовать статьи о коллективных представлениях о смерти и о религиозной символике правой руки (Hertz 1907; 1909) , но они имели лишь второстепенное отношение к его основному исследованию — анализу концепций греха и искупления в первобытном обществе. Герц планировал издать это исследование как книгу. Вводная часть, которую он практически закончил, была опубликована посмертно в виде статьи (Hertz 1922). Мосс впоследствии надеялся отредактировать и оставшиеся главы, но они так и не увидели свет. Не было опубликовано и фактически законченное Герцем исследование мифа об Афине. Впрочем, статья Герца о религиозном культе Святого Бесса, основанная на материалах его собственной полевой работы, успела выйти при его жизни, а материалы по фольклору, которые Герц собирал на фронте и отсылал жене, появились в журнале через два года после его смерти (Hertz 1913; 1917). Можно упомянуть и то, что Герц однажды написал социалистический памфлет (Hertz 1910). В 1928 г. Мосс переиздал в виде отдельной книги статьи Герца о смерти и символике правой руки, очерк о культе Святого Бесса, а также пространную рецензию Герца на неопубликованное исследование К.Грасса о русской аскетическо-экстатической секте хлыстов (Hertz 1928). Алиса Герц, вдова Робера, написала предисловие к этой книге, но не дожила до ее выхода в свет. В предисловии она рассказывает нам, с каким энтузиазмом в 1904—1906 гг. Герц начал заниматься исследованиями в Британском музее, как он вживался в культуру даяков Борнео, изучая их язык с таким вниманием, что даяки становились для него одухотворенными собеседниками, а не просто «замечаниями» в его записных книжках. Однако, продолжает она, Герц скоро осознал, что изучение по книгам не может сравниться с непосредственным опытом, и в 1912 г. во время отпуска отправился в отдаленную альпийскую деревню, чтобы исследовать феномен культа Святого Бесса, любопытной религиозной фигуры в одежде римского легионера . «Насколько более живым по сравнению с работой в библиотеке предстало это непосредственное столкновение с реальностью, таящее в себе столько же неоткрытого, сколько и ритуалы первобытных людей где-то на другом конце земли». Работы Герца представляют собой большой исторический интерес в том смысле, что они стали кульминацией двух столетий развития социологической мысли во Франции от Монтескье до Дюркгейма, а также его учеников. В данной статье я не могу снова подробно останавливаться на всех деталях этого развития. Ограничусь лишь упоминанием его траектории, которая ясно показывает нам, как умозрительные и во многом назидательные философские рассркде-ния, полагавшиеся на минимум достоверной информации о простейших обществах (т.е. об обществах, с которыми Дюркгейм и его школа по преимуществу имели дело), постепенно переросли в систематические сравнительные исследования первобытных институтов, основывающиеся на обширном корпусе этнографических данных, собранных во всех уголках мира. В Великобритании такие исследования стали называться социальной антропологией. Я полагаю, что во Франции работа Фюстеля де Куланжа «Античный город» (Coulanges 1864) может служить водоразделом между умозрительной и догматической традицией, отраженной в сочинениях Тюрго, Кондорсе, Сен-Симона и Конта, и дюркгеймовской традицией детального анализа систем классификации, тотемизма и инцеста или, например, исследованием жертвоприношения и магии Юбером и Моссом. Я склонен думать (хотя не могу подтвердить это прямыми высказываниями Дюркгейма), что Фюстель де Куланж, как, впрочем, и Монтескье, оказал большее воздействие на формирование мышления Дюркгейма, чем Сен-Симон или Конт. Наверное, не ошибется и тот, кто скажет, что улавливает в работах Дюркгейма и определенное влияние де Токвиля. Движение к истинно научному изучению социальных явлений продолжалось и продолжается. В сочинениях Дюркгейма факты все еще нередко определяются априорными философскими доктринами. В работах Юбера, Мосса и Герца этого рке гораздо меньше. Впрочем, и в трудах последних остаются некоторые отголоски концептуальных 210 История антропологической мысли Глава 15. Герц 211
