Вторая мировая война органично вписывается в динамику XX в. Мир входил в эту войну, втягивался в нее через военные конфликты и локальные войны 30-х годов, на гребне социально-экономического развития, воплощавшего в себе "переходный капитализм", переход от общих основ капитализма, или от "манчестерского капитализма", чья несостоятельность с особой выпуклостью и силой обнаружилась в мировом экономическом кризисе 1929– 1933 гг. Движение по этому пути к иному качественному состоянию было наполнено катаклизмами: и стихийными (свободная конкуренция подводила и приводила к монополистическому диктату, произволу, насилию), и стихийно-сознательными (обострение борьбы труда и капитала, серия революционных переворотов), и сознательно-преднамеренными (установление авторитарных, тоталитарных режимов и проведение ими социально-экономических преобразований, "революций сверху"). При этом процесс рождения нового мог быть и смягчен (перестройка на базе демократии, но при сильной центральной власти, что было присуще "новому курсу" Ф. Рузвельта). В результате ко времени второй мировой войны мир оказался расколотым на три системы – буржуазно-демократическую, коммунистическую ("реально-социалистическую") и фашистско-милитаристскую, – по-разному пытавшиеся решать насущные проблемы социально-экономического развития общества. Притом существовали не только вариации на тему преобразований в рамках одной и той же 441 системы, но и громадная периферия, втягиваемая в процессы осуществления таких преобразований, однако самостоятельно их еще не решавшая. Глубинной основой "переходного развития" в XX в. был бурный прогресс производительных сил. Он непосредственно сказался во второй мировой войне. Век пара сменился веком электричества, народное хозяйство и быт "моторизировались", воздушные и автомобильные трассы дополнили мощно развившуюся железнодорожную сеть, вместе с радио и телефоном они обеспечивали новую плотную систему взаимосвязей на земном шаре, вслед за новыми, а то и опережая их, менялись старые отрасли производства. Все эти перемены преобразовывали и технику войны, и ее стратегическо-тактические установки, и сами представления о ней. Можно вспомнить советские разработки теории "глубокого боя" и начатую М.Н. Тухачевским перестройку Красной Армии, деголлевскую политику "за профессиональную армию", "Внимание – танки!" Г. Гудериана, сверхдальние перелеты советских летчиков в конце 30-х годов. Милитаризация, развернувшаяся гонка вооружений в свою очередь во многом стимулировали научно-технический прогресс. В дальнейшем вторая мировая война сказалась как мощнейший его катализатор и в области науки – фундаментальной и прикладной, и в области новой техники, технологии, организации производства, причем не только в военных отраслях, но во всем хозяйстве, и в области "утилизации", внедрения тех разработок, которые не нашли себе ранее применения. На базе и в ходе такого социально-экономического развития XX в. стал временем острых политических противоречий, конфликтов, потрясений, войн, как во внутриполитической жизни большинства стран, так и в межгосударственных отношениях. Внутриполитическая конфликтность питалась и духовной, моральной сферами, ощущением "заката Европы", настроениями "потерянного поколения", чувствами аутсайдеров послевоенного развития, стремлением к реваншу в самом широком смысле. Борьба за "народное право", за демократию стала знамением века задолго до второй мировой войны, а противостояние ей деспотических режимов прошлого и настоящего неоднократно доводило 442 до кульминаций. Тур революций, последовавших за российской революцией 1905– 1907 гг., а затем революционный подъем в мире после российского Октября 1917 г. – с одной стороны, фашизация в ряде государств Европы – с другой, резко обострили внутриполитический климат во многих странах. Межгосударственные противоречия, конфликты уже в первые десятилетия XX в., начало которого обозначили войны – испано-американская, англобурская, русско-японская, – были весьма напряженны, остры и катастрофичны, через них, как по бикфордову шнуру, искры от столкновений и пламя военных пожарищ привели к взрыву первой мировой войны. Время между двумя мировыми войнами воплотило в международных отношениях продолжение первой мировой войны иными средствами. Те межгосударственные и внутриполитические противоречия и конфликты, которые к ней привели, продолжали действовать даже под покровом "замирения", развертываясь и усложняясь. Интервенция в Советскую Россию, ее последующая блокада и непризнание создали новый узел противоречий. Борьба держав за "равновесие" в Европе продолжалась, обострялась распространением на периферию, а в ней самой "блоковая политика" подрывала основы международной безопасности. Все это усугублялось расколом мира на три указанные выше системы. Попытки продвинуть вперед мировую пролетарскую революцию, потерпевшие провал уже в 20-е годы, стимулировали устрашение демократических режимов Старого Света, создание "санитарных кордонов" против СССР, в дальнейшем становившихся плацдармами