Наиболее видными представителями военной мысли во Франции были Леваль, Бонналь, Гранмезон, Фош и др. Военный писатель [167] Леваль, взгляды которого складывались целиком под влиянием реакционной философии позитивизма Огюста Конта, считал, что разработанная им на этой идейной основе военная теория есть самая передовая{273}. Единственный путь к созданию «настоящей военной науки» Леваль видел в очищении ее от «паразитических наростов», под которыми подразумевал политику, моральный дух армии и народа, социологию и даже «влияние исторического опыта». По его мнению, математика, механика и законы точных наук являются основой стратегии и военной теории вообще. Военное искусство он сравнивал с механикой, где все должно быть основано на расчете. «Поэтическая сторона войны постепенно сходит на нет, — писал Леваль, — ее блестящее очарование уступает место механизму»{274}. Он отрицал связь войны с политикой, утверждая, что в период роста промышленности и технических знаний влияние политики на войну прекратилось. Современную войну с участием массовых армий, хорошо оснащенных техникой, перебрасываемых по железным дорогам, Леваль представлял лишь как прямолинейное движение огромных сосредоточенных масс друг на друга. Он утверждал, что маневр в новых условиях невозможен, и не допускал появления новых комбинаций в операциях. Для достижения конечной цели — разгрома противника — существует, по мнению Леваля, только один способ ведения войны — это применение наиболее энергичных средств с тем, чтобы потрясти противника морально и физически и заставить его просить мира. Леваль разделял взгляды немецких военных теоретиков на ведение войны и рекомендовал наступать на противника, не ожидая полного выяснения обстановки и не считаясь ни с какими жертвами. Но в отличие от многих других военных теоретиков Леваль правильно подходил к оценке значения наступления и обороны. Он считал, что обе формы согласуются с войной. «Их смешение или чередование, — писал он, — являются необходимыми; в них и заключается искусство войны. Разделение их приводит к системе, к предвзятости, к посредственности»{275}. Стратегия, по мнению Леваля, «имеет двойственный характер»{276}. Одна часть ее «умозрительная», являющаяся искусством. К ней Леваль относит оперативные замыслы, планы, комбинации. По его мнению, все это творчество фантазии, «туманная сфера»{277} «представляется доступной для каждого»{278}. Более существенной частью стратегии Леваль считает ведение операции, практическое осуществление замысла: «Изыскание практических путей [168] является тяжелым и малозаметным трудом, — пишет Леваль. — Только люди ремесла знают, насколько существенна вторая часть»{279}. Эту практическую «позитивную», часть стратегии, доступную лишь профессионалам, Леваль называет наукой. Таким образом, Леваль отрицает единство замысла и его исполнения, отрывает теорию от практики. В то время как роль и значение теоретической части, по Левалю, резко уменьшается, практическая часть стратегии в связи с ростом вооружения и увеличением численности армий приобретает все большее значение. Леваль призывает в военном деле использовать методы научной организации труда, применяемые в промышленности. «В наше время, — пишет он, — повсюду стремятся применять фабричные методы. Война не ускользает от этого общего закона»{280}. По мнению Леваля, это значит, что при осуществлении операции необходимо основываться на расчете, исходя из сложившихся условий, предусмотреть случайности, ясно видеть последствия своих действий. Современная стратегия, утверждал Леваль, есть торжество «единой воли плюс механизация»{281}. В ведении войны Леваль большую роль отводил полководцу. «Решения, замыслы и планы, — писал он, — зависят исключительно от таланта полководца, и только от него. Этот талант ничто заменить не может»{282}. Но «одних природных дарований недостаточно для создания военного вождя»{283}: полководцу нужно постоянно учиться. Леваль недооценивал роль масс в войне, считая народ безликой и бессловесной толпой, беспрекословно повинующейся указаниям «единой воли» военного диктатора. Леваль отрицал все возрастающую роль морального фактора в современной войне. Сам моральный фактор он рассматривает метафизически, вне общественных отношений. Такие моральные категории, как храбрость, патриотизм, самопожертвование, признавались им неизменными и присущими человеческой природе вообще, независимо от социальных условий и классовой принадлежности человека. Леваль считал, что они одинаково проявляются рабами и свободными гражданами, наемниками и