идей, затемнявших ум Дюркгейма, например: ссылки на коллективное сознание (туманное и плохо обоснованное понятие), ссылки на оппозицию священного и мирского (по моему мнению, столь же неопределенное понятие) и др. Остается в них и один утомительный тактический ход Дюркгейма: когда конкретный факт начинает противоречить высказанному тезису, нам каждый раз заявляется, что данный факт представляет собой продукт вторичных и якобы нехарактерных наслоений, трансформировавших его первоначальный смысл (при этом никаких свидетельств того, что такая трансформация имела место, не приводится). Эти исследования интересны и в методологическом плане. В них использован тот же самый метод, который в Великобритании известен как «сравнительный». По сути, это название значит лишь одно: если ученый намерен высказать обобщающее положение о природе того или иного социального института, ему сначала следует изучить подобные институты в ряде различных обществ. Философы столетиями занимались такими сравнениями. Разве что-то иное мы находим в «Политике» Аристотеля или «Государе» Макиавелли? Однако же с определенного момента в XIX в. среди антропологов начало укрепляться мнение, что более строгое использование сравнительного метода, нацеленное на установление точных корреляций, дает возможность сделать такие обобщения, которые в полном смысле можно назвать законами. Сравнительный метод включает в себя две разные процедуры. Первая состоит в отделении общего от частного, т.е. в отделении социального факта от его культурной формы, и в результате этого устанавливается определенная классификация типов или категорий социальных явлений. Данная процедура, например, помогла выяснить антропологам XIX в., что такие институты, как брак умыканием, тотемизм, матрилинейный десцент, табу, экзогамия, а также различные системы родства распространены повсеместно, • а им присущи одни и те же основные характеристики, несмотря на большое разнообразие их конкретных форм. Одновременно она дала антропологам определенную классификацию этих институтов, Которая, в свою очередь, стала основой для дальнейших исследований. Герц применял именно такую процедуру, анализируя два широко распространенных среди простейших народов явления: повторное захоронение и различия по ассоциации между левой и правой рукой. Изучая феномен повторного захоронения, он специально обратил внимание на многообразие его конкретных форм в разных обществах, но указал, что при социологическом анализе эти различия должны быть отброшены, поскольку в каждом случае ритуал выполняет одну и ту же функцию и преследует одну и ту же цель. Когда общее отделено от частного и факты сведены в определенную классификацию, наступает очередь второй процедуры. Она состоит в извлечении теоретических выводов из этих фактов. Способ проведения данной процедуры во многом зависит от рода задачи, к решению которой ученый намеревается приложить полученные выводы. Например, антропологи XIX в., окрыленные результатами применения сравнительного метода в других дисциплинах, особенно в филологии, пришли к мысли, что этот метод поможет им реконструировать предысторию человеческих обществ и установить законы общественного развития. Они не обратили должного внимания на то, что филологи и другие ученые применяли сравнительный метод к изучению языковых ответвлений, восходящих к общему началу. Антропологи, как правило, имели дело с явлениями другого рода. И только тогда, когда они стали ограничивать свои исследования сравнением однотипных институтов в обществах, тесно связанных с точки зрения как истории, так и культуры, были достигнуты более или менее положительные результаты. Как пример можно привести исследования развития права в европейских обществах Мэном, исследования ранних античных религиозных институтов де Куланжем или исследования семитских форм жертвоприношений Робертсоном Смитом. Но даже и в этих исследованиях многие выводы, по существу, не поддаются проверке. Что же касается общих законов социального развития, выдвигавшихся такими учеными, как Мак-Леннан или Морган, то они не только не поддавались вообще какой-либо проверке, но и покоились, как показали дальнейшие научные поиски, на аргументах, которые вряд ли можно назвать надежными. В наше время попытки формулирования законов социального развития больше не предпринимаются, но сравнительный метод по-прежнему используется в антропологии по той простой причине, что это единственный метод, который в той или иной форме можно применить к изучению нашего материала. Некоторые ученые, в частности Рэдклифф-Браун в Великобритании, даже настаивали на той точке зрения, что сравнительный метод всегда оставался надежным, но до настоящего времени использовался для неправильно поставленных задач. По их мнению, метод следовало применять не для реконструкции стадий общественного развития, а для установления законов функциональных взаимосвязей. Надо ли говорить, что такие законы социальная антропология пока не установила, а рассркдать в сослагательном наклонении о том, что было бы, если бы они все- 212 История антропологической мысли Гмгва 15. Гещ 213
