Адам Ферпосон был выдающимся человеком и, хотя на него практически перестали обращать внимание, по-прежнему остается одной из наиболее важных фигур в истории социологической мысли. Сын священника и дитя пасторского прихода, он добился отличия и, можно сказать, успеха, прослужив несколько лет капелланом в 42-м полку — в полку, известном как «Черные стражи» (говорят, что Фергюсон участвовал в битве при Фонтенуа)1. Фергюсон был гэльскоговорящим горцем, что делало его единственным в своем роде в среде шотландских философов-моралистов. По-видимому, у него был резкий и временами довольно трудный характер. Он был сверхконсервативен, являлся противником Стюартов, и, читая о его жизни, можно легко понять, что он имел в виду, когда говорил, что люди проявляют себя с лучшей стороны, когда им приходится преодолевать трудности. Чтобы оценить значение Фергюсона для науки, следует рассматривать его самого и его сочинения в интеллектуальной обстановке его времени и страны; а для этого необходимо вспомнить о мятежах якобитов, подавлении независимости шотландцев, быстрых экономических изменениях, элементах провинциальной изолированности и языковых трудностях2. Однако, даже и не вдаваясь в детали исторического и социального окружения, вполне можно представить себе характер интеллектуальной атмосферы, воспитавшей Фергюсона; для этого достаточно упомянуть имена его современников: Дэвид Юм, Томас Рид, Адам Смит, лорд Монбоддо, лорд Кеймс, Джон Миллар и Дюгалд Стюарт, ученик Фергюсона и его преемник на кафедре этической философии в Эдинбурге. Фергюсон успел получить признание еще в то время, когда писал свои работы, особенно в Германии, где он оказал большое влияние на Шиллера и других, и во Франции, где Сен-Симон и Конт были многим ему обязаны. Несколько позже у нас в Великобритании свою 32 История антропологической мысли Глава 3. Фергюсон 33
признательность Фергюсону выразил Джон Стюарт Милль. Однако с тех пор о Фергюсоне забыли почти на сто лет. Интерес к его работам — правда, не ко всему его творчеству в целом — возобновился недавно в Америке (Lehmann 1930; Kettler 1965) и в Германии (Капеко 1903; Jogland 1954), чего, увы, нельзя сказать о Великобритании. В 1754 г. Фергюсон покинул лоно шотландской церкви и стал профессором в Эдинбурге — сначала натурфилософии, а затем духовной и этической философии. Именно там он написал свои книги по различным «философским» (как понимал это слово автор и его современники) проблемам. Его первой и самой известной работой, рассмотрением которой я хочу по большей части ограничиться, был «Очерк истории гражданского общества» (Ferguson [далее — F.] 1766). Я не думаю, что более поздние книги — «Институты этической философии» (F. 1772) и «Принципы этической и политической науки» (F. 1792) добавили что-либо в социологическом плане к тому, что он высказал в своей первой книге — в обоих трудах много утомительного морализирования и того, что философы XVIII в. принимали за психологию (я полагаю, что ничего иного и нельзя было ожидать в то время от типичного философа-моралиста, особенно шотландца-кальвиниста). Временами можно даже посочувствовать раздражительности Юма и нареканиям сэра Лесли Стивена , осуждавшего труды Фергюсона за их поверхностность. Фергюсоновская «История развития и падения Римской республики» (излюбленная тема авторов того времени) составила пять томов чистого повествования о событиях, приправленного риторическими отступлениями (F. 1783). Для социологии эта работа имеет небольшую ценность, но справедливости ради надо сказать, что Фергюсон был отличным знатоком античности. «Очерк истории гражданского общества» — очаровательная по своему языку книга, если вам, как и мне самому, нравится тот витиеватый, даже цветистый или несколько напыщенный стиль английской литературы XVIII в. Приходится, правда, мириться с излишней нравоучительностью и многословием (в книге 430 страниц), но, несмотря на морализирование, в «Очерке...» содержится много здравых идей. Необходимо сразу же отметить, что вся книга от начала и до конца пронизана очевидным влиянием Монтескье, что признает и сам Фергюсон. Следует, вероятно, также добавить, что Юм, преемником которого на посту хранителя юридической библиотеки в Эдинбурге был Фергюсон, считал эту книгу неудачной как по стилю, так и по содержанию (невзирая на то, что они были большими друзьями и даже восхищались друг другом). Нас, впрочем, это не должно обескураживать. Если мы продолжим обсркдать характер жизни автора и систему его взглядов, то можно отметить, что, оставив церковную карьеру, он все же не настолько удалился от нее, как, например, Кондорсе, чтобы пуститься в атаку на христианство. В конце концов, Фергюсон долгое время был священником и капелланом. Он стал, как я полагаю, тем, кого можно было бы опять же назвать деистом: в его трудах часто встречаются упоминания о «Творце мироздания» и рассуждения о «предопределении». Книга Фергюсона иллюстрирует многие из основных положений современной социальной антропологии. В первую очередь он говорит о том, что стремление составить представление о самой ранней форме человеческого сообщества до сих пор приводило к бесплодным рассуждениям и невероятным предположениям, потому что ученые, занимающиеся естественной историей, хоть и считают себя обязанными собирать факты, а не высказывать пустые предположения, тем не менее «решаются заменить реальность гипотезой только в том, что ближе им по духу, и в том, что для них наиболее важно и легче всего познаваемо...» (К 1766, 3—4). Здесь мы видим ясное указание на объем и задачи изучения