каторжниками{284}. Леваль — один из немногих буржуазных военных теоретиков, кто критически подходил к «вечным и неизменным» «принципам», «правилам», «законам», «секретам» войны, считая, что они были хороши в свое время, в определенных условиях, а при новых обстоятельствах их слепое применение может привести к нежелательным результатам{285}. Идеи Леваля оказывали влияние на многих французских военных деятелей. [169] Особенностью стратегической концепции другого французского военного теоретика, Бонналя, было стремление к осторожным и осмотрительным действиям. Главное значение придавалось авангардам. Бонналь утверждал, что успех Наполеону обеспечивало глубокое расположение войск с выдвинутым вперед авангардом. Дополняя действия кавалерии, авангард (авангардная армия) должен был заставить противника развернуться и, сковав его, обеспечить для главных сил осуществление такого маневра, который привел бы к победе. Ошибочность взглядов Бонналя заключалась в том, что авангард фактически превращался в разведывательный орган, а противник получал время и возможность осуществить контрманевр и захватить инициативу в свои руки. Против осторожной стратегии Бонналя выступил Гранмезон. Он считал, что противнику не следует давать времени для развертывания его сил. Авангард и следующие за ним главные силы должны были, не теряя времени на раскрытие группировки противника, немедленно переходить в наступление. Гранмезон был убежденным сторонником только наступления, требовал вести его сразу всеми силами, решительно, без охранения, без резервов и даже без разведки. Возможность обороны для французской армии он полностью отрицал. Гранмезон предлагал развертывать всю армию в одну линию без прикрытия флангов. Роль командующего сводилась к тому, чтобы при обнаружении противника отдать войскам приказ о переходе в наступление. В этих взглядах ясно виден авантюризм, заимствованный у германских военных теоретиков{286}. Еще один представитель французской буржуазной военной мысли, Ланглуа, известен своими трудами в области использования артиллерии. Основным мотивом стратегической теории Ланглуа было утверждение, что применение скорострельной артиллерии, использующей бездымный порох, приведет к сокращению численности войск. Он считал, что человека в бою можно заменить техникой, вооружив армию артиллерией. Он полагал, что развитие артиллерийской техники может привести к осуществлению мечты фон дер Гольца о «небольшом, но отлично вооруженном и обученном войске», которое «погонит перед собой расслабленные массы»{287}. Переоценка роли артиллерии привела Ланглуа к выводу о возможности перейти к ее унификации. Он считал, что с введением бездымного пороха мощь артиллерии настолько повысилась, что появилась возможность создания единой системы «скорострельного орудия малого калибра», одного типа орудия, которое сможет решить на поле боя абсолютно все задачи. Но Ланглуа [170] эти задачи сводит лишь к поражению живой силы. «... Полевая артиллерия не должна добиваться разрушения... стен, местных предметов, окопов, полевых сооружений и т. д.», а должна иметь в виду их защитников{288}. Такое мнение порождалось господствовавшей тогда идеей скоротечной войны, поэтому на полях сражений не ожидалось сколько-нибудь прочных и серьезных фортификационных сооружений. Теоретические изыскания Ланглуа способствовали тому, что во Франции уверовали в универсальность и всемогущество их легкой 75-мм пушки образца 1897 г. Первую мировую войну французская армия начала почти без тяжелой полевой артиллерии. За теоретические заблуждения Ланглуа французским солдатам пришлось расплачиваться своей кровью. Наиболее видным представителем французской военной мысли является Фердинанд Фош. Свои теоретические обобщения он выводит из опыта главным образом наполеоновских войн и франко-прусской войны 1870-1871 гг. «Современная война берет начало в идеях Наполеона»{289}, — пишет Фош. Опыт других войн игнорируется. Например, о русско-японской войне Фош пишет, что ее уроки «не являются исчерпывающими и не представляют ... непосредственного интереса»{290}. Однако Фош признавал, что современная война по своему характеру отличается от войн наполеоновской эпохи, так как «развитие промышленности видоизменяет формы войны, вызывает дальнейшую эволюцию военного искусства»{291}. Фош признавал определяющее влияние политики на стратегию. По его мнению, без политики «стратегия будет висеть в воздухе, сможет действовать только вслепую»{292}. Однако Фош не видел социальных причин войн и считал, что они возникают по всякому поводу, если того желает