таки были открыты, мне не представляется разумным. Исследовательская деятельность в данном направлении в современной британской антропологии по преимуществу оставлена или по крайней мере приостановлена. Дюркгейм и его ученики подходили к сравнительному методу с такой систематичностью и последовательностью, какой этот метод, собственно, и требовал. Они с пунктуальностью сосредоточивались на изучении небольшого ряда явлений в ограниченном географическом регионе (в отличие от Мак-Леннана, Фрэзера и Вестермарка, которые набирали сведения со всех концов мира, всякий раз вытаскивая факты из их социального окружения). Этнографические данные из других регионов привлекались только для того, чтобы проверить, не распространяются ли выводы, полученные из интенсивного изучения одного региона, в какой-то мере и на другие. Именно так поступал Дюркгейм при изучении австралийского тотемизма, Юбер и Мосс — в исследованиях жертвоприношений индейцев и евреев, а Герц — в исследованиях ритуалов захоронения. Герц сознательно выбрал для своего анализа небольшое количество обществ Индонезии, основное внимание уделив даякам. В последующем исследовании символики правой руки он счел возможным привлечь данные из большего количества обществ, поскольку имел дело с явлением менее сложным. Об ограничении области исследований как необходимом методологическом принципе он заявил в своей статье о грехе и искуплении (Hertz 1922, 37). Он писал, что изучение греха и искупления на примерах разрозненных данных, собранных со всего мира, из обществ самых разнообразных типов, представлялось ему в корне неверным. По его мнению, здесь требовалось интенсивное изучение ограниченного культурного региона, где факты могли бы быть изучены в их целостном контексте. Он выбрал народы Полинезии. В послесловии к статье Герца Мосс также весьма неблагосклонно отозвался о практике произвольного сбора фактов из всех известных источников и их последующего толкования с точки зрения концепций элементарной психологии. Далее, несмотря на то что Дюркгейм все-таки пытался сформулировать такие объяснения причинно-следственного порядка, которые были бы в некотором смысле фундаментальными и могли бы называться законами, он представлял их себе далеко не так наивно, как некоторые антропологи; и в любом случае, как мне кажется, эти попытки были вторичными в его творчестве — основным же являлось стремление соотнести факты таким образом, чтобы они стали понятными нам и по отдельности, и в совокупности. Причин- но-следственное толкование явлении — одно возможное толкование из многих. Пожалуй, это стремление еще более ярко выражено в трудах учеников и коллег Дюркгейма. Так, Юбер и Мосс в их классическом исследовании магии стремятся показать нам на самом деле лишь структуру магического обряда и социальную обстановку, в которой он проводится. В следующем и столь же замечательном исследовании жертвоприношения они ставят своей целью показать структуру акта жертвоприношения и доступно объяснить как значение всего обряда в целом, так и значение каждой его части. Статьи Герца тоже служат хорошим примером такого комплексного описания, где значение фактов выводится не из самих фактов, а из их включенности в общую картину, т.е. из взаимосвязей. Задача антрополога, стало быть, состоит в раскрытии этих взаимосвязей и выявлении их смысла. Ведь мы не сможем понять, в чем смысл повторного захоронения в Индонезии, пока не узнаем, в каком отношении оно находится к местным поверьям о душах умерших и к традициям оплакивания. Когда же мы раскроем взаимосвязи между тремя сторонами смерти — трупом, душой и оплакивающими умершего родственниками, то увидим, что каждая из них одинаково выражает идею перехода. Нам также станет понятным, почему о смерти правителя никогда не сообщается, почему вдовам не сразу разрешается вступать в права наследования или выходить замуж, почему с телами умерших детей и стариков поступают совершенно иным образом и т.