антисоветизма. Соответственно на Западе недооценивалась опасность фашизации и милитаризации, в которых усматривали прежде всего средство искоренения коммунистической опасности. Советская политика "в духе Генуи" достаточного резонанса не получила, да и не имела последовательного продолжения и развития. Система коллективной безопасности в Европе скорее провозглашалась, чем реально складывалась, и многосторонне подрывалась во имя близоруко трактуемых национально-государственных интересов. В целом динамика XX в., экономическая и политическая, будучи остроконфликтной, обусловливала назревание второй мировой войны. Но движение к ней определялось 443 также конкретно-историческими проявлениями культурно-цивилизационных факторов. Они сказались в особой агрессивности "оси Рим – Берлин – Токио", для которой "Антикоминтерновский пакт" служил лишь вывеской, яростный национализм являлся определенной традицией, во всяком случае XX в., а милитаризм имел еще более глубокие корни. Они дали себя знать и в позиции СССР. Идеи "как хорошо в стране советской жить", особенно в условиях мирового кризиса, приобрели здесь широкое распространение; настроения "пойти воевать, чтоб землю в Гренаде крестьянам отдать" обрели новую, большую популярность в ходе гражданской войны в Испании; вера в то, что "СССР – родина всех трудящихся", которые "не будут воевать против Советского Союза", надежды на пролетарский интернационализм глубоко укоренились в сознании народа, а упования на мировую революцию, советизацию других стран как на лучший выход для них в переполненном экономическими потрясениями и политическими коллизиями мире получили в 30-е годы новую подпитку. Так что расчеты Сталина при заключении советско-германского договора в августе 1939 г. (когда, по его словам, "вопрос мира или войны вступает в критическую для нас фазу") на то, что "у нас будет много шансов остаться в стороне от конфликта и мы сможем надеяться на наше выгодное вступление в войну", его прицел, чтобы "война разразилась между рейхом и капиталистическим англо-французским блоком... чтобы эта война длилась как можно дольше в целях изнурения двух сторон", не противоречили настроениям, имевшим широкое хождение в тогдашнем СССР. Предполагалось, что таким образом открываются возможности свободы действия и влияния СССР в ряде пограничных с ним стран Европы, "советизации Германии" в случае ее поражения. В противном же случае "все народы, попавшие под "защиту" победоносной Германии, также станут нашими союзниками, у нас будет широкое поле деятельности для развития мировой революции"1. В буржуазно-демократическом лагере, в Великобритании, оценка ситуации в преддверии второй мировой войны зиждилась на "закостеневшей, глубоко укоренившейся концепции" – традиционной русофобии и антикоммунизме. 444 У влиятельных деятелей отношение к "русскому медведю" строилось в духе киплинговского предостережения от "заключения мировой с Медведем, что ходит, как мы": "Когда он сложит лапы, с поникшей головой, вот это минута смерти, минута мировой". Европейские дела, по долголетней традиции, рассматривались и оценивались через призму британских интересов на Ближнем Востоке и, конечно, сохранения и умножения имперской мощи. Расчет строился на том, что в конечном итоге нацистские и коммунистические бандиты передерутся между собой. Так что сталинские расчеты оказывались в ряду "общепринятых". Напомним, что они (разумеется, не во имя мировой революции) точно совпадали и с широко известным расчетом на перспективы войны, "озвученным" американским сенатором Г. Трумэном. Традиционный американский изоляционизм преодолевался с большим трудом, хотя после разгрома Польши 2/3 опрошенных жителей США выражали тревогу по поводу грозящей нацистской опасности. Только после падения Франции был принят закон о ленд-лизе (1941 г.), названный общественностью "Остановить Гитлера!". Лишь 23 июня 1941 г., когда Трумэн сделал свое заявление, появилось и иное – правительственное, направленное на то, чтобы "успешно противостоять и расстроить план завоевания мира, безжалостного и грубого порабощения всех народов... который теперь Гитлер пытается осуществить". Оно заканчивалось словами, собственноручно вписанными Ф. Рузвельтом: "Гитлеровские армии представляют сегодня главную опасность для Америки"2. Все вышесказанное, конечно, не означает распространения на народы ответственности за войну, которую несут правящие круги или единоправители. Вопрос о войне не решается ни народными форумами, ни референдумами при всей возможной их неадекватности подлинным стремлениям широких масс, к тому же зачастую противоречивым; такие решения верхи принимают в глубокой тайне. Однако было бы также неправильным представлять народные массы в виде стада баранов, которое по зову пастуха или под щелканье его кнута устремляется в горнило войны. Подобная интерпретация истории мешает и поныне, в том числе и правильному пониманию, и политическим 445 выводам, как в отношении войны в Афганистане, так и применительно к совершившимся на наших глазах трагическим событиям на