Не менее трагичной была и судьба тех сотен тысяч советских граждан, которые по тем или иным причинам согласились перейти на сторону противника или вместе с ним сражались против Красной Армии. Причем, как казалось, по крайней мере, некоторым из этих людей, делали это они в интересах собственного народа. Именно в такой ситуации в годы минувшей войны оказались советские военнопленные и мирные граждане, находившиеся в рядах "национальных легионов" (батальонов), вспомогательных частей вермахта, во власовской армии, казачьих войсках, полиции, служившие старостами, бургомистрами, журналистами, хозяйственниками, 319 коммерсантами и т.д. Всех их отечественные официальная историография и пропаганда называли изменниками Родины, сообщниками врага, коллаборационистами. Причем их численность никогда не приводилась, в результате чего создавалось впечатление, что речь идет о незначительной кучке предателей. Лишь в последние годы наши соотечественники узнали, что таких "изменников Родины", служивших под вражескими знаменами, насчитывалось немногим меньше, чем советских партизан, действовавших в тылу вермахта. Автор, однако, полагает, что их численность никогда не достигала 2 млн, как утверждает в своих работах немецкий исследователь О. Мюнтер. В Справке о численности советских военнопленных, служивших в вермахте, которая была передана генералом Йодлем во Фленсбурге советским представителям и с которой мне довелось познакомиться еще в мае 1945 г., говорилось о 700 тыс. человек. Если добавить численность власовской армии и казачьих соединений, организационно не входивших в состав вермахта, то в целом речь может идти об 1 млн человек. По данным немецких источников, всего на Востоке в отрядах вспомогательной полиции находилось 60 421 советский гражданин, тогда как немецкая полиция порядка на этой же территории насчитывала 29 230 человек. Благодаря исследованиям В. Брокдорфа, И. Хоффмана, Е. Андреевой, A.M. Некрича, М. Геллера, К. Штрайта и других авторов, а также из воспоминаний некоторых участников описываемых событий мир узнал, что ситуация в многонациональном Советском Союзе в годы войны была далеко не такой безоблачной, как рисовала ее официальная пропаганда. Кстати, сам Сталин признавал этот факт – хотя бы тем, что на протяжении войны и после ее окончания за сотрудничество с врагом ликвидировал государственные образования ряда народов и депортировал миллионы людей. Первый вопрос, который возникает даже при поверхностном ознакомлении с обстановкой на оккупированной территории СССР, касается истоков коллаборационизма. Чем же можно объяснить, что множество советских граждан сотрудничало с противником, в том числе с оружием в руках (причем следует отметить, что пропорционально 320 численности населения процент коллаборационистов в СССР был довольно высок в сравнении с другими оккупированными нацистами странами)? Создается впечатление, что двадцатилетнее массированное "воспитание" советских людей в духе революционных идей, социалистического патриотизма и морально-политического единства народа хотя, несомненно, и имело определенные успехи, все же было с серьезными изъянами. Да иначе и быть не могло, поскольку реальная напряженность социально-политической ситуации и ненормальность межнациональных отношений в стране оказывались сильнее пропагандистской трескотни и насаждавшихся в сознании людей мифов. К началу войны в СССР еще жило немало участников гражданской войны, помнивших не только белый, но и красный террор в отношении "недобитых эксплуататорских классов", царских офицеров, старых чиновников, казаков, участников национально-освободительных движений на окраинах Советской России. Многие помнили голод 1921 – 1922 гг., бесчеловечную коллективизацию, выселение и истребление сотен тысяч крестьян. Еще больше людей стали в 1932–1933 гг. жертвами геноцида, спровоцированного голодом, который, в свою очередь, был порожден насильственной коллективизацией. Затем наступила волна политических репрессий, чистка в армии, в государственном аппарате, в народном хозяйстве, депортация в отдаленные районы страны немцев, поляков, корейцев и других национальностей, ежедневный и еженощный страх десятков миллионов людей за свою жизнь и жизнь своих близких. "Трупным воздухом тянет сейчас из России", – писал в те годы в эмиграции видный русский философ Г.П. Федотов. А знаменитый ученый академик В.