д. К тому же мы можем плодотворно сравнить обряды захоронения с другими обрядами перехода (например, с инициациями или вступлением в брак). Герц и Арнольд ван Геннеп именно так и проводили свои исследования. В статье о культе Святого Бесса Герц предпринял попытку структурного анализа, с помощью которого он надеялся соотнести основополагающие и загадочные черты этого культа, а также сопровождающие его предания с характером религиозно-политической организации жизни в местных общинах. В моем понимании, это то самое, о чем Мосс говорил как об интерпретации с точки зрения «тотального социального явления» (сам Мосс, конечно же, продемонстрировал пример такой интерпретации в своих очерках о сезонных изменениях в эскимосских обществах и о дарообмене). В этой статье Герц поставил перед собой определенную цель: объяснить основные черты конкретного социального явления посредством их соотнесения с другими социальными явлениями. Герц и авторы его круга в первую очередь интересовались комплексами идей. Пожалуй, когда я разбирал их подход к обрядам 214 История антропологической мысли Глава 15. Герц 215
магии, жертвоприношения и захоронения, мне следовало бы добавить, что все эти явления прежде всего интересовали их как выражения определенных культурных понятий и ценностей. По сути дела, мир идей и нравственных ценностей являлся той атмосферой, в которой существовали эти ученые. Они стремились разобраться в представлениях, символах и ценностях первобытного человека, особенно тех из них, которые имели отношение к религиозному и моральному порядку. Наверное, можно было бы написать отдельное исследование об этой группе французских интеллектуалов (я имею в виду не только социологов, но и таких личностей, как Бергсон, Пруст и многих других) в связи с их двойственной системой взглядов, обусловленной еврейским рационалистическим воспитанием на общем социальном фоне католицизма Учитывая, что большинство социологов были агностиками или атеистами, исповедовавшими что-то вроде гражданской (но не контовской) религии человечества или ритуали-зованной системы этики, можно было бы предположить, что религиозные сюжеты не должны были их особенно интересовать. Однако они глубоко интересовались сущностью религии, потому что были рационалистами, если можно так сказать, слишком скептически настроенными по отношению к рационализму. Более того, обладая острым чувством высшей цели и придавая большое значение идеалам коллективной жизни, они испытывали симпатию ко всякому религиозному идеализму и даже определенное восхищение перед ним, в особенности перед христианством и иудаизмом. Приведу в пример лишь то, что для Дюркгейма религия была предметом почти что навязчивого интереса, а идея об ecclesia даже в чем-то очаровывала его. Вполне возможно, что интерес Мосса к феномену жертвоприношения начался с похожего очарования драмой католической мессы. Неоконченный очерк Мосса о молитве также подтверждает его интерес к католическому канону. Герц откровенно признается, что замысел большого труда о грехе и прощении был порожден его глубоким интересом к ритуалу исповедания. Герц вообще скептически относился к «теологам-рационалистам» и не всегда удерживался от презрительных высказываний в их адрес — его работы, как мне кажется, вполне наглядно демонстрируют это. Эта группа французских интеллектуалов видела в идеях и ценностях не простое идеологическое отражение социального порядка, напротив, они скорее понимали социальный порядок как объективное выражение конкретных систем идей и ценностей. Взгляду, что система мышления проявляется в функционировании общественных институтов, наверное, в чем-то подыгрывали выводы Леви-Брюля — независимо работавшего ученого, который был близок к дюркгей- мианцам, но так и не присоединился к их группе (надо признать, достаточно доктринерской), несмотря на все их уговоры (конечно, другим блестящим исследователем, державшимся в стороне от дюрк-геймианцев, был ван Геннеп). Однако намеренно Леви-Брюль таких выводов никогда не делал. Формально