территории Чеченской Республики. Альтернативные, невоенные пути мирового развития даже в острокризисной конфликтной ситуации преддверия второй мировой войны объективно были возможны. Однако для этого требовалось осознание и правящими кругами, и народными массами ужасающей перспективы надвигавшейся войны, несравненно более жестокой, разрушительной, всеизнуряющей и уничтожающей, чем ей предшествовавшие. Такого осознания не было, да и не могло быть, в условиях, когда одни тешили себя надеждами на "умиротворение" или истощение фашистско-милитаристских агрессоров за чужой счет, другие – на то, что противостоять этой системе придется лишь одной из двух остальных, а третьи – на то, что грядет не многолетний военный пожар, полыхающий на громадных просторах земли и пожирающий людей вместе с созданным их умом и руками многовековым достоянием человечества, а лишь легкая, победоносная военная "прогулка". Не действовали должным образом ни сила хотя бы вынужденного взаимопонимания, ни давление непреодолимого взаимоустрашения. Такому положению дел во многом способствовало и то, что путь во вторую мировую войну шел через ряд локальных войн, и начиналась она как бы ими. Глобальность войны не только по театрам военных действий, но и по ее значению для жизни, будущности, да и вообще существования стран и народов, защиты демократии и человечности, судьбоносность для большинства человечества (хоть и не относящегося к народам, которым уготована участь изгоев из мира сего, но и не причисляемого к "расе господ" в системе "нового порядка") были поняты, осознаны далеко не сразу. Так было с коммунистами, хоть и осуждавшими идеи гитлеровской "Майн кампф", но, в свою очередь, вынашивавшими планы очистки Земли от иноклассовой, инакомыслящей и вообще мешающей "скверны", "советизации" ее на сталинский лад. Не случайно В.М. Молотов после начала боевых действий объявил всему миру, что война, которая провозглашала бы своей целью уничтожение гитлеризма, "преступна" и напоминает о "старых религиозных войнах" времен средневековья3. 446 Так было и в буржуазно-демократическом стане. Притом не только с антикоммунистическими, профашистскими потенциальными и явными коллаборационистами, но и с общепризнанными противниками фашизма, защитниками демократии в традиционно-британском духе, далее из числа тех, кто, как А. Идеи, отдавал себе отчет, что в случае нападения Германии на Польшу "речь идет о вещах намного больших по значению, чем определение какой-то одной границы"4. Но тот же Идеи летом 1944 г., когда была предпринята попытка спасти тысячи людей, еще остававшихся в живых при гитлеровском "окончательном решении еврейского вопроса", ответил отказом на призыв взять всех европейских евреев под защиту Британии. Он ссылался на то, что таким образом "был бы оставлен без внимания факт, что жестокость немцев, прежде всего в Польше, очень широко направлена против евреев"5. Тем самым Идеи ставил себя, в противоположность Р. Валленбергу, в один ряд с более поздними сталинистскими гонителями "Бабьего Яра" Е.А. Евтушенко и 13-й симфонии Д.Д. Шостаковича, "симфонии нравственного долга", по сути дела, выступал созвучно с их попытками скрыть антисемитскую подоплеку трагедии Бабьего Яра, да и не одного только Бабьего Яра. Что же говорить о сторонниках чемберленовского "умиротворения" фашизма... Даже в отношении такого сторонника решительной борьбы с фашистской Германией, как У. Черчилль, не следует поддаваться упрощенному представлению о целях войны, содержащихся в его мемуарах, и считать таковыми уничтожение нацизма и возвращение к довоенному статус-кво. За этим скрывались его изначальная империалистическая идеология и возможность благодаря войне восстановить пошатнувшиеся позиции Англии на мировой арене. Только 22 июня 1941 г., отдавая себе отчет в том, что гитлеровское "вторжение в Россию – это лишь прелюдия к попытке вторжения на Британские острова... опасность, угрожающая России, – это опасность, грозящая нам и Соединенным Штатам", Черчилль провозгласил: "Мы никогда не будем вести переговоры, мы никогда не будем договариваться с Гитлером или с кем-либо из его банды. Мы будем драться с ним на суше... на море... в воздухе". Речь шла и о том, что сражаться против гитлеровцев 447 – "это дело свободных людей и свободных народов во всех уголках земного шара"6. Все вышесказанное, очевидно, имеет самое непосредственное значение не только для вопроса о возникновении второй мировой войны, но и определении ее характера. Вряд ли можно свести дело лишь к выявлению глубинной объективной ее направленности, не беря в расчет и цели, поставленные себе людьми, причем тоже имеющие глубинную укорененность и не сводимые лишь к намерениям "верхов", хотя, разумеется, решения тогда принимали именно они, как, впрочем, принимают ныне и будут принимать, очевидно, впредь. Правда, и решения являются вектором определенных расхождений во мнениях "наверху" или, как обычно, одним из рассматриваемых там вариантов. В этом отношении при всей неслучайности, детерминированности второй мировой войны, очевидно, справедливо