И. Вернадский в своей дневниковой записи от 14 февраля 1938 г. отмечал: "Аресты продолжаются – не стихают. В военных кругах сплошь идут аресты. Академия военная Генерального штаба одно время осталась без слушателей и профессоров". Россия к началу войны вместо "тюрьмы народов" становилась "кладбищем народов". Возникает кажущийся поначалу простым вопрос: могли ли эти миллионы физически и морально пострадавших 321 людей, получив на фронте в руки оружие, считать свою находившуюся под сталинской диктатурой родину настоящей матерью, а ее защиту – своим почетным долгом? Вопрос этот, однако, далеко не прост. Факты убедительно свидетельствуют, что почти 30 млн солдат, в разное время сражавшихся на фронтах Великой Отечественной, именно так и считали, потому что сознательно или неосознанно отделяли сталинизм от чужеземной агрессии. И лишь несравнимо меньшее (хотя в абсолютных цифрах и значительное) число людей – причем отнюдь не обязательно в жесткой зависимости от их социального положения или от выпавших на их долю при сталинском режиме страданий – придерживались мнения, что эти понятия разделить невозможно, и потому, защищая родину, они неизбежно будут защищать и ненавистный им сталинский режим. А это для них оказалось неприемлемым. Таким образом, коллаборационизм советских граждан, на мой взгляд, был порожден не столько симпатиями к фашистской идеологии и гитлеровской Германии, сколько теми социально-политическими и национальными условиями в СССР, которые были созданы сталинским режимом. Определенная часть населения (в разных регионах различная по численности), несомненно, встала на путь коллаборационизма, побуждаемая стремлением покончить с наследием ненавистного сталинского режима и не допустить восстановления советской власти. При этом не исключались, разумеется, честолюбивые и карьеристские мотивы, а также психологические причины: страх перед лютой жестокостью фашистов, стремление защитить и спасти свои семьи, выжить в немыслимо тяжелых условиях оккупации. Полагаю, что именно в этом состоит специфика истоков коллаборационизма в Советском Союзе в отличие от возникновения его в других европейских странах, где часть населения поддерживала нацистские лозунги об их "расовой близости" (Дания, Норвегия), о "новой Европе" и некоторые другие. Формы и методы существования коллаборационизма в Советском Союзе в известной мере были предопределены причинами, породившими его. В СССР, в отличие от Франции, Бельгии, Нидерландов, Чехословакии и некоторых других стран, почти полностью отсутствовал, например, 322 производственный коллаборационизм. Поскольку в СССР не существовало класса частных предпринимателей, то почти всеми крупными фабриками и заводами непосредственно управляли оккупационные власти. В целом в этом отношении ситуация была близка к той, которая существовала в Польше. Оккупанты не скрывали своих планов в отношении местного населения. Некоторые из проводимых ими акций стимулировали коллаборационизм, другие, наоборот, сдерживали его. Способствовали коллаборационизму такие меры оккупантов, как допущение частной собственности в сельском хозяйстве, в коммерции и вытекавшие отсюда предпринимательские свободы, свобода вероисповедания. Однако явно расистские концепции, в которых для славян предназначалось место "низшей расы", отсутствие гарантий относительно сохранения национальной государственности и культуры, террор, экономическое ограбление восстанавливали людей против оккупантов. Как видно, негативные стороны в этом перечне превалируют, и они, казалось, должны были вообще исключить возможность коллаборационизма. На деле же определенная часть населения, очевидно, считала, что хуже, чем при советской власти, жизнь уже быть не может. Не следует забывать о том, что оккупационный режим вовсе не был одинаковым во всех регионах, захваченных вермахтом в ходе войны. Условия оккупации на Западной Украине, в Западной Белоруссии, Прибалтике значительно отличались от тех, что поддерживались немецко-фашистскими властями в центральных областях России. Соответственно различной была и реакция местного населения на порядки, установленные захватчиками. Важно обратить внимание и на динамику коллаборационизма на оккупированных территориях СССР: во-первых, социальная база коллаборационизма оказалась наиболее широкой в первые месяцы оккупации, когда у некоторой части населения еще существовала надежда на "освободительную" и "культурную" роль Германии в борьбе против сталинизма. Отсюда – не столь уж редкие случаи приветствия солдат вермахта "хлебом-солью". В связи с ожесточением оккупационного режима подобные надежды быстро улетучились. Однако тем сотням тысяч советских 323 граждан, которые поторопились вступить в армию вермахта, пойти на службу к немцам, возврата назад уже не было. Во-вторых, в тех регионах советской империи, где существовали острые национальные проблемы, база коллаборационизма была, естественно, шире и сам коллаборационизм нередко проявлялся в более экстремистских формах. Речь идет, прежде всего, о Прибалтике, Западной Украине, республиках Кавказа и Крыме. В мононациональных странах Западной и Северной Европы в подобном