оговаривая существование института веры, он рассматривал структуру первобытного мышления как вполне независимую. Дюркгейма тоже интересовали системы религиозных и моральных идей как явления sui generis. Мне в возражение могут привести массу противоречащих цитат из самого Дюркгейма (это сделать нетрудно, учитывая, что Дюркгейм написал так много за свою продолжительную карьеру), но я считаю, что в отношении зрелого творчества Дюркгейма в целом можно вполне согласиться с мнением Леви-Строса, указывающего, что «в своих трудах Дюркгейм методично приближался к выводу, что социальные процессы в первую очередь относятся к области идей и по существу заключаются в ценностях» (Levi-Strauss 1945, 508—509). Мне трудно не согласиться и со следующим мнением Перистиани: «Дюркгейм и сам подчеркивал, что объяснять функцию социальных идей тем вкладом, который они вносят в поддержание общественного равновесия или в общественную солидарность, значило бы переиначивать центральный тезис его социологического учения. А тезис этот состоит не только в том положении, что все индивиды подчинены обществу в их социальном существовании, но и в том, что общество само по себе является системой идей — системой, которую нельзя считать ни явлением, производным от социальной морфологии, ни органом, созданным для удовлетворения материальных нужд» . В объяснении социальных явлений Дюркгейм старался избегать механистичности и ссылок на «неизбежность», потому что это противоречило даже той личной позиции, которую он занимал в общественно-политических событиях. Он был пылким социалистом, верившим в либерально-социалистические доктрины своего времени. Таковыми же были Леви-Брюль, Мосс и другие его соратники. Я уже упоминал ранний памфлет Герца, написанный для социалистической партии. В той же серии социалистических брошюр мы могли бы найти памфлеты Бьянкони (L'assistance et les communes)* и Хальбвакса (La Politique fonciere des municipalites)**. Они тоже были патриотами и республиканцами. В своей брошюре Герц выступал за социальные реформы, которые могли бы, по его мнению, остановить процесс сокращения численности населения Франции. Конечно, его взгляды * Поддержка и коммуны (фр.). ** Земельная политика муниципалитетов (фр.). i 216 История антропологической мысли Глава IS. Тещ 217
соответствуют тому, что сегодня мы называем «политикой государственного социального обеспечения» (welfare state), и в этом вопросе они полностью совпадали с социалистической пропагандой; с другой стороны, решение проблем, на которые указывал Герц, действительно отвечало интересам всех французов. Суждения Герца были вполне объективными, взвешенными и беспристрастными. Впрочем, нельзя не заметить, что, разоблачая общее мнение о «левых силах» как о средоточии слабости, бестолковости и беспорядка, Герц ни разу не упомянул, в чем же состоял смысл политических разногласий между «левыми» и «правыми». Еще одно часто и неудачно цитируемое положение Дюркгейма состоит в том, что социальные факты следует рассматривать как des cboses*. Без сомнения, «вещь» — это не научный термин, а обыденное слово, несущее смысловую нагрузку чего-то «конкретного», а не «абстрактного». Но, употребляя данное слово, Дюркгейм подразумевал вовсе не то, что социальные факты — то же самое, что вещи или объекты. Он подразумевал лишь то, что, подобно вещам и объектам, социальные факты представляют собой конкретные объективные явления. На самом деле последующая путаница была бы во многом устранена, если бы вместо слова «вещь» он постоянно пользовался словами «явление» или «феномен», как в нижеприведенной цитате: «Из того самого, что общественная жизнь покоится исключительно на социальных представлениях, никоим образом не следует, что она не может быть предметом объективного научного изучения. Ведь частные представления индивида тоже представляют собой явления внутреннего характера, но тем не менее современная психология подходит к ним объективно. Почему же к коллективным представлениям мы должны подходить как-то по-другому?» (Durkbeim 1902b, 127). Прежде всего, Дюркгейм и его коллеги по журналу «Аппёе sociologique» не были экономическими материалистами. Враждебное отношение Дюркгейма к марксизму хорошо известно. Анализируя тотемизм, он продемонстрировал несостоятельность утилитарных