мнение, что важно "понять процесс выработки политики в конкретной ситуации", не приходить к "детерминизму в объяснении хода войны". Итак, мы вновь возвращаемся к проблеме альтернативности, возможности вариантов исторического развития. Она с большой силой встала в XX в. и приобретает возрастающую значимость к его исходу как в силу судьбоносности для человечества "выбора пути", так и в результате колоссально возросшей информированности общества, во всяком случае, возможностей для этого. (Правда, как свидетельствует опыт начала второй мировой войны, в частности анализ деятельности разведывательных служб, содержавшийся в докладах на проходившей в Москве в начале 1995 г. международной конференции "Начало войны и Советский Союз. 1939–1941", большая информированность не всегда способствует правильным оценкам ситуации и выводам.) К началу второй мировой войны власть имущие не видели, не принимали, перечеркнули возможности выхода из кризиса. Но не так ли получилось ныне и с Чечней? Такой вопрос тем более актуален, что и ныне сказываются тенденции к расколу Европы и мира. Память о том, как освободительная миссия в Европе, осуществленная ценой неисчислимых жертв советских людей, обернулась установлением сталинских режимов в Центральной и Восточной 448 Европе, использованием Вооруженных Сил СССР для их сохранения, поддержания, расправы с недовольными, весьма живуча. Ее не в состоянии быстро изгладить перемены в отношении этих стран, начатые в период перестройки. Она может постоянно воспроизводиться и усугубляться великодержавными тенденциями, игнорированием политических средств разрешения конфликтных ситуации, если такой подход опять возобладает в российском руководстве. С этой памятью недопустимо не считаться. С другой стороны, весьма опасны и проявляющиеся на Западе стремления провести новую разграничительную линию в Европе, устранить из совместного партнерства Россию как потенциального конкурента. Во второй мировой войне с громадной силой сфокусировались проблемы национального и интернационального, национализма и интернационализма. На всем протяжении предшествовавших ей лет XX в. они играли существенную роль. С национальной проблематикой, национализмом угнетающих и угнетенных были связаны многие внутриполитические коллизии, причем не только в многонациональных империях, но и в ряде других государств – в частности, в связи с усиливавшимися миграционными потоками, на оккупированных землях, в "разделенных" странах, в громадной колониальной и полуколониальной периферии. Но национальный вопрос приобрел уже и мировую значимость. Националистические, шовинистические тенденции и устремления пропитывали международные отношения, связанную с ними "обработку" общественного мнения, проявлялись в той международной напряженности, конфликтах, войнах, которыми начался XX в. Опосредованно и непосредственно национализм и шовинизм явились мощными факторами, приведшими к первой мировой войне. После нее, в межвоенный период, версальская и вашингтонская системы создавали благоприятную основу для нового взлета национализма и шовинизма как во внутриполитической жизни, так и в международных отношениях, а в результате – для стремлений к агрессии и развязыванию новой мировой войны. Интернационализм трудящихся масс, их организаций, в значительной мере обнаружившийся уже в начале века, 449 был придавлен националистическим поветрием в годы первой мировой войны. Этот интернационализм снова усилился, сливаясь со стремлением к миру, по мере нагромождения невзгод, ужасов войны, выявился в период революционного подъема, последовавшего за Октябрем. Он не сошел на нет и в условиях нагнетания национализма и шовинизма в преддверии второй мировой войны, воплощался в антифашистском, антивоенном движении, в борьбе против фашистской агрессии, за национальную независимость. В ходе второй мировой войны оголтелый национализм и шовинизм стали знаменем фашистско-милитаристского блока, устанавливавшего "новый мировой порядок", концентрированным воплощением которого стали Освенцим, попрание всяческих прав и физическое истребление тех, кого идеологи "расы господ" провозглашали недочеловеками, в славянских землях и на обширных территориях Азии и Океании. В дальнейшем такому "порядку" предстояло воплотиться в не менее гнусные злодеяния во всем мире. В то же время сам агрессивный блок был по-своему интернационален – то был интернационализм международного бандитского сообщества. Ему противостояли национальное и одновременно интернациональное демократическое Сопротивление в оккупированных странах, союзнические национальные вооруженные силы, которые были интернациональными и по своему составу, и, главное, по своим целям и задачам борьбы против фашистско-милитаристских сил во имя прав и свобод народов всех стран земного шара. То была борьба "за нашу и вашу" победу, свободу, независимость. В годы войны интернационализм борьбы против фашизма, за демократию и национальную свободу в общем перекрывал сугубо национальные устремления и националистические тенденции среди бойцов Сопротивления, хотя там подчас небеспричинно оживлялись такие тенденции. То же относится к силам антигитлеровской коалиции, хотя и ее участникам было свойственно наряду с решением антифашистских, демократических задач добиваться осуществления своих сугубо национально-государственных интересов, не считаясь с национальными стремлениями освобожденных народов и даже с насущными интересами своих союзников. 