виде коллаборационизм вообще не мог проявляться. Уникальной особенностью коллаборационизма в Советском Союзе было и то, что СССР на протяжении всей войны оставался единственной в Европе страной, в которой оккупированной оказалась только часть территории. Конечно, это сдерживало намерение граждан сотрудничать с оккупантами: очень многие из них не были уверены в своем будущем, другие сохраняли надежду на изгнание немцев. Эти надежды особенно окрепли, когда в начале 1943 г. в войне произошел явный перелом в пользу Красной Армии и ее союзников. Острота социально-политических и национальных факторов, вызвавших к жизни коллаборационизм в СССР, неизбежно должна была определить и определила формы его проявления. Если в странах Западной Европы доминировал экономический и политический коллаборационизм, то в Советском Союзе – преимущественно военный. Если в других европейских странах, по данным германского верховного командования, в рядах национальных легионов насчитывалось 176 тыс. человек, то в Советском Союзе в 180 легионах служили 196 тыс. человек. Кроме них существовало еще несколько дивизий (одна на Западной Украине, три в Прибалтике, одна в Белоруссии, две во власовской армии и две казачьи дивизии) и множество других воинских частей. Специфика коллаборационизма в СССР проявлялась также во взаимоотношениях воинских формирований с политическими органами, сотрудничавшими с противником. В странах Западной Европы добровольческие легионы формировались, как правило, не из военнопленных, а из гражданского населения и под покровительством коллаборационистских правительств. Так, в частности, обстояло 324 дело во Франции, Бельгии, Нидерландах, Дании и Норвегии. На занятых же территориях Советского Союза оккупанты не создавали марионеточных правительств, ограничиваясь лишь образованием отдельных национальных комитетов. Поэтому воинские части формировались непосредственно германскими властями, как правило, из военнопленных и за пределами территории СССР (исключение составляли казачьи части на Дону, Кубани и Тереке). Состоявшая из двух дивизий власовская армия представляла собой вооруженную силу политического органа – Комитета освобождения народов России. Как трофейные немецкие, так и советские документы свидетельствуют о том, что первые советские военнопленные служили в вермахте в качестве "добровольных помощников" уже в самом начале войны. Они обслуживали тыловые подразделения и санитарные учреждения действующих частей, но оружия на первых порах нацисты им не доверяли. Одновременно во многих дивизиях вермахта из русских стали формироваться так называемые восточные войска, но не более батальона на дивизию. Позже их стали именовать добровольческими соединениями. Для привлечения к борьбе против Красной Армии военнопленных нерусских национальностей СССР формировались "восточные легионы" численностью до 2 тыс. каждый. Существовали армянские, грузинские, азербайджанские, туркменские, волжско-татарские и крымскотатарские легионы. Некоторые из них именовались "легионы СС". Свои самостоятельные формирования имели казачьи войска, созданные из молодого поколения эмигрантов, проживавших в Югославии, а в 1942 г. – из местного населения Кубани, Дона и Терека. Первыми частями, являвшимися прообразом будущей "Русской освободительной армии" (РОА), стали бригада под командованием С. Каминского (район Брянск – Локоть) и бригада полковника Гиль-Родионова (Белоруссия). Вместе с немецкими карателями они воевали против советских партизан. В 1943 г. бригада Гиль-Родионова в полном составе перешла к партизанам, а ее командир погиб в бою с карателями. Командование действующей армии вермахта в 1942 г. стало формировать соединение, получившее наименование 325 "Русская народно-освободительная армия" (РНОА), во главе с полковником-эмигрантом К. Кромиади (Саниным). Затем командование принял бывший советский генерал Г. Жиленков. Из-за возникших разногласий между русскими и немецкими офицерами это соединение в 1943 г. было распущено. В связи с переломом в ходе войны в 1943 г. германские политические и военные власти стали всерьез обсуждать вопрос об использовании советских военнопленных не только в качестве военной силы, но и в политических целях. Для этого надо было найти такого находившегося в плену советского военного деятеля, вокруг которого можно было бы сплотить все антисоветские силы. Некоторые западные исследователи утверждают, что соответствующие предложения делались сыну Сталина Я. Джугашвили и бывшему командующему 19-й армией генералу М. Лукину. Оба они ответили отказом, и только после этого подобное предложение получил генерал А. Власов.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Изменники Родины или жертвы войны?» з дисципліни «Інша війна: 1939 – 1945»