взглядов на данный феномен и, как мне кажется, вполне убедительно показал, что дань уважения к тотему как таковому была вторичной и символической и что на тотем, по существу, проецировались понятия и представления из других областей социальной жизни. Мы можем заметить, что приоритетным для Герца в его очерке о правой руке также является исследование идей и ценностей. Он отвергает упрощенное и кажущееся очевидным объяснение, что рас- положение рук само ответственно за разделение вещей и понятий на категории «правые» и «левые». Согласно его аргументации, руки человека превратились в символы полярности в идеях и ценностях, потому что двойственность идей во вселенной должна была каким-то образом сходиться на человеке как на необходимом центре. Естественная несимметричность рук только в небольшой мере способствовала их превращению в такие символы, но как только оно произошло, полярность идей и коллективных представлений стала оказывать обратное воздействие на само понятие о несимметричности рук, которое таким образом было доведено чуть ли не до понятия о «противоположности», или «антагонистичности». Должен сказать, что я недостаточно компетентен для того, чтобы ответить на вопрос, существует ли «естественная несимметричность» рук и в каком смысле о ней вообще можно говорить (это очень сложный вопрос, в котором, как мне кажется, все частично зависит от возраста и конкретной ситуации). Но все-таки мне представляется, что культурный или социальный элемент, на который обратил внимание Герц, является важнейшим (если не доминирующим) фактором, определяющим конкретную степень несоответствия между руками. А если мы примем такую точку зрения, то, значит, и с бедой несимметричности мы можем справиться. Вина бездействия, возложенная на левую руку, может быть наконец снята с детей будущего. В очерке об обрядах захоронения Герц также отвергает упрощенное объяснение, гласящее, что суть процедур, проводимых в обществе после смерти человека, скрыта в стремлении избежать этот rigor mortis*, ужас перед покойником и отталкивающий этап разложения тела. Он очень точно показывает, что во многих случаях факт смерти вызывает минимальную реакцию людей и нередко полное отсутствие их интереса. Напротив, вызывающий отвращение этап разложения намеренно выставляется на всеобщее обозрение, а вовсе не скрывается или сопровождается «страхом», ибо переход души в счастливые края должен быть зафиксирован всеми. Изменение состояния тела приводит к изменению настроения наблюдателей. Статью Герца о культе Святого Бесса характеризует такое же стремление проанализировать культурные ценности и пристрастия людей, хотя в ней он уделяет несколько меньше внимания концепциям коллективных представлений. Работы Герца представляют определенный интерес для исследователя не только в методологическом, но и в теоретическом плане. Конечно, «метод» и «теория» не одно и то же, но можно допустить,
Вещи (фр-У * Ледяной холод смерти (лат.). 218 История антро7гологической мысли I Глава 15. Teptj, 219
что метод имеет ценность только тогда, когда он содействует продвижению теории. Значение же теоретических успехов, в свою очередь, может быть усмотрено в том, что они представляют собой пример использования того или иного метода. Увы, теория в социальной антропологии находится сегодня на достаточно низком уровне научной абстракции. Когда хоть что-нибудь одновременно новое и важное открывается в сфере фундаментальных институтов первобытного общества, я уже считаю это теоретическим вкладом в нашу дисциплину. Продвижение теории можно усматривать даже в тех случаях, когда факты, давно известные по отдельности, вдруг сводятся вместе и объясняются как частные проявления какого-либо общего, повсеместно распространенного и существенно значимого феномена (типа экзогамии, текнонимии, обрядов перехода, табу, пита, гомеопатической и контактной магии и т.