450 Представляются справедливыми суждения многих исследователей о том, что в недоверии и подозрительности, которые участники коалиции питали друг к другу, нашла проявление первостепенная, хотя часто и не замечаемая роль восприятия в практике международных отношений. А такой характер отношений, когда друг к другу относятся одновременно и как к потенциальному союзнику, и как к потенциальному врагу, в конечном счете не только способствовал недолговечности союза, возникшего после 23 июня, но и сформировал карту послевоенной Европы. Вторая мировая война как кульминация борьбы против фашизма и милитаризма, за демократию своеобразно вписывается в предшествовавшую ей линию общественного развития в XX в. Все это развитие пронизано борьбой за демократию и массовость соучастия, организации, действия на политическом поприще, отчетливо проявившихся не только в революционных бурях, периодах, но и в сравнительно спокойные, "стабильные" годы насквозь неспокойного века. Взаимосвязь и взаимодействие этих процессов сказались в ряде существенных перемен и тенденций довоенного времени: во все большей реализации принципа всеобщего избирательного права, установлении республиканского правления, переходе европейских государств от либерализма к либеральной демократии, обретении широкими кругами населения гражданских прав как легальной возможности осуществить свои стремления, в том числе и "права индустриального гражданства", в тенденции "индустриальной демократии", "экономической демократии", начале борьбы за контроль трудящихся над производством, некоторой демократизации международных отношений, вторжении трудящихся в решение внешнеполитических вопросов и других7. Вместе с тем массовое соучастие населения в общественной жизни могло быть чисто формальным, особенно в условиях авторитарных, тоталитарных режимов, способствуя их всевластию. Плюрализм оказывался на практике также и средством, способствующим поддержанию секретности политики "сильных мира сего" и индифферентности граждан. Еще с рубежа XIX – XX вв. коррупция в государственных сферах, многочисленные "Панамы" и политиканство, псевдодемократичность электоральных систем, 451 неспособность парламентов обеспечить права и свободы широких слоев населения стимулировали тенденции внепарламентского действия, а также революционаристского отрицания буржуазного парламентаризма и законности там, где они существовали, при тяготении к ним там, где их не было. В итоге первой мировой войны, экономических и политических катаклизмов усилились недоверие к ряду институтов буржуазной демократии и стремления к ее преодолению революционным путем, советизации по примеру Советской России. Одновременно и в качестве реакции на такого рода процессы возникали фашистские и полуфашистские движения, организации, режимы. Вместе с тем противостоявший им подъем демократического, антифашистского движения происходил в ряде стран не в рамках традиционных буржуазно-демократических институтов, а в новых формах, примером чему может служить движение Народного фронта. В общем, проблема демократизации общественного устройства, укрепления и развития демократических основ жизни общества за время XX в., предшествовавшее второй мировой войне, выглядела весьма неоднозначно. Широко известно изречение У. Черчилля: "Демократия – самый худший из режимов, за исключением всех остальных". Однако в то время оно зачастую могло восприниматься лишь в части "самого худшего из режимов"; вопрос насчет возможности лучшего для многих оставался открытым. Тем более что в "мобилизационных" условиях, при необходимости существенных перемен в хозяйствовании и общественно-политической жизни парламентарная республика (или монархия) оказывалась мало или совсем недееспособной, о чем свидетельствовал опыт и Веймарской республики в Германии, и Третьей республики во Франции, и Британской империи – для решительных мер понадобилось, по крайней мере, президентское правление, да еще со столь сильной фигурой президента, как Ф. Рузвельт. Одновременно война, потребовавшая напряжения всех сил и способностей широких народных масс для решения насущнейших проблем, задач, крупных и мелких, повсеместно и непрестанно, с изживанием настроя (не только советского) "нам-де с вами думать неча, если думают вожди", массовизация общественной активности – все это 452 способствовало укреплению, углублению, расширению поля действия демократических тенденций. Война резко противопоставила фашизм как концентрированное выражение антидемократии и борьбу народных масс за свою жизнь, свободу, независимость, стала по своей сути борьбой за сохранение демократии. Другое дело, что и в стане антигитлеровской