человеческого общества, которое является частью природы и должно изучаться, так же как и любая другая ее часть, путем наблюдения и индуктивного метода. Особенно важно избегать необоснованных предположений при изучении древнейшего человека. Не следует полагать, как это слишком часто бывает, что, отрицая те черты, которые мы находим у себя, можно достоверно описать человека в его первоначальном состоянии. Это типичное суждение по нашим собственным меркам, которое, помимо всего прочего, противоречит свидетельствам тех, . у кого была возможность наблюдать людей в самых примитивных условиях. Письменные предания о ранних периодах истории не могут заменить непосредственного наблюдения. Все эти предания по большей части представляют собой только догадки и чистый домысел более поздних времен и скорее отражают все те эпохи, через которые прошел народ в своем развитии, чем те, которые они стремятся отобразить и воссоздать (Фергюсон имел в виду «Илиаду» и «Одиссею» и писателей вроде Вергилия и Тассо, давших нам, по его мнению, верные исторические сведения только о взглядах и чувствах собственной эпохи). Несмотря на все эти прекрасные советы, сам Фергюсон, как и большинство его современников, сплошь и рядом , опирался на интроспективные наблюдения и пользовался историческими примерами, почерпнутыми у известных ему классических 7759 34 История антропологической мысли Глава 3. Фергюсон 35
авторов, особенно в тех случаях, когда эти примеры хорошо подкрепляли или иллюстрировали его собственные выводы, полученные скорее на основе дедуктивного мышления, отталкивающегося от философских аксиом или размышлений психологического характера, чем на основе изучения фактов как таковых. Когда Фергюсон говорит, что человеческие общества являются «естественными», он имеет в виду политические теории своего времени. Он не желает брать ничего из гипотез Гоббса, Локка и других авторов относительно некоего «естественного состояния», в котором некогда находились люди, существуя без общественного порядка и, более того, без управления. Такого рода «естественное состояние» скорее представлено на примерах войн королей и их вассалов, чем в жизни примитивных племен. Фергюсон презрительно высмеивает людей, воображающих, что они изучают «естественного человека», когда расспрашивают пойманного в лесах дикаря — предмет развлечения XVIII в. Человеческая природа — это продукт социальной жизни, и человек единственно «естествен» в обществе, будь оно варварским или цивилизованным Джентльмен XVIII в. не менее «естествен», чем дикарь Северной Америки. В определенном смысле он даже более «естествен», поскольку в развитых обществах люди имеют большие возможности для самовыражения. Следовательно, искусство (культура) не должно противопоставляться природе, так как искусство само по себе естественно для человека: «Если нас спросят, где следует искать „естественное состояние", мы можем ответить: „Здесь". Не имеет никакого значения, произнесем ли мы это слово в Великобритании, на мысе Доброй Надежды или в Магеллановом проливе. Если дворец „неестествен", то „неестествен" и обычный дом. Наивысшая утонченность в политических и этических представлениях является продуктом не более искусственным, чем первые проявления чувства и разума». «Действия всех людей в одинаковой мере являются результатом их естества» (¥. 1766, р. 12-15). В порядке отступления замечу, что идея о том, что первобытные народы в каком-то смысле более «естественны», чем цивилизованные, встречается до сих пор. А во времена Фергюсона она была в центре большинства философских рассркдений. Сам он считал, что совершенно бесполезно пытаться противопоставлять гипотетического человека, живущего вне общества («естественного человека»), человеку, живущему в обществе. Но разве не настаивал Аристотель еще в давние времена, что человек по своей природе политическое (т.е. социальное) создание? Для нас важен вопрос о том, что именно в человеке
любого общества следует относить к его биологической природе, а что — к обществу и культуре. Но этот вопрос имеет совершенно иной характер и в равной мере касается как дикого, так и цивилизованного человека. Действительно, человек, в отличие от зверей, наделен не только инстинктом, но также интеллектом и волей и потому в известной степени является творцом собственной судьбы — хотя, надо повторить, только в известной степени. Общества, будучи естественными, развиваются не по воле или замыслу, а согласно собственной природе, подобно деревьям: «Тот, кто первым сказал: „Я присвою это поле и оставлю его моим наследникам", — не сознавал, что закладывает основу гражданских законов и политических учреждений» (К 1766, 186). Следовательно, люди часто получают результаты, к которым не стремились. Они свободны в выборе, но не могут предсказать, к каким последствиям приведет их выбор, поскольку общества возникают из инстинктов, а не благодаря абстрактному теоретизированию. «[Общества] являются в полной мере результатом человеческой деятельности, но отнюдь не осуществлением чьего-то замысла» (К 1766, 187). Институты порождаются общими условиями общества и не являются сознательными творениями людей, а тем более какого-либо отдельного человека, каким бы талантливым он ни был. Государственные деятели, полагающие, что они контролируют ход событий, напоминают ту муху из сказки, которая думала, что крутит колесо, на котором сидит. Как часто со времен Фергюсона социологи говорили нам об этом, особенно марксисты!
Ви переглядаєте статтю (реферат): «ФЕРГЮСОН (1723-1816)» з дисципліни «Історія антропологічної думки»