д.). Продвижение теории может быть достигнуто — ив самом деле часто достигается — посредством интенсивных исследований конкретного общества или отдельного социального сегмента, в ходе которых сначала выявляются основополагающие черты определенных социальных институтов, а затем проверяется, не являются ли данные черты характерными и для других обществ, по типу сходных с изученным. Хорошим примером таких исследований может служить анализ древнеримской линиджной системы Фюстелем де Куланжем или анализ древне-арабской линиджной системы Робертсоном Смитом. Иногда теоретический вклад заключается в раскрытии тенденций исторического развития, примером чему может служить теория Мэна о развитии права от статусной формы (архаической) к контрактной форме (современной). На вклад Герца, внесенный в антропологию его работами о смерти и правой руке, можно смотреть двояко. С одной стороны, ученым было, конечно, известно, что у некоторых народов существовали ритуалы вторичного захоронения и что в некоторых обществах концепции «правого» и «левого» не происходили только из понятий пространственной ориентации. Но лишь тогда, когда Герц проработал и тщательно «просеял» массу информации по данным вопросам, ученые окончательно поняли, что имеют дело не со случайными или спорадическими, а с комплексными и повсеместно распространенными явлениями, к объяснению которых следует привлекать не гипотезы об общем происхождении или культурном заимствовании, а процедуры социологического анализа. С другой стороны, вклад Герца состоял в том, что он сам предложил конкретную интерпретацию этих явлений, которая была основана на социологическом анализе и в которой присутствовали определенная новизна и систе- матизированность. Была ли она полностью верной — вопрос совершенно другой. Всем известно, что теория нередко может быть ценной, даже если впоследствии она опровергается. В любом случае интерпретацию Герца можно с полным основанием считать интересной гипотезой, которую по многим пунктам действительно следовало бы проверить дальнейшими исследованиями. Впрочем, я не буду заявлять, что согласен с Герцем по всем вопросам. Такое единодушное согласие, наверное, было бы удивительным и говорило бы не в пользу моего понимания социальной антропологии, если учесть, что Герц писал свои работы более полувека назад. Как уже было отмечено, я не вижу в его основном теоретическом принципе — дихотомии священного и мирского — ни большой ценности, ни особенного смысла. Я также усматриваю неверную интерпретацию фактов в его попытке объяснить ритуалы вторичного захоронения неспособностью людей быстро свыкнуться с потерей родственников. Вместе с тем я извлек пользу для собственных исследований из его способов постановки проблем и некоторых из предложенных им решений. В работах Герца есть и методологические погрешности. Главная из них (типичная для стольких антропологов и фатальная для стольких теоретических конструкций!) состоит в игнорировании противоречивых и «неподходящих» фактических данных. Если ученый выдвигает общую теорию, для того чтобы объяснить тот или иной социальный институт или обычай, то он должен быть готов показать на основе той же самой теории, почему в некоторых случаях или у отдельных народов данный институт отсутствует (либо же, например, наличествует, но в качественно иной форме). Мне кажется, что эта методологическая погрешность является существенным упущением в работах дюркгеймианцев. В самом деле, возьмем в пример того же Герца. Как быть с теми народами, у которых нет ритуалов вторичного захоронения? И как быть с теми людьми, которые не связывают противоположности с отличием между руками? Герц упоминает лишь случай индейцев зуньи, у которых «правое» не имеет приоритета над «левым», но сразу же, в характерной манере Дюркгейма, отбрасывает его как «побочную вариацию». Кто знает, может быть, данный случай и действительно ее представляет. Но чтобы доказать это, нркны какие-то исторические свидетельства, а они не приводятся. Можно привести в пример еще одно типичное утверждение Герца. Основываясь на фактах, сообщенных ему Мейе (лингвистом, из группы «Annee sociologique», занимавшимся сравнительными исследованиями), он заявляет, что в индоевропейских языках термин, обозначающий «правое», отличается стабильным единообразием, в то время как 220 История антро}юлогической мысли Глава 15. Герц 221