коалиции, выступавшей под знаменем демократии, понимание ее было весьма разным, что "сферы влияния" в Европе делили не только Гитлер со Сталиным, но и Черчилль со Сталиным, что определение будущего мирового устройства не сводилось к взаимопониманию и взаимодействию объединенных наций, оформлению их организации. В нем с большой силой давали о себе знать и эгоистичное, империалистическое отстаивание собственных государственных интересов в районах, на землях, далеко отстоящих от национально-государственных границ, и претензии на то, чтобы уподобить мир самим себе, на свое всемирное имперское господство. Все это сказывалось и в союзническом сотрудничестве в годы войны, и в решении Ялты, Потсдама, в послевоенных мировых реалиях и их дальнейшей эволюции. Вторая мировая война занимает своего рода срединное место в истории XX в. Не только хронологически, но и потому, что в последовавшие за ней полвека не было новых мировых войн. Вместе с тем на пороге XXI в. последствия второй мировой войны видятся далеко не такими, какими они представлялись весной – летом 1945 г. Важнейший итог войны – разгром фашизма и оголтелого милитаризма, их очага, спасение человечества от угрозы фашистско-милитаристского порабощения. Силы, развязавшие войну, были осуждены за то, что несли угрозу цивилизации, за военные преступления, преступления против мира и человечества. Казалось, что под фашистско-милитаристским прошлым подведена черта. Одна из трех систем, на которые был расколот мир, перестала существовать. Но и применительно к этому центральному вопросу второй мировой войны со временем оказалось, что все обстоит не так просто. Через полвека вдруг не совсем ясным стало не только то, за что боролись, но и то, против 453 чего боролись. В стране, вынесшей на себе основное бремя борьбы против фашизма, заплатившей за это десятками миллионов жизней лучшей части своего народа, муками и лишениями всего населения, громаднейшими разрушениями, уничтожением веками создававшегося достояния, судьи ныне "не знают", что такое фашизм, прокуратура "забыла" о своих правах и обязанностях, а фашистские издания беспрепятственно распространяются по всей территории. Прошли годы, прежде чем пребывающий "в курсе всего происходящего в стране" президент в конце концов обратил внимание на усиливающуюся тревогу общественности и заявил об обязанности государства "навести порядок". В дни Победы представлялось, что наконец завоеван мир, со страстным желанием и ожиданием которого миллионы людей прошли через страшные годы войны, отдавая во имя него свои силы и жизнь. Однако в послевоенном развитии отразилось то, что в противоборстве с фашистско-милитаристским блоком объединились силы двух ранее жестко противостоящих систем. За войной последовали десятилетия не мира, а "холодной войны", борьбы за мировое господство, вооруженного противостояния и локальных войн, невиданной ранее гонки вооружений, нарастающей угрозы ядерной войны и уничтожения человечества. Потребовались годы взаимоустрашения, чтобы пробились ростки взаимотерпения, тенденции к взаимопониманию, в которых тоже сказывается вторая мировая война, память об ее трагизме. И если ныне посол ФРГ в России О. фон дер Габлентц говорил на уже упоминавшейся конференции о необходимости для немцев смотреть на свою историю глазами своих соседей, способности очень непривычной для Европы, то в этом, как мне представляется, звучит и общая боль, идущая от прошлого. Она, по-видимому, должна также побуждать всех к новым, взаимовнимательным отношениям, к реализации вековой морали "не сотвори ближнему того, чего не желаешь себе", к общей заботе о настоящем и будущем народов, стран, мира, всего рода человеческого. Притом ныне "все" – это в полном смысле все народы, страны, регионы, континенты, действительно все человечество. Таков один из важнейших результатов второй 454 мировой войны и последующего развития. Движение к такой всемирности пронизывает весь XX в., но в начале его, даже при наличии США, европоцентризм был не только самоощущением и сутью мысленной модели мира, а и реальностью его жизни и развития, всемирная история выступала лишь как история Запада. Войны и революции первых десятилетий века внесли существенные коррективы в такое положение дел. Вторая мировая война, подготовленный ею крах колониальной системы в корне его изменили. В послевоенные полвека, когда Организация Объединенных Наций включила в себя около 160 государств, взаимосвязи и динамичность общественной жизни колоссально возросли. Когда понятия "третий мир", "развивающиеся страны", "Запад" теряют свое первоначальное культурно-цивилизационное значение, магистраль развития человечества все больше проступает не как "догоняющее движение" всех по одному пути, а как параллельное движение и саморазвитие. В этом движении разные культурно-цивилизационные потоки взаимодействуют и совершенствуются, не теряя, а возвышая свои особенности; прогресс человечества достигается, впитывая все, усилиями всех. Вряд ли этому противоречит и динамика научно-технической революции (НТР) XX