один из противников. Свои теоретические исследования Фош посвящал предполагаемой войне между Францией и Германией. Она представлялась ему как «война национальная», кровопролитная, которая «ведется энергично и быстро»{293} путем фронтального столкновения массы людей, развернутых в линии{294}. Особое значение будут иметь первые операции, они «становятся обычно решающими действиями кампании», ведутся быстро и стремительно{295}. Наступление провозглашалось основным способом действий. [171] Так как во времена массовых армий «центром государственной мощи является... сама нация со всем разнообразием ее ресурсов»{296}, Фош делает вывод, что современная война не решается одним генеральным сражением: «Кампания представляет ряд стратегических действий, приводящих каждое к большему сражению»{297}. Так как при наличии железных дорог, рассуждает Фош, сосредоточение противников производится очень быстро, то порядок сосредоточения должен быть определен чрезвычайно точно. Это исключает возможность «организовать стратегический маневр» при изменении обстановки{298}. Однако Фош допускал возможность маневра, направленного на коммуникации противника, и считал, что «в этом направлении следует искать художественного и логического развития военного искусства»{299}. Залог успешных действий Фош видел в том, чтобы сосредоточить все силы в таком районе, откуда можно было бы действовать в любом угрожаемом направлении. Он считал, что, безусловно, необходимо участие всех без исключения войск в решающих операциях и отрицал необходимость стратегического резерва{300}. При этом он большое значение придавал стратегическому авангарду, на который в первую очередь возлагал задачу прикрытия. Нужно сказать, что созданию и действию стратегического авангарда французская военно-теоретическая мысль уделяла огромное внимание. Фош большое значение придавал моральному фактору. Он считал, что «моральный фактор имеет непреоборимое значение»{301}. Воспитание морального стимула он считал важной обязанностью командования{302}. Официальная точка зрения была изложена в «Положении об управлении крупными войсковыми соединениями» 1913 г. Ссылаясь на французскую военную историю, авторы этого документа утверждали, что необходим такой способ ведения войны, чтобы придать операциям резко выраженный наступательный импульс. Только наступление ведет к положительным результатам, наступающая сторона берет в свои руки инициативу, создает обстановку, вместо того чтобы ей подчиняться. Как и в Германии, расчет шел на быстрое окончание войны. В «Положении» было совершенно четко выражено требование добиваться победы в кратчайший срок. Главным средством достижения победы считалось большое генеральное сражение, в котором надлежало уничтожить все [172] вооруженные силы врага и решить не только исход войны, но и судьбу нации. От всех начальников категорически требовалось не колебаться в решении бросать в огонь свои последние батальоны, лишь бы добиться победы. Между теорией и практикой у французов был огромный разрыв. Идеи решительности и активности, провозглашаемые военными мыслителями и официальными наставлениями, не получили практического воплощения. Французскую военную доктрину, как отмечал М. В. Фрунзе, отличало «чувство неуверенности в своих силах, отсутствие широких нападательных планов, неспособность смело искать решение боя, стремясь навязать свою волю противнику и не считаясь с волей последнего. В своем положительном содержании сущность доктрины, на которой воспитывалась французская армия последней эпохи, заключалась в стремлении разгадать план противника, занять для этого выжидательное положение и лишь по выяснении обстановки искать решения в общем наступлении»{303}. Американо-английская теория «морской силы» В конце XIX в. на мировой арене появился молодой, но сильный колониальный хищник — Соединенные Штаты Америки. После испано-американской войны (1898 г.) правительство США, используя пресловутую «доктрину Монро», открыто объявило о своем «праве» на роль гегемона в Западном полушарии. Одновременно оно усилило свои экспансионистские устремления в Азии (Китай, Корея). Главным орудием агрессивной политики американских империалистов должен был стать, по мысли ее творцов, мощный военно-морской флот, который мог бы вести наступательные операции на любом морском направлении. Строительство такого флота, связанное с большими материальными и финансовыми затратами, нуждалось в определенном политическом и военно-теоретическом обосновании. Так появилась теория «морской силы», разработанная американцем А. Мэхэном и частично дополненная англичанином Ф. Коломбом. Она была изложена Мэхэном в основном в двух его сочинениях — «Влияние морской силы на историю» и «Влияние морской силы на Французскую революцию и империю», изданных соответственно в 1890 и 1892 гг., а Коломбом — в книге «Морская война, ее основные принципы и опыт» (1891 г.){304}. Мэхэн считал, что на создание морской силы государства огромное влияние оказывают различные факторы, которые он [173] называет элементами. Из них на первое место он ставил географическое положение страны, физическую структуру и протяженность береговой линии. Для государства, стремящегося к морскому могуществу, по его мнению, наиболее выгодным являлось островное положение с наличием протяженной береговой линии, изрезанной удобными бухтами и гаванями для оборудования портов и военно-морских баз. Это, говорил Мэхэн, уже само по себе обязывало правительство главные усилия страны направлять не на создание большой сухопутной армии, а на строительство мощного военно-морского флота. В качестве примера островного государства он приводит Англию и одновременно старается всячески доказать, что США также обладают всеми чертами островной страны. Большое внимание Мэхэн обращал на демографический фактор — численность населения и его занятия. Особое значение уделялось той части населения, которая экономически была связана с морем (с торговым мореплаванием, рыболовством, судостроительной промышленностью) и которая могла бы послужить резервом для комплектования военно-морского флота. В его теории немаловажную роль играл и национальный характер народа. Американский теоретик выступает как великодержавный шовинист и расист. Он делит народы на способные к коммерческой предприимчивости и колонизации и неспособные на это. По его мнению, национальный характер американцев содержит все данные, необходимые для создания «большой морской силы» в целях осуществления колонизаторских планов империалистов США. «... Коммерческие инстинкты, смелая предприимчивость, стяжательство и хороший нюх, позволяющий найти соответствующие пути, — все это существует; и если в будущем откроется какое-либо поле для колонизации, то нет сомнения, что американцы перенесут туда всю свою врожденную способность...»{305} В создании морского могущества страны, по Мэхэну, многое зависело от характера правительства, от его внутренней и внешней политики. Он связывал это положение с формой политической власти в государстве. Республиканская система правления считалась не подходящей для создания морской силы. Предпочтение отдавалось монархии, ибо абсолютный правитель, поскольку он не считается с общественным мнением страны, может без парламентских «проволочек» назначать ассигнования, нужные для военно-морского строительства. Мэхэн рекомендовал своему правительству содержать флот всегда в постоянной боевой готовности, а не только во время обострения международной обстановки, не жалеть для этого никаких средств. Он предрекал, что Соединенным Штатам Америки принадлежит будущее великой колониальной империи. Поэтому военно-политический аспект теории «морской силы» следует рассматривать как широкую [174] программу достижения мирового господства империалистами США. Английский коллега Мэхэна — Ф. Коломб — полностью принимал военно-политическую сторону его теории и ничего нового в нее не добавлял. Что касается взглядов на использование «морской силы», то и здесь они шли одной дорогой. Разница состояла лишь в терминологии и некоторых частностях. Главной задачей флота в войне они считали достижение «господства на море», т. е. изгнание морских сил противника с морских пространств. Добиться этого рекомендовалось или путем уничтожения вражеского флота в генеральном сражении, или заблокированием в базах, или комбинацией обоих способов. Еще до войны нужно было строить мощные флоты, которые бы превосходили по количеству и качеству кораблей флоты вероятных противников. Сама идея об уничтожении или нейтрализации вражеского флота и установлении относительного господства на море в конкретных исторических условиях не была ошибочной. Но Мэхэн и Коломб брали ее в чистом виде, без учета конкретной обстановки, в отрыве от общих стратегических целей государства в войне. Они выводили ее из опыта отжившего свой век парусного флота, игнорируя те огромные изменения, которые произошли впоследствии. Во второй половине XIX — начале XX в. появились новые виды морского оружия — торпеда и мина и носители их — миноносцы, минные заградители и подводные лодки. А Мэхэн и Коломб продолжали рассматривать генеральное сражение линейных флотов как основной способ сокрушения одной из борющихся сторон и завоевания господства на море. Мэхэн писал: «Время от времени тактическая надстройка должна изменяться или совершенно сноситься; но старые основания стратегии остаются столь постоянными, как будто покоятся на скале»{306}. Таким образом, и стратегическая концепция Мэхэна и Коломба покоилась на «незыблемых» и «вечных» принципах, носила метафизический характер. Мэхэн и Коломб были самыми активными защитниками и пропагандистами своих взглядов. В статьях, лекциях и докладах они настойчиво доказывали основные положения своей теории, считая ее практическим руководством для государственных и военно-морских деятелей в решении задач морской политики и стратегии. Критика теории морской силы замалчивалась или отвергалась{307}. Труды Мэхэна и Коломба сразу же получили [175] широкую известность. Авторы теории «морской силы», особенно Мэхэн, стали кумирами правящих кругов империалистических государств. Президент США Т. Рузвельт, который был ярым проводником агрессивной внешней политики и сторонником создания сильного военно-морского флота, называл Мэхэна «великим народным слугой», обладавшим «умом первоклассного государственного деятеля»{308}. Рузвельт понимал, что Мэхэн вложил в руки империалистов США сильное идейное оружие, оправдывавшее их стремление к мировому господству и указывавшее пути достижения этого господства. Такого «оружия» никто из предшественников Мэхэна еще не создавал. Наиболее видным учеником и последователем Мэхэна и Коломба в годы, предшествовавшие первой мировой войне, был профессор морской академии Англии, а в дальнейшем официальный историк Адмиралтейства Ю. Корбетт. В 1911 г. он издал труд «Некоторые принципы морской стратегии»{309}. Корбетт не мог полностью отвергнуть опыт русско-японской войны, а поэтому попытался внести «поправки» и «дополнения» в отдельные вопросы теории Мэхэна и Коломба. В частности, это касалось блокадных действий. Не отвергая в принципе ближнюю блокаду, он все же считал ее опасной для блокирующих сил вследствие угрозы атак миноносцев и подводных лодок противника. Чтобы избежать этой опасности, он предлагал отнести линию блокады от блокируемого объекта на расстояние ночной дальности плавания миноносцев. Но блокада в этих условиях уже не могла быть практически ближней. Значительное место в своем труде Корбетт отвел рассмотрению принципа «флот в готовности к действиям» и «малым активным операциям» («малой войне»). Сущность принципа «флот в готовности к действиям» заключалась в максимальном сбережении флота для генерального сражения, а если таковое не состоится, то до окончания войны. Наличие сильного флота должно было само по себе оказывать устрашающее влияние на противника. Корбетт рекомендовал следовать этому принципу слабейшей стороне, «оспаривавшей владение морем», но не исключал возможности использования его и сильнейшей стороной. Англичане пользовались им чаще не тогда, когда были слабее противника на море, а когда превосходили его. Перелагая главную тяжесть войны на союзников, они старались сохранить основные силы своего флота, чтобы использовать их в качестве средства давления при заключении мира и в последующей расстановке политических сил. Под «малой войной» Корбетт подразумевал [176] нанесение коротких ударов так называемыми вспомогательными силами и средствами (миноносцы, подводные лодки, мины, торпеды) по главным силам (линейные корабли, крейсера) противника: слабейшей стороной — с целью уравнения сил с неприятелем до вступления с ним в генеральное сражение, а сильнейшей стороной — с целью противодействия активности противника, «оспаривающего владение морем». Английское Адмиралтейство приняло основные положения теории Мэхэна, Коломба и Корбетта в качестве официальной военно-морской доктрины. Высшие военно-морские круги других западноевропейских стран накануне первой мировой войны также находились в плену теории «морской силы». Своих наиболее ревностных поклонников эта теория нашла в Германии лице самого кайзера Вильгельма II и морского министра, адмирала А. Тирпица. В России в начале XX в., как и в других странах Запада, высшие военно-морские круги разделяли основные положения теории Мэхэна и Коломба. Вместе с тем многие офицеры придерживались более передовых взглядов. Основываясь на богатейшем наследии С. О. Макарова, они резко критиковали теорию «морской силы», как устаревшую и непригодную в условиях будущей войны.
Ви переглядаєте статтю (реферат): «Военная мысль Франции» з дисципліни «Історія першої світової війни 1914-1918»