термин, обозначающий «левое», подвержен сильным изменениям, а это намекает на то обстоятельство, что люди предпочитали не употреблять слово «левое», стремясь заменить его эвфемизмами. Это единичный случай, основанный на материале индоевропейских языков, а интерпретация, базирующаяся на одном примере, вряд ли может быть названа интерпретацией в полном смысле слова. Для того чтобы она претендовала на статус, отличный от статуса догадки, нужна масса других примеров. Я исследовал данный случай на материале нилотских языков Восточной Африки (языков, используемых народами, часть которых определенно ассоциирует двойственность ценностей с контрастом «левого» и «правого») и выяснил, что как термин, обозначающий «левое», так и термин, обозначающий «правое», отличаются стабильным единообразием, будучи подвержены лишь незначительным фонетическим вариациям в некоторых из языков. Тенденция, на которую ссылается Герц, таким образом, может считаться характерной исключительно для одной культуры. Остается только гадать, насколько типичной она была для большинства первобытных народов. Нельзя согласиться и с рядом других выводов Герца. К примеру, он говорит, что «первобытное мышление наделяет все существа и неодушевленные объекты во вселенной половыми различиями. Абсолютно все оказывается разделенным на два класса: мужской и женский». Такое заключение представляется весьма сомнительным по отношению ко многим из известных первобытных народов. А его положение, констатирующее, что «коллективное мышление, как правило, отличается конкретностью и неспособно постичь чисто духовные материи», вряд ли стоит даже опровергать. (Может быть, Герц пытался вложить в него какой-то другой смысл? В самом деле, в других местах его работ мы уже не находим таких прямолинейных высказываний на этот счет. Он даже критикует фрэзеровскую концепцию «натуралистического позитивизма» первобытных людей, приводя разнообразные цитаты из Леви-Брюля и Дюркгейма и стараясь показать, что она не соответствует действительности. Но разве кто-то из сегодняшних антропологов согласился бы с заявлением такого рода: «Что может быть более священным для первобытного человека, чем война или охота!») Чтение статей Герца порой вызывает ощущение отдаленности от этнографической реальности жизни. Вряд ли этому стоит удивляться. Как и сам «мэтр», Дюркгейм, Герц никогда не сталкивался с людьми из простейших обществ. Надо сказать, что с ними не сталкивался никто из группы дюркгеймианцев, за исключением Анри Беша, погибшего от холода и голода на острове Врангеля, куда он отправился в географическо-этнографическую экспедицию в 1914 г. Данное обстоятельство безусловно было общим упущением последователей Дюркгейма, и они сами осознавали его как недостаток. Нет сомнения, что, если бы не разразилась Первая мировая война, они постарались бы наверстать упущенное. Впрочем, нам не следует преувеличивать масштабы этого пробела, ибо я нахожу весьма спорным мнение о том, что годы, потраченные на изучение источников и литературы вместо работы в поле, хоть в чем-то не компенсируют отсутствие непосредственного полевого опыта. Я сомневаюсь, что вклад какого-либо полевого антрополога в теорию превзошел по значению вклад Дави, сделанный в его труде о контракте, или, например, вклад Бугле, сделанный в его работе о кастах . Я убежден, что ни одно полевое исследование тотемизма не превзошло дюрк-геймовского анализа. Я даже сказал бы, что никакое полевое исследование структур первобытного мышления не может сравниться по глубине и проницательности с последними работами Леви-Брюля (несмотря на ту запутанность терминологии, которая в них присутствует). Объективный факт, который невозможно отрицать, заключается в том, что теоретический капитал, на котором зиждется антропология, состоит главным образом из трудов тех людей, чьи методы исследования были в основном литературными. Талант, знания, эрудиция и методы этих людей оказали большое воздействие на то, как антропологи стали видеть и фиксировать свой материал в поле. Всякий раз, когда этот теоретический капитал истощается, нам начинает угрожать та же самая опасность впасть в простой эмпиризм полевого собирательства и бесконечного выискивания фактов, ничем не вдохновленного и никого не вдохновляющего. В заключение, на глубоко личной ноте, я бы хотел признаться, что, если бы меня заставили определить свою научную позицию посредством категоричного выбора какой-либо научной школы, я встал бы на сторону исследователей круга «Annee sociologique» (впрочем, с рядом серьезных оговорок).
Ви переглядаєте статтю (реферат): «ГЕРЦ (1882-1915)» з дисципліни «Історія антропологічної думки»