в., при том что, казалось бы, она диктует "однопутное" движение. Научно-технический прогресс (НТП) и научно-техническая революция второй половины XX в. во многом подготовлены и рождены второй мировой войной, наложившейся на соответствующее развитие предшествующих лет. Война лишь насильнически его оплодотворила и по-новому сформировала. "Холодная война" и послевоенная гонка вооружений продолжили такое воздействие, во многом деформирующее, уродующее и научно-технический прогресс, и социально-экономическое развитие в целом. Но плоды НТП и НТР, особенно вне пределов "реально-социалистического хозяйствования", не ограничивались лишь рамками "оборонки", растекались по всему народнохозяйственному комплексу, служили там катализатором бурного, по сути дела революционного, НТП. Его достижения тиражировались, распространялись по миру как плоды западной технокультуры. Однако, попадая на новую почву, они стали вписываться в иной культурно-исторический, 455 цивилизационный ареал, в том числе и в иную научно-техническую среду, трансформироваться, адаптироваться к ней. В то же время, будучи катализаторами нового, они способствовали самобытным поискам и находкам, а в общем – формированию многообразия в развитии НТР современности. Тем более что она не может сводиться лишь к научно-техническим переменам, охватывая гораздо более обширную социально-экономическую сферу. Основное направление и характеристика динамики этой сферы как переходной, в процессе которой формируется "новый общественный порядок", характерны для всего XX в. Вторая мировая война усилила общественную потребность в таком преобразовании и поиске путей, методов его осуществления. В течение послевоенного полувека они получили широкое и разнообразное распространение, причем не просто для решения непосредственно встающих задач, но и, главное, на перспективу. Специфика их решения в разных странах, как и неудачи, составляют важный элемент современной НТР. Она осуществляется и "путем неосуществления", как показал опыт стран "реального социализма", вынужденных в конце концов прийти к перестройке социально-экономических отношений. При этом все больше дает себя знать, заставляет с собой считаться необходимость обязательного учета самобытности в становлении "нового общественного порядка" на базе НТР, новой промышленной революции. В общем, очевидно, в промышленно развитых странах существенно изменяются экономические, социальные отношения, значительную силу и распространение получает социальная направленность в общественной жизни8. Под давлением на государство "снизу" и в силу его собственных мотивов воздействия предпринимательских организаций в контексте мирового развития происходит становление "социального государства". Оно призвано служить общественной потребности в обеспечении определенной экономической и социальной стабильности для основной части населения. В то же время в странах, ранее относимых к "третьему миру", даже, казалось бы, определившихся с точки зрения перспектив своего развития, продолжается выбор пути, происходят специфические процессы переходного 456 характера. Однако, по-видимому, справедливо мнение, что даже при широком распространении там структур, подобных западным, и их успешном функционировании автоматически не произойдет возникновение "буржуазной" организации западного типа, они не разовьются по его следам в национальные сообщества, подобные западным9. Послевоенное движение мира по пути социально-экономических перемен органично взаимосвязано и с процессами, происходившими под воздействием второй мировой войны в политической сфере. Их общая направленность – демократизация. Тем самым продолжается уже отмечавшаяся линия развития, усиленная и обостренная второй мировой войной, ее антифашистской направленностью. Однако процесс демократизации в послевоенный период, хотя и находился под воздействием мощных импульсов, шедших от военного времени, оказался сложным, противоречивым, подчас мучительным. Временами предпринимались попытки задержать его движение танками и кровопролитием. Демократизация общественной жизни в послевоенный период обострила необходимость соотнесения этого процесса со степенью возможности пользоваться им, и не только в том смысле, что формальная или непоследовательная демократия недостаточна для гражданина, человека, отстаивающего удовлетворение своих потребностей. Важна также определенная зрелость членов общества для демократии, обеспечивающая сочетание их прав с ответственностью за пользование ими. В противном случае неизбежно усиление конфликтности общественного развития, в том числе и на той почве, где всегда болезненно ощущалась недемократичность, – на почве национального вопроса, обостренного фашистским насилием в годы войны и нарушением в послевоенные годы в ряде регионов национальных интересов и притязаний. Горючевзрывчатый материал, создававшийся и накапливавшийся таким образом, стал источником высокой степени нестабильности, кровавых конфликтов в наши дни в ряде регионов мира. В свою очередь, национальные конфликты ведут к сплочению "своих" и противостоянию "чужим" уже на цивилизационном уровне, способствуют "расколотости" стран, расширению поля конфликта цивилизаций. 457 В нем, как известно, прогностически видится и новая фаза военных столкновений на нашей планете10. Все это результат не просто злого умысла и чьих-то козней, а объективно обусловленного противоречивого характера процессов мирового общественного развития в XX в. Так, в обострении национального вопроса сказался не только неоднозначный ход демократизации, о чем уже шла речь, но и "этнический парадокс" современности – "этнический ренессанс", происходящий в последние десятилетия. Дает себя знать и объективная сложность воплощения в жизнь двух ею же продиктованных принципов: права наций на самоопределение и нерушимость послевоенных государственных границ. Сказывается и объективно существующее историческое сознание, воплощающее в себе живую боль давнишних насилий и ран на теле и в душе народов, а также все коллизии национализма и интернационализма, которыми изначально был так богат XX в. К тому же многомиллионные людские потери в войне ускорили притупление сознания ценности человеческой жизни. Разумеется, было бы ошибкой отождествлять объективные процессы с их субъективным преломлением в той или иной практической деятельности. Нельзя мириться со спекулятивным использованием объективных сложностей общественного бытия в своекорыстных целях новоявленными "героями" и "радетелями за национальные интересы". Но недопустимо также игнорировать права народов, их беды и стремления. В послевоенные десятилетия усиливались объективные основы и к интернациональному сплочению человечества. Их питает широкое и интенсивное развитие мировых интеграционных процессов. Правда, при неудержимой безоглядности своего осуществления они могут сметать, а не включать в себя национальные начала и в результате встречать сопротивление, подчас оборачивающееся национализмом. К интернациональному сплочению ведут и те общие беды и угрозы, перед лицом которых ныне оказывается человечество. Они побуждают, как и в годы антифашистской войны, бороться за общую, "одну на всех", победу. Экологические бедствия на суше и в мировом океане, озоновые дыры в небе, угроза растекания 458 по странам и континентам ядерного оружия и безответственного, неконтролируемого его использования, да и чернобыльские перспективы "мирного атома" стали зловещими. Все чаще и сильнее дают о себе знать СПИД и наркомания, перекрывающие старые раковые напасти, нищета и голод, уносящие бесчисленные жертвы, вздымающийся вал терроризма на суше, на море и в воздухе, превращающий для все большего числа людей уверенность и покой в нечто, что только снится. Все эти и иные общие беды землян требуют их интернационального сплочения. Отгородиться от них по принципу "моя хата с краю" никому не удастся. Попытки противопоставить общечеловеческим интересам, нуждам и ценностям интересы своей страны, особенности своего народа чреваты колоссальными общемировыми бедами. К счастью, как и в случае с новыми французскими испытаниями атомного оружия, они вызывают все более мощное интернациональное противостояние общественности и властей предержащих. Интересы своей "малой родины" не могут противопоставляться интересам "Родины большой", Отечества без того, чтобы прокладывать дорогу кровавой междоусобице, погребающей под его обломками не только достояние и упование соотечественников, но и их самих. В свою очередь, интересы Отечества, особенно в наше время, неотъемлемы от преуспевания человечества. Поэтому негоже противопоставлять Родину презрительно обрамляемым кавычками интернационализму и общечеловеческим ценностям. Сознательно или неосознанно, но таким образом открывается прямой путь к оголтелому национализму и шовинизму, против которых боролись все честные люди в годы второй мировой войны. Тогда оказывается, что пепел захороненных неуспокоенных защитников Родины в Великой Отечественной войне что-то плохо "стучит в сердце". Итак, память об ужасной войне полувековой давности снова возвращает нас к необходимости взаимодействия всех землян в борьбе с попытками воспроизводства решений кардинальных проблем общественной жизни путем насилия, войн. Эти попытки, как засвидетельствовал весь опыт второй мировой войны, не только несут гибель и разрушения, но и не дают сколько-нибудь надежного и приемлемого избавления от проблем, на решение которых они претендуют. 459 XX в. оказался временем колоссального возрастания сил человека, но одновременно человечество и среда его обитания лишились бессмертия. Особую актуальность приобрела проблема альтернативности общественного развития. Ко времени второй мировой войны ее позитивное решение оказалось для человечества недосягаемым, и оно понесло невиданные ранее потери. В последующие полвека проявились симптомы изменения к лучшему. Очень важно, чтобы происходящие перемены стали законом жизни землян в наступающем XXI в.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Вторая мировая война в ретроспективе XX века» з дисципліни «Інша